История Тенделео - Макдональд Йен. Страница 20

С Тен я так и не попрощался. Я даже не узнал, каким рейсом и с какого аэродрома она отправилась в очередное изгнание. Ее лицо за стеклом – вот и все, что у меня осталось. Случилось то, чего я так боялся – слепая, безумная судьба отняла у меня Тен.

После того как Тен исчезла, я на некоторое время словно обезумел. Я не замечал ни солнечного света, ни ветра, ни дождя. Дни и ночи перестали для меня существовать, и единственной реальностью, которую я еще мог ощущать, был тоскливый, пронзительный вой, который, не прекращаясь, звучал у меня в ушах.

Я думаю, это тосковала моя душа.

Коллеги держались в моем присутствии подчеркнуто спокойно, словно ничего не произошло. Только оставшись со мной наедине, кто-нибудь из них очень осторожно интересовался, как я себя чувствую.

– Как я себя чувствую? – отвечал я. – Как человек, которого застрелили наповал, а он об этом не знает.

Всю бухгалтерию «Островов» я передал другому работнику. Уинтон несколько раз звонил мне, но я не смог с ним разговаривать. Тогда он прислал мне бутылку своего знаменитого ямайского ликера и записку: «Приходи в любое время, тебе всегда будут рады». Вилли устроил мне отпуск и договорился о нескольких психотерапевтических сеансах.

Этого парня звали Грег. Он был из тех специалистов, которые полностью ориентированы на пациента. Это означало, что я могу говорить сколько угодно и о чем угодно, а он обязан все это слушать. Но во время наших сеансов я говорил очень мало – отчасти потому, что чувствовал себя глупо, отчасти потому, что мне вообще не хотелось ни с кем разговаривать. Но понемногу – я и сам не заметил как – это стало срабатывать. Впервые я ощутил пользу от психотерапевтических сеансов, когда мне вдруг стало ясно – Тенделео исчезла, но не умерла. Последняя фотография Африканского континента все еще была примагничена к моему холодильнику, и, бросив на нее взгляд, я вдруг понял кое-что новое: где-то там, под тонким облачным покровом, живет Тен.

Это открытие подействовало на меня двояким образом. С одной стороны, я был оглушен, ошеломлен открывшейся мне истиной. С другой стороны, я все еще боялся спугнуть вновь затеплившуюся во мне робкую надежду.

Мои ощущения можно сравнить с тем, что испытывает человек, внезапно оказавшийся в кромешном мраке. В такой ситуации он обычно воображает себе комнату, где нет ни окон, ни дверей и, следовательно, никакого выхода. Но когда проходит первоначальное потрясение, этот человек начинает слышать звуки, ощущать на своем лице движение воздуха, чувствовать едва уловимые запахи, и понемногу ему становится ясно: он и не в комнате вовсе, а движение воздуха – это просто ветер, звуки – голоса ночных птиц, запах – благоухание распустившихся к вечеру цветов.

А главное – он начинает различать над собой бледные пятна далеких звезд.

Когда я рассказал о своих ощущениях Грегу, он ничего не сказал. Эти ориентированные на пациента психоаналитики никогда ничего не комментируют, но я не особенно нуждался в его оценке. Сразу после сеанса я засел за компьютер и начал разыскивать в Сети следы Тенделео Би.

По закону о праве на информацию никто не мог запретить мне воспользоваться данными Иммиграционной службы. Там я узнал, что Тен отправили в Момбасу самолетом военно-транспортной авиации. Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев в Момбасе поместило ее в Ликони-12 – новый лагерь, расположенный к югу от города. Но двенадцатого декабря [16] Тен перевели в другое место, и мне понадобилось два дня, чтобы отыскать ее в списках лагеря Северный Самбуру. В разделе медицинских данных сообщалось, что у Тенделео Би зафиксированы средней степени истощение и обезвоживание организма, которые, однако, легко поддавались лечению глюкозой и солевыми таблетками. Но главное – Тен была жива!

В середине декабря после почти трехмесячного отсутствия я вернулся на работу. Это было в понедельник, а уже в пятницу Вилли принес мне распечатку вакансий, полученную из онлайнового рекрутингового агентства.

