Ужин со смертельным исходом - Макдональд Джон Данн. Страница 17

Но в какой-то момент я удивился — почему Гилман Хайес так громко зовет Уилму?

Глава 5

Уоллас Дорн — после

Я, безусловно, был счастлив, что мне не пришлось участвовать в этой недостойной возне с одеванием в темноте, пока Уинсан бежал, чтобы снова включить свет. Я слышал их влажное дыхание. И мне стало немного не по себе, когда я вспомнил, насколько близок был к тому, чтобы присоединиться к их маленькой оргии. У меня и в самом деле на несколько секунд возникло такое искушение, при мысли о темной, мокрой женской плоти в ночи. Это тот бесшабашный настрой, который так умеет создавать Уилма, сама при этом оставаясь довольно холодной, несмотря на создаваемое ею ощущение теплоты.

Я спрашивал себя: интересно, что думала Уилма, когда над ней сомкнулась вода. Зная ее, я бы сказал, что это было чувство крайнего раздражения, сознание того, что кто-то расстроил ее планы. Не страх, как мне представляется, потому что, по-моему, она, подобно ребенку, была абсолютно неспособна объективно думать о своей собственной смерти. Она обладала поразительным умением понемножку умерщвлять других. Но теперь умерла сама. Совсем. И я обнаружил, что мысль об этом на самом деле мне довольно приятна. Мне эта смерть пришлась как нельзя кстати. Наш маленький разговор состоялся. Смерть делала ее решение бессмысленным, а я и собирался каким-то образом сделать его таким.

У меня было чувство, что теперь я могу начать процесс воссоздания своего собственного достоинства. За годы, проведенные с Уилмой, от него мало что осталось. Возможно, ничего, кроме видимости, лишенной сути. Теперь у меня появилась уверенность, что я смогу освободиться от всех этих жутких людей. Освободиться от Рэнди, этой пустой оболочки, этого лишенного всякой этики ничтожества. Конечно, освободиться от Хайеса и от необходимости использовать его совершенно бездарную мазню в программе «Феррис». Освободиться от этой бабенки Джуди Джоны — грубой, неженственной клоунши. Расплеваться наконец-то с Уинсаном, который являет собой утрированную почти до непотребства картину моей собственной потери самоуважения. Пол Докерти — вот кого я оставил бы из всех них, по необходимости. Он — лучший из всей этой братии. Возможно, лучший, потому, что, не считая Гилмана Хайеса, совсем еще новичок. Еще несколько лет, а то и месяцев, и Уилма какими-то окольными путями добралась бы и до него, получив над ним контроль, отобрала бы у него все.

Я знал, что отныне буду иметь дело с Полом, и чувствовал, что он сохранит наше сотрудничество. Мне нечего бояться. Я снова и снова внушал себе это. Совершенно нечего бояться.

Это не было по-настоящему ужасным для меня до тех пор, пока они все не собрались и не стали плавать взад-вперед на лодках, вылавливая ее тело. Но тут перед моим мысленным взором возникли беспощадные крючки, рыщущие в поисках ее плоти. По-моему, у меня слишком богатое воображение.

У меня не было сил за этим наблюдать. Но молодой человек, одетый в штатское и довольно назойливый, сказал, что уехать нельзя. Я пошел в свою комнату. Мне хотелось, чтобы весь этот эпизод меня не коснулся. Облачился в свой излюбленный фланелевый халат, сел в глубокое кресло, раскурил в темноте трубку и попытался думать о работе, которая предстояла мне по возвращении в контору. Но все то время я осознавал, что они там, с фонарями, лодками, крючками и своим ржанием. Я знал, что это попадет в газеты и что мистер Хоуи сочтет необходимым вызвать меня к себе для небольшого разговора.

Прежде мне казалось, что я ему нравлюсь. Теперь, похоже, я ему разонравился. У него язык не повернется сказать, что я не справляюсь с работой. Конечно, это Уилма Феррис настроила его против меня. Несправедливо. Я не охотился за заказом от Феррис. Чего мистер Хоуи, похоже, не осознает, так это что я наиболее эффективен, когда занимаюсь клиентами, которые ведут бизнес по всем правилам. В деловых отношениях нужно быть джентльменом. Спокойствие и тщательное обдумывание могут оказаться гораздо действеннее, нежели все это застенчивое мельтешение в свете. Хороший спокойный ленч, бренди и обсуждение деловых проблем. Я никогда не просил дать мне заказ от Феррис. Никогда не ощущал себя вполне компетентным, чтобы заниматься им, потому что я никогда не мог разговаривать должным образом с этой чертовой бабой. Казалось, что она всегда будет надо мной насмехаться. А я не считаю себя комичным человеком. Я образованный. И довольно прочно стою на ногах. Я наделен здоровьем и, как мне думается, определенным достоинством.

