След тигра - Воронин Андрей Николаевич. Страница 32

— А, — сказал Гриша, — вон ты о чем… Да, мне тоже не верится, что это какие-то артельщики, которые сгинули тут еще в прошлом веке. И если это кто-то из наших, из прошлогодней экспедиции, то… — Он закатил глаза, явно что-то прикидывая, и некоторое время стоял так, глядя в небо, беззвучно шевеля губами и по одному загибая пальцы. — В общем, так, — сказал он наконец. — У работяг, которые с ними были, просто ума не хватило бы устроить весь этот цирк. Обыкновенные быки с карабинами, бойцы на случай локального конфликта с браконьерами. А у ученого люда, у всех этих ковырятелей дерьма и потрошителей дохлых кошек, не хватило бы пороху в одиночку бегать по тайге и мочить всех по очереди. А вот Андрюха — тот да. Проскальзывала у него иногда в глазах такая, знаешь, сумасшедшинка, и парень он был жилистый, крепкий. Ни хрена не боялся, к тиграм прямо в клетку входил и вот как я с тобой разговаривал. А чуть что — по уху его, полосатого, по уху! И странная штука — хоть бы раз они его оцарапали, что ли… Дикие ведь, прямо из леса, мы их даже сквозь прутья кормить побаивались, а ему хоть бы что. Как будто своего в нем чуяли… Знаешь, как он говорил? Людям, мол, в тайге делать нечего. Люди — это болезнь природы, вирус, который, к чему ни прикоснется, все превращает в дерьмо, в хлам, в пепелище… В общем, концепция охраны природы у него была простая: обнести всю тайгу колючей проволокой, поставить вышки с крупнокалиберными пулеметами и дырявить каждого, кто подойдет на расстояние выстрела. Чтобы вдребезги, в клочья, понял? У него лицо белело, когда он об этом говорил, смотреть на него было страшно…

— Хорошая концепция, — сказал Глеб. — Между прочим, я, хоть и не специалист, тоже об этом частенько задумываюсь. И прихожу к выводу, что защитить природу можно только так: око за око, зуб за зуб. Чтобы каждая сволочь, беря в руки ружье или капкан, точно знала, что пуля на нее уже отлита и только часа своего дожидается. В общем, правильная у этого Горобца концепция. Так и надо действовать.

— Мало ли что надо… В теории все хорошо, а как дойдет до практики… Видишь, что на практике-то получается? По одному, по одному… Ладно, пока что всякая шваль в землю ложится. Но скоро, того и гляди, и до нас с тобой очередь дойдет. Помирать-то, небось, не хочется? Лично мне точно не хочется, даже ради правильной концепции.

— Может, и не придется, — сказал Глеб. — Я вот думаю: может, это неспроста? Сначала этот никчемный алкаш, потом Вовчик — тоже, прямо скажем, не гений чистой красоты… Может быть, если это Горобец свою концепцию в жизнь претворяет, то таким образом он дает нам время подумать, испугаться и повернуть назад?

— Гм… — Гриша опять остановился и задумался. — Надо же, как у тебя котелок-то варит! Голова, голова… Звучит очень даже логично. Пономарев этот, Иванушка-дурачок, гроша ломаного не стоил — алкаш конченый, браконьер, да и знал он про Горобца, надо полагать, немало. Например, где у него логово… А Вовчик уж лет пять, с самого своего поступления в Фонд, за Евгенией ухлестывал — тоже, понимаешь, мотив… Логично, композитор! Ты, брат, не только стрелять умеешь, но и мозгами шевелить, а это в наших внутренних органах большая редкость!

— Много ты знаешь про органы, — сказал Глеб.

— Да, тебе, наверное, виднее. А только мне кажется, что это все-таки браконьеры. Смотри, что получается. Экспедицию Горобца они перебили до последнего человека, а потом затаились и стали ждать: что будет? А тут мы — здравствуйте, я ваша тетя! Понятно, что, если вторую подряд экспедицию похоронить, здесь черт знает что начнется. Понаедет следователей, солдат нагонят больше, чем в тайге деревьев, прочешут каждый распадок, под каждый пень заглянут, и будет ихнему бизнесу полный и окончательный капут. Вот они нас страшилками и пугают, чтобы мы без памяти домой побежали. Прибежим и скажем: так, мол, и так, в тайге маньяк завелся, который всех, кто туда приходит, живьем с потрохами ест. Ну, поищут этого маньяка для порядка да и перестанут. Это же иголка в стоге сена, его тут и за сто лет не сыщешь! Проще и впрямь обнести этот участок колючей проволокой, тем более что тут на сто километров в любую сторону даже намека на человеческое жилье не наблюдается. То-то будет раздолье! Стреляй в свое удовольствие, хоть всю живность в тайге перестреляй до последнего муравья, никто тебе не помешает! Глеб посмотрел на него с уважением.

