Камень, ножницы, бумага - Макдональд Йен. Страница 7

Несмотря на бездушную механистическую глухоту к духу времени, за проект стихии Бочиони она получила награду и убедила Этана устроить по этому случаю вечеринку у него в квартире.

– А почему не у тебя? – поинтересовался он.

– Да, ну… – И больше никаких объяснений. Явились все, у кого хватило духу, и из ее группы, и из его. Они нелепо танцевали под невероятно громкую музыку. Невероятно много пили. Курили какую-то зверскую смесь, а кололи кое-что и похуже. Чудовищно вели себя на людях в неурочные часы, носились по улице, сидя на плечах друг у друга, падали на припаркованные машины, лупили по их корпусам, оставляя глубокие вмятины; визг противоугонной сигнализации разрывал вечерний город дикой какофонией звуков. И всю ночь он смотрел, как она ходит по его дому, пьет, смеется, хихикает, как потрясающе выглядит в умопомрачительном прорезиненном платье в окружении ярких, красивых, пьющих, смеющихся людей, которых она притягивает, как магнит, в то время как сам он не смеет потребовать для себя хоть одно слово, одну улыбку, один танец. Вернувшись из ванной, до того забитой наркотическим дымом, что уносил множество ее посетителей из круга реальности не хуже, чем виртуальные наложения Луки, он увидел ее и это ее умопомрачительное эластичное платье. Она вписывала слова в «Самый длинный кроссворд в мире», который тянулся вдоль всех стен его спальни-гостинной и убегал в крохотную кухню.

– Этан! – Ее пальцы на его локте лежали так требовательно, как никогда прежде. – Пошли! – Она потянула его прочь от «Самого длинного кроссворда в мире», прочь от разгулявшейся вечеринки, вверх по лестнице, в свою квартиру. – Пошли! – В спальню. – Сегодня вечером я видела три параллельных следа от взлетов. Проблема, кризис, точка перехода. Значит, пора. – Она притянула его к себе. От нее пахло виски, эластиком и множеством диких, диких вещей. – Почему, ты думаешь, я устроила вечеринку внизу, у тебя? – Она заперла дверь. – Добро пожаловать в стихию Луки!

Я просыпаюсь от звука голоса. Секунду, пока разгружается микрочип, я ничего не понимаю, потом стеклянные пирамиды кристаллизуются в моем разуме.

– Пожалуйста, я так голодна. Нельзя ли чего-нибудь поесть?

Тусклый серый свет в окне, предрассветный туман. Она настолько слабая и хрупкая, что едва может сидеть в кровати. Смертное отупение пропало из ее взгляда. В ней возник новый свет.

Мои ребра ноют, ноги под коленями затекли оттого, что я заснул, вытянув их на журнальный столик. Голова как буханка черствого хлеба. Во рту как в заднице у сатаны. Прежде чем уничтожить следы своего темного искусства, я позволяю себе единственный беглый взгляд.

Тиферет: Ангел Исцеления и Полноты Бытия.

Благополучие водопадом устремляется по моим чакрам с макушки до самых ступней. Этот поток смывает и уносит все мышечные боли и спазмы. Я чувствую, что могу пробежать марафон, догнать гончую, перепрыгнуть с одного небоскреба на другой. Я чувствую себя олимпийцем. Бессмертным.

– Пожалуйста, мистер, что-нибудь поесть!

Я выхожу в коридор и зову миссис Морикава. Через секунду весь дом на ногах. У меня такое впечатление, что никто и не ложился. Пока миссис Морикава и остальные члены семьи мечутся в радостном оживлении, готовя маисовый суп, жиденький рис и чай, я разбудил Маса.

– Как девочка?

– Все будет хорошо.

Он все еще будто пьян ото сна.

– Что… как?

– Позже. Я тебе обещаю. – Во что я себя втравил? В какую ложь, обман, недоверие и боль? Человек, устремленный к духовным поискам, стал бы молиться господину Дайцы о милости избежать последствий правильного поступка, но я всего-навсего сомневающийся нечестивец Этан Ринг. – Нам надо отправляться, если мы хотим до темноты попасть на противоположную окраину Токушимы.

– Сейчас только двадцать минут шестого.

– Я знаю.

Мне хочется оказаться на тропе хенро и скрыться за следующей горой прежде, чем семья Морикава, остыв от радости, вспомнит о нас и начнет благодарить, хвалить, совать подарки. Задавать вопросы. Велосипеды готовы, тюки уложены за полчаса. Свет зари все ярче, он потоком вливается в долину, обрушивается водопадом на наши головы, а мы едем по дорожке между бамбуком и сахарным тростником к тропе хенро. Я впереди, потом Мас, совсем рядом с моим задним колесом.