Я не просил об этом заказе, и если бы мне не отдали его, то, вероятно, даже сейчас был бы в гораздо лучших отношениях с Хоуи. Для меня совершенно ясно, что она настроила его против меня. Намеренно, из вредности.

Не понимаю я таких людей. Человек должен иметь добрую волю. Разумеется, временами я вынужден проявлять твердость с разными мелкими сошками, чтобы защитить себя. Но добрая воля — это мое кредо. Если бы все мои клиенты были такими надежными консервативными старыми фирмами, как «Дурбин бразерс», можно было бы жить припеваючи. Мы сходимся во мнениях относительно СМИ. Я никогда не пытаюсь заставить их увеличить общий счет. Мы в полном согласии относительно достоинств материала. А можно ли найти программу, более заслуживающую поддержки? Их «Гражданский форум» оказывает благотворное влияние на умы. «Дурбин бразерс» почитают за честь поддерживать «Форум». Они соответствуют моим представлениям о бизнесмене, осознающем свои обязательства перед обществом, в котором он живет. По правде говоря, это довольно мелкий заказ. Но продукт отличный. Отличный.

Они никогда не стали бы вести себя так, как Уилма в тот ужасный день, когда я отнес новый материал в ее квартиру по ее просьбе. Я приглушил в нем некоторые явные цветистости. И выправил кое-какие довольно неуклюжие обороты. Ее лицо ничего не выражало, пока она читала материал. Я не мог предугадать ее реакцию.

А потом она разорвала статью в клочки и разбросала их по полу. Я недостаточно хорошо ее знал. Поэтому издал встревоженный звук.

Она подскочила ко мне с искаженным лицом и наклонилась так близко ко мне, что я встревоженно подался назад. Она назвала меня Парнем. Едва открывая рот, проговорила:

— Парень, тебе нужно объяснять на пальцах, откуда дети берутся, да? Это замысливалось как материал о парфюмерии. С такой стариковской болтовней ты ничего не продашь даже своей незамужней тетке. Все, что ты должен сделать в этом материале, — это растолковать девчонкам, что чем лучше от них пахнет, тем их чаще будут иметь.

— Ну знаете ли, миссис Феррис!

— Не порть мне дело, самодовольный ноль без палочки. Я сказала — сексуальный материал, и мне нужен сексуальный материал. Я, с этой моей парфюмерной линией, не запахами торгую, а сексом. Но если тебя это так травмирует, Дорн, тогда топай отсюда. Найду кого-нибудь, кто в состоянии понять, о чем я толкую. А может быть, ты не одобряешь секс, ах ты, старая бесчувственная коза!

— Я не могу позволить вам разговаривать со мной в таком тоне.

— Я слышала, что ты сочинял приличные материалы. Иди вон к тому столу и напиши что-нибудь хоть как-то пригодное, а не то ты прослывешь в рекламном деле парнем, который не справился с заказом от Феррис.

Я ничего не мог поделать. Эта женщина просто ошеломила меня. Она продержала меня у себя три часа. Наконец я состряпал нечто такое, что ей понравилось, хотя почти не сомневался, что журналы от этого откажутся. К моему изумлению, они взяли это без комментариев.

Подобные сцены происходили между нами и после. Я никогда не мог предугадать, как она отреагирует. И большую часть времени был выведен из равновесия, потому что задавался вопросом — зачем ей нужно постоянно создавать впечатление того, что она насмехается надо мной. Уилме нужно было властвовать надо мной. Я это чувствовал. И не мог ей помешать это сделать.

Вообще-то мне думается, это мое беспомощное ощущение того, что надо мной господствуют, в конечном счете и привело меня к той роковой ошибке в ее квартире. Я действительно думал, что мы наконец-то поменяемся с ней ролями, скатившись к этой основополагающей форме взаимоотношений между мужчиной и женщиной. И, уверовав в это, провел час дурака в той райской куще, веря в то, что навязываю ей свою волю, в полной мере наслаждаясь ее поистине дивными прелестями. Но потом, когда начал одеваться, ожидая от нее тепла и определенной покорности, к моему полнейшему ужасу, увидел, как она присела на край кровати, начала хихикать и в конце концов, не сдержавшись, взорвалась от смеха. Уилма долго не могла выговорить, что ее так развеселило. Когда же к ней вернулся дар речи, рассказала, что представила себе совершенно непристойные, низменные вещи, по большей части имеющие отношение к моей манере одеваться и держать себя, хотя я всегда считал, что веду себя с достоинством джентльмена.