— Ого! Вот это действительно красиво! И ты еще хвалил меня за сообразительность! Гриша усмехнулся.

— Каждый должен выступать в своей весовой категории. Высшее образование и ученая степень тоже чего-нибудь да стоят! «Ах ты сволочь», — подумал Глеб.

— Да, — сказал он сочувственно, — чтобы плохо жить, надо долго учиться.

Гриша воспринял шутку как-то странно. Он посмотрел на Глеба тяжелым взглядом, вздохнул и коротко, мрачно сказал:

— Это факт. Уже перед самым лагерем Глеб снова остановил его, взяв за рукав.

— Слушай, Григорий, — сказал он. — Я вижу, ты мужик деловой и неглупый, хоть и кандидат наук…

— Спасибо.

— Кушай на здоровье. Вот скажи мне, ученый человек, как дальше быть? Я считаю, что надо рвать отсюда когти, пока голова цела, а Евгения уперлась, как… как я не знаю кто.

— А я тебе уже все сказал, — ответил Гриша. — Расслабиться ей надо, душой отогреться. Глядишь, и жизнью дорожить начнет — не своей, так хотя бы твоей. Подумай об этом, композитор. — Он повернулся к Глебу спиной, широким шагом приблизился к костру и во всю глотку крикнул: — Рота, подъем!

ГЛАВА 7

Смерть нанесла следующий удар внезапно, не дожидаясь темноты.

Известие об исчезновении Вовчика все восприняли сравнительно спокойно — по крайней мере, далеко не так бурно, как гибель Пономарева. Можно было подумать, что все члены тающего на глазах отряда ждали чего-то в этом роде. К тому же, решил Глеб, след на опавших листьях — это не разделанный, выпотрошенный труп со срезанным с бедер мясом. С бороздой, оставленной тяжелым спальником в прошлогодней листве, все-таки легче смириться, чем со зрелищем кровавой бойни. И потом, нет тела — нет и убийства. Может быть, у Вовчика просто не выдержали нервы, и он подался на Большую землю в одиночку, на свой страх и риск. Правда, в таком случае он не оставил бы у костра свой рюкзак с сухарями и консервами, который сиротливо лежал в сторонке. Но это уже были частности, на которые при большом желании можно было закрыть глаза. Увидел страшный сон, испугался какого-нибудь филина, впал в очередную истерику и убежал без памяти. Правда, не забыл при этом утопить в болоте спальный мешок, предварительно набив его камнями, чтобы имитировать свою насильственную смерть, — снова частность, на которую не стоит обращать внимания, если не хочешь впасть в истерику…

Именно так себя и вели — словно было доказано, что Вовчик попросту дезертировал. Ничего не обсуждали, не выдвигали версий, не рвались на поиски — просто выслушали то, что рассказал им Гриша, и кивнули головами. Молчаливый Тянитолкай сказал: «Так», а Евгения Игоревна грустно пропела строчку из «"Юноны» и «Авось"»: «Нас мало, и нас все меньше…» — а потом попросила Глеба раздуть костер, чтобы приготовить завтрак.

Глеб молча раздул костер, навалил сверху хвороста, сел в сторонке и принялся методично чистить сначала пистолет, а потом винтовку — ему нужно было успокоиться и подумать, а лучшего способа сосредоточиться, чем чистка оружия, он не знал. Существовала еще и классическая музыка, но она осталась далеко позади — там, где горели электрические огни и гудели сигналы застрявших в пробках автомобилей.

Тянитолкай встал, потянулся, взял под мышку карабин и вразвалочку зашагал прочь от костра.

— Куда? — резко вскинув голову, испуганно спросила Горобец.

— Туда, — расплывчато ответил Тянитолкай, махнув рукой куда-то в гущу осинового молодняка. Горобец продолжала требовательно и испуганно смотреть на него снизу вверх, и он сказал, досадливо крякнув: — Ну, Женя, ну что ты, ей-богу! Утро, понимаешь? Надо мне, неужто непонятно!