В плену подозрений - Макдональд Джон Данн. Страница 31

Его уже не совсем внятное бормотание насчет схожести с Кеном не могло не вызвать у меня некоторого раздражения. Совсем маленькими мы восхищались дядей Алом и старались быть к нему как можно ближе. Он разговаривал с нами как с равными, никогда не позволял себе покровительственного или пренебрежительного тона. Помню, как-то раз мы с Кеном, как нам тогда казалось, крупно повздорили. Дядя Ал отнесся к этому очень серьезно: достал откуда-то боксерские перчатки, сам лично зашнуровал их на наших руках, торжественно объявил условия поединка. Конечно же ему, наверное, было смешно смотреть, как два малолетних несмышленыша на полном серьезе размахивают руками, не нанося при этом никакого вреда друг другу. Потом он заставил нас пожать друг другу руки и объявил, что бой закончился вничью.

Позже мы видели дядю Ала уже совсем в другом свете. И хотя наш отец никогда не говорил об этом прямо, было очевидно, что он категорически не одобряет безделье своего брата, что его явно раздражает его нахлебнический подход к жизни, что долго это продолжаться просто не должно и не может. Мы с Кеном тоже начали относиться к нему как к пустому и смешному щеголю, эдакому веселому и беспечному «кузнечику», у которого полностью отсутствует чувство собственного достоинства и которого совсем не за что уважать. Он тоже почувствовал заметную перемену в нашем к нему отношении, и со временем мы все больше и больше друг от друга отдалялись.

Сидя и слушая полупьяное бормотание дяди Ала, я вдруг отчетливо, как бы со стороны, увидел самого себя. Наверное, так часто бывает. Будто с отвращением смотришь в зеркало жестокой правды. Даже если она совсем неприятна. Внезапная и совершенно неожиданная аналогия, подчеркнуто шокирующий момент истины... Как же мне теперь считать себя выше дяди Ала? С чего бы? Ведь, несмотря на прямо противоположные причины, в конечном итоге мы повели себя совершенно одинаково. И он и я, не очень задумываясь, взяли и переложили все бремя ответственности на плечи своих родных братьев. Значит, и мне, так же как и ему, не за что себя уважать. Значит, и у меня не может быть мужской гордости. Миру обычно плевать на мотивацию, его интересует факт, и только факт. Какая ему разница между бесцельным одиноким стариком и бесцельным одиноким молодым человеком? Да никакой. Потому что и тот и другой шикарно живут за счет других. Пусть даже самых близких и родных...

Я поступил с Кеном точно так же, как в свое время поступил со своим братом дядя Ал, и дал ему естественный повод меня осуждать. И хотя видимых признаков его недовольства моим внезапным для всех решением переложить на его плечи полную ответственность за то, что по всем параметрам следовало бы делать именно мне, Кен в то время не выражал, теперь я вдруг отчетливо понял: больше никогда в жизни мне не удастся сказать ему, что я о нем думаю, к чему все это его и меня привело. Кто-то украл у меня эту возможность, и я страстно хотел, чтобы этот «кто-то» вдруг оказался в пределах моей досягаемости!

А старик все говорил и говорил...

— Знаешь, я все время думаю о Кении. Мысли о нем почти никогда не выходят у меня из головы. Он был славным парнем. Спокойным, уравновешенным. Ты же был шумным и неугомонным, втягивал его в какие-нибудь истории. Мне всегда казалось, вы оба переживете меня. Вчера я изменил мое завещание, Геван. Даже не вспоминал о нем, пока Кении не умер. Теперь все, что у меня имеется, будет принадлежать тебе, мой мальчик. Акции, недвижимость и достаточно наличных, чтобы, как минимум, полностью оплатить налоги на наследство. Еще даже останется. Знаешь, тебя ведь назвали именем моего отца. Крутой был старик. Геван Дин. Тебе надо возвращаться, Геван. Пора снова приниматься за работу. Твой отпуск и так продлился четыре долгих года. Ну а мой... мой целых шестьдесят.

Его голос неожиданно задрожал. Я поспешно отвернулся в сторону бара, чтобы дать ему возможность взять себя в руки, не заплакать или даже не зарыдать. Видеть это было бы просто невыносимо. Когда он наконец пришел в себя и снова заговорил, его голос зазвучал уже более уверенно. Без слезливых ноток.