Из высокогорной крестьянской местности мы снова ныряем в густонаселенные прибрежные равнины. Здесь много храмов. Масса машин направляется в Токушиму. Никакой возможности спокойно предаваться воспоминаниям. Дорога требует полной сосредоточенности. Токушима-Сити, столица префектуры, шумный, грязный, неприятный город, надрывающийся от невыносимого бремени мигрантов из рухнувших конклавов во внутренних районах страны и беженцев из социального хаоса мегаполиса Токийской бухты. Токушима является, да и всегда была, городом-воротами, городом-стражем. В исторические времена границы между префектурами охранялись очень бдительно, на заставах проверяли документы и подорожные у торговцев и путешественников. Хенро едва терпели, подозревая в них шпионов, убийц, имперских агентов, в общем, нежелательных лиц. Наряду с политическими барьерами существовали и иные: храмовые барьеры, места духовной проверки и испытания. Оттуда пилигрим, способный к чистосердечной молитве, мог продолжать свой путь, однако если на его пути возникали препятствия или дурные предзнаменования, приходилось возвращаться и начинать паломничество снова.

Политические барьеры могли рухнуть, но духовные все еще на месте. Тропа хенро уводит нас от толчеи главных магистралей Токушима-Сити в боковые улочки и промышленные зоны, где повсюду видны следы теперь уже постоянного индустриального кризиса, поразившего Японию: закрытые магазины, разорившиеся мелкие фабрики. Контейнеры для жилья массового производства громоздятся в десять, двадцать этажей, стискивают нас со всех сторон, уводят в узенькие, почти непроходимые лабиринты. Приюты для беженцев – вотчина новых бедняков. Мас явно не в своей тарелке, даже я ощущаю атмосферу злобного отчаяния: одинокий и чуждый здесь пришелец среди двухсот миллионов, – более того, я принадлежу к народу, который нанес поражение их империи, обрекая их участи беженцев в своей собственной стране. Дети в спортивных костюмах – «Крик Сезона! Последняя Мода!» – смотрят на нас с неприятным, взрослым вниманием, сидя на подвесных сетках и бамбуковых лестницах, ведущих на верхние этажи. На перекрестках, вокруг кадок с бамбуком, сидят на корточках мужчины. Другие играют в мяч о стены, сплошь покрытые граффити, приходят, уходят, ждут. В этих местах сейчас зарабатывают женщины. Тяжелые случайные заработки на неполный день в индустрии обслуживания. Только у роботов на биоэнергии есть работа на всю жизнь, спасибочки Компании, низкий ей поклон. Пахнет дерьмом, древесным углем, уличной пищей, машинным маслом, горячей пылью и непонятно знакомым, сладким запахом домашней браги. Звуки одновременно работающих двадцати спутниковых каналов; в каждом киоске, каждом баре, каждом магазине, каждом доме Sony с плоским экраном не выключаются ни днем ни ночью. Жизнь в лучшее телевизионное время. Выпотрошенные автомобили. Разбитые уличные фонари. Брошенные тележки из супермаркетов. Граффити, претендующее на звание Искусства, и Заметного искусства. Псы, дерущиеся псы.

У некоторых шевелятся волоеы на затылке. У других покалывает большие пальцы. У меня же всегда появляется ощущение зуда у самого основания спины. И это безошибочный знак опасности. Восемь человек в легких камуфляжных доспехах с геральдикой своей Хартии, в ореоле изысканно стремительных техно-готических «ямах». Акира. Подростки из среднего класса, отвратившиеся от низкопробных развлечений бесконечными телесериалами и соблазненные пятнадцатью каналами самурайских саг по анимо под звуки Trash Metal – чтоб кровь и гитары! Подростки, сбежавшие из мифологизированного имперского прошлого и устремившиеся к недосягаемому будущему. Большие «ямахи» окружают нас, урча моторами, выбрасывая углеводороды. На задних сиденьях девицы с развевающимися штандартами, прикрепленными к спинам, изучают нас пронзительными взглядами, наводя страх своими черными, блестящими губами. Одно слово их главаря – толстого агрессивного юнца, раз и навсегда решившего проблему грязных волос, сплетя их в косицу, – и они утащат нас в темную вонь крысиного хода между налезающих друг на друга этажей жилых контейнеров. Девица на заднем сиденье его мотоцикла поигрывает моими рыжими волосами, наматывает их на черную кожу перчаток, зажимает черными губами и слегка посасывает. В голосе Маса возникают нехарактерные нотки паники, он непрерывно и суетливо кивает, повторяя, что мы только простые пилигримы по стопам Дайцы, всего-навсего невинные пилигримы… Толстяк же явно предпочитает угрожающе рассматривать рыжеволосого дайдзына.