– Мне кажется, – сказал он, – тебе будет полезно сменить обстановку. А этим парням как раз нужен толковый бухгалтер.

«Парнями» оказались «Врачи без границ», и бухгалтер был нужен им не где-нибудь, а в восточноафриканском регионе.

И вот через восемь месяцев после того, как два полисмена забрали из квартиры вещи Тен, я впервые ступил на землю Кении в аэропорту Момбасы.

Мне сразу показалось, что именно так должен выглядеть настоящий ад. Момбаса доживала свои последние дни в качестве столицы Республики Кении. Разрушенные дома, дороги и отели, перебои с электричеством и водой, коллапс экономической жизни – все это еще больше усугублялось присутствием сотен и сотен тысяч беженцев, сконцентрированных в лагерях Ликони и Шимба, а также в гавани Момбасы, где они жили в лодках или на самодельных плотах. Христианство и ислам ожесточенно дрались за контроль над этим постоянно бурлящим котлом, а с запада (после того как в Танга упал еще один биоконтейнер) и с юга к городу подступало чаго.

В самом центре этого бедлама оказался ваш покорный слуга, специалист по финансам.

Моя работа в восточноафриканском отделении «Врачей без границ» была нелегкой, но зато стабильной и серьезной и заключалась в том, чтобы покупать медикаменты и перевязочный материал где угодно, когда угодно и как угодно, торговаться с водителями грузовиков и русскими летчиками, заключать контракты на ремонт и поставку запасных частей для наших «лендроверов», не выдерживавших беспощадной, круглосуточной эксплуатации. Бюджет «Врачей без границ» был не особенно большим, и, чтобы удовлетворить самые насущные нужды, приходилось перетряхивать его чуть ли не каждый день, понемногу урезая там или сям и прибавляя, сколько нужно, здесь. Все же эта работа нравилась мне гораздо больше, чем любая другая. Я был так занят, что порой даже забывал, зачем я вообще приехал в Африку. И только на пути из офиса в поселок, глядя из окна охраняемого автобуса на дым, встававший над гаванью, или прислушиваясь к треску выстрелов, эхом отражавшемуся от глухих стен домов арабской постройки, я вспоминал лицо Тен за зеленоватым армированным стеклом и чувствовал, как внутри у меня все переворачивается.

Моим начальником в Африке был француз Жан-Поль Гастино – стреляный воробей, побывавший во всех «горячих точках» и очагах эпидемий на всех континентах за исключением разве что Антарктиды. Жан-Поль любил гаванские сигары, оперу, красное вино из той долины во. Франции, где появился на свет, и не привык отказывать себе ни в одном из перечисленных удовольствий, как бы дорого они ни обходились. Он не терпел вранья и не боялся абсолютно ничего. Жан-Поль мне очень нравился. Меня он в глаза называл слабосильным негритосом, годным только на то, чтобы жонглировать цифрами, однако мой творческий подход к бухгалтерии ему определенно импонировал. К сожалению, в Момбасе его таланты не находили применения – по характеру Жан-Поль был настоящим фронтовым врачом. Во всяком случае, он не мог ни минуты посидеть спокойно – его беспокойная натура требовала действий.

Однажды в обеденный перерыв я зашел к нему в кабинет. Жан-Поль как раз откупоривал бутылку своего знаменитого вина. Когда я поинтересовался, легко ли отыскать в лагерях беженцев какого-то определенного человека, он бросил на меня проницательный взгляд и спросил:

– Кто она?

Я ответил не сразу, и Жан-Поль воспользовался паузой, чтобы наполнить вином и второй стакан. Этот жест был настолько дружественным, что вся моя неловкость куда-то испарилась. За бутылочкой вина (оно оказалось весьма и весьма приличным) я рассказал ему всю мою историю.

– Официальным путем ни черта не добьешься, – сказал Жан-Поль, выслушав меня. – Так что лучше всего поездить по лагерям самому. Кстати, приятель, ты знаешь, что тебе положен отпуск?

– Вы ошибаетесь.

– А я говорю – положен. Недели три или около того. Возьми с собой вот это… – Жан-Поль порылся в ящиках своего письменного стола и бросил мне на колени коробочку из черного пластика, похожую на мобильный телефон-переросток.