— Если говорить с практической точки зрения, то все сработает как надо, Геван. Насчет этого можно не волноваться. И Карч, и Уолтер Грэнби будут на твоей стороне. Между вами были кое-какие проблемы насчет той женщины, я знаю, но теперь, когда Кении больше нет, отпала и сама причина для того, чтобы обиженно стоять в стороне.

— Нет, дядя Ал, причина не отпала сама по себе.

— Ерунда! Господи ты боже мой, да пока ты и другие Дины занимались делами, настоящими делами нашей компании, а я был в добровольном, но хорошо оплачиваемом отпуске, мне во всяком случае удалось научиться довольно неплохо разбираться в женщинах, мой мальчик, уж поверь. Такие, как она, совсем не стоят того, чтобы делать из себя дурака. Я много видел ее, частенько бывал у них дома. Эта женщина одна из тех... ненасытных.

— Что ты имеешь в виду?

— Конечно, мне не следовало бы говорить так о вдове Кена, но если уж честно, то... то она из тех женщин, при виде которых по телу начинают бегать странные мурашки.. Как будто на ней крупными буквами написано одно, всего одно слово — «СЕКС»! Среди них есть такие, кому ничего другого не надо, и эти самые лучшие, с ними можно и нужно иметь дело. Но та, о которой мы говорим, использует свое оружие, чтобы чего-то добиться. Эти крайне опасны. От них лучше держаться подальше. Я не знаю, чего она добивается. Денег, положения, успеха? Она получила все это, выйдя замуж за Кена, и тем не менее все равно не успокоилась. Ей нужно что-то еще. Но что? Лично мне пока не совсем понятно. Мальчик мой, только не принимай меня, пожалуйста, за старого, выжившего из ума дурака, исключительно для собственного удовольствия бубнящего какую-то бессмыслицу. Она переиграла вас с Кеном. Обоих. Каждого по своему. Доставала твоего брата — не знаю, для каких конкретно целей, — до тех пор, пока он не сломался, пока окончательно не сдался и начал поступать так, будто жить ему было больше совсем не для чего. Остерегайся ее, Геван, держись как можно подальше от нее, мой мальчик. Эта женщина что-то задумала... Вот только что? — Его голос затих, но губы продолжали молча шевелиться, будто он про себя проговаривает невысказанные вслух мысли. Затем дядя Ал вдруг резко выпрямился и посмотрел на часы. — Рад был повидаться с тобой, Геван. Чарльз, налей этому молодому человеку еще бокал и запиши на мой счет. — Он встал, снова бросил взгляд на часы. — Боюсь, мне давно пора вернуться к игре. — В его глазах промелькнула тревожная нотка. — Что-то в последнее время я совсем не выигрываю. Даже забавно. Может, просто не везет с картами? Заскакивай как-нибудь сюда на ужин, мой мальчик. В любое время.

Дядя Ал ушел, в общем-то тщетно и неизвестно зачем пытаясь имитировать былую энергичную походку. Официант принес мне заказанный бокал с виски. Кругом спокойствие, тишина, запах сигар, лакированного дерева, бармен с тяжелыми мешками под глазами с серьезным видом университетского профессора тщательно протирающий стаканы и внимательно разглядывающий их на свет...

Да, Кении на самом деле был спокойным мальчиком. Особенно по сравнению со мной. Когда мама уехала в Калифорнию, отец приводил нас сюда почти каждый вечер. Мы тогда испытывали скрытое чувство гордости, узнав, что женщин в этот клуб никогда не пускают, за исключением одного, всего одного дня в году — специальной вечеринки... Мы ужинали, с интересом смотрели, как мускулистые мужчины играют в гандбол, плавали в бассейне. То были славные годы в надежном мире, в котором не надо было тревожиться за будущее. Помню, мы с Кеном, бегая вокруг бассейна, играли в пятнашки, и он, поскользнувшись, упал, ударился головой о кафельный пол. Через минуту шишка достигла размеров здоровенного грецкого ореха. Друзья отца осмотрели ее и уважительно похвалили Кена за то, что он даже не заплакал. Помню, я тогда стоял рядом и жалел, что упал он, а не я, что взрослые хвалили его, а не меня. Интересно, а заплакал бы тогда я?