Первый БПЛА Второй Мировой (СИ) - Арх Максим. Страница 18

С немцами, виделась точно такая же картина, как и с американцами, и с англичанами. Если бы дроны имела Германия, она бы их без сомнения повсеместно применяла бы в боях. Следовательно, скорость захвата советской территории была бы в разы выше. К тому же, война идёт уже почти год и за это время информация о новом оружии, несомненно, разнеслась бы по всем фронтам, ведь если у противника появилось что-то, что представляет опасность, то в генеральном штабе сразу же старались бы придумать противодействие и разослать директивы в войска, для последующего обучения бойцов. А раз об этом никто не говорил и не говорит, значит никто ничего и не знает, потому что не применяли ещё немцы таких маленьких, но без сомнения опасных беспилотников.

Что же касается возможной принадлежности данной модели к советской стороне, то тут Кудрявцев тоже был не уверен. И объяснение этому было довольно простое: если бы этот маленький самолёт действительно был экспериментальной разработкой наших учёных, собранной в каком-то секретном конструкторском бюро, его бы никто и никогда не отправил на испытания сюда — в немецкий тыл. Слишком велика вероятность, что противник его захватит, разберёт по винтикам и быстро найдёт способ противодействия. Никто не стал бы рисковать столь ценным образцом. Если же предположить, что советское командование решило снять гриф секретности и начать массовое применение подобных аппаратов на фронте, то выходит, произошло это буквально за пару дней. Но ведь никто — ни из разведчиков, ни из связистов, ни из командиров — ничего об этом не слышал. Значит, эта версия была маловероятна. Для того, чтобы армия получила в распоряжение новое вооружение в больших количествах, требовалось бы время, ресурсы, подготовка кадров — тех, кто будет этими дронами управлять. Но ни о чём подобном он не слышал. А происходи подобное перевооружение, услышал бы наверняка.

Но никто ничего не слышал о подобных БПЛА и слышать не мог. Да потому что не было таких аппаратов у СССР тоже.

А значит тот, кто управлял дроном, не являлся ни бойцом, ни командиром Красной армии.

Это можно было считать установленным фактом. Но вот кто стоял за всем этим было совершенно непонятно. Тем более что при пристальном изучении последних произошедших событий странности множились как грибы после дождя: этот, так называемый — дрон, второй день летал у немцев под носом, возил еду, лекарства, подушки… Разве подобное поведение могло быть частью военной операции, в которой кто-то решил применить невиданный доселе летающий беспилотник? Зачем столь ценный летательный аппарат, который любой из противоборствующих сторон очень нужен на поле боя, занимается не пойми чем, подкармливая раненого диверсанта?

Нет. Это напоминало не боевую задачу, а что-то личное, почти бытовое и попахивало откровенным абсурдом!

Значит, что это был не серийный образец, а единственный экземпляр и всё что случилось, было просто прихотью человека представившегося Николаем.

Сергей задумался, стараясь более детально представить, как это могло произойти. Версия получалась странная, но она хоть как-то объясняла необъяснимое. Исходя из неё, где-то здесь, в глубине тыла, остался радиолюбитель или инженер, который при отступлении не успел эвакуироваться. До войны, возможно, работал в каком-нибудь конструкторском бюро, имел доступ к секретной технике и сумел собрать свой летательный аппарат, обладающий уникальными техническими характеристиками.

«А потом — что? Пошёл на службу к немцам? Почему не показывает лица? Почему скрывается за голосом из железной коробки?» — задал себе вопрос Кудрявцев.

На ум приходил один и тот же ответ:

«Не показывается, потому что боится. Боится, что встретившись лицом к лицу, выдаст себя. Боятся, что совершит прокол и его легко можно будет раскусить. Боится, что тогда всё станет ясно — он не просто одиночка, он предатель и враг! Да и как иначе можно объяснить, что его самолёт спокойно летает в немецком тылу, и никто его не сбивает? Гитлеровцы бы давно обратили внимание на такую технику: поставили бы зенитки, устроили бы засаду и в конце концов обязательно бы сбили, если б считали его вражеским. А раз до сих пор не сбили, значит — так не считают. Значит — им указание дано, чтобы не обращали внимания на полёты этого дрона».

Из всего этого напрашивался только один неутешительный вывод:

«Этот беспилотник, конечно, свой. Но свой он не для нас, а для немцев. Разрешение летать он получил от них».

Однако оставался открытым закономерный вопрос: если это враг, зачем тогда ему помогать советскому воину?

Но и тут был ответ.

'Тот кто управляет дроном, просто забавляется. Ему, скучно. Он играет. Играет в спасателя, в доброго духа леса. Подбрасывает еду, лекарства, разговаривает издалека — как ребёнок, управляющий игрушкой.

Только вот Кудрявцев — не игрушка. Он — командир. Разведчик-диверсант. И никому не позволит обращаться с собой как с вещью. Он сам выберет, куда идти, что делать и как жить. Он дойдёт до фронта, пересечёт линию и найдёт своих. А игрушкой в чужих руках он никогда не станет!

Солнце к этому времени уже поднялось высоко. Когда оно достигло зенита, лес начал редеть. Сквозь стволы блеснул свет — впереди был открытый участок. Сергей остановился и, сверившись с картой, решил обойти просвет южнее. Лишний риск ему был не нужен.

Он двигался осторожно, пригибаясь, следуя вдоль кустарников. Через некоторое время впереди показались крыши — небольшая деревушка.

Остановился, присел в тени и стал наблюдать.

Деревня выглядела мирно. Никаких солдат, никакой военной техники. Мужиков, как и следовало ожидать, видно не было. Оно, собственно и понятно — кто на фронте, кто успел эвакуироваться. Остались только старики да женщины: кто-то воду таскал, кто-то дрова рубил, кто-то копался в огороде. Всё казалось тихим, почти мирным.

Разведчик выждал несколько минут наблюдая за происходящим, и ничего необычного не увидев осторожно стал двигаться вдоль изгороди, стараясь не шуметь.

Согнувшись, пробирался между заборами, проверяя окна. Первое — пустое. Второе — тоже. А вот в третьем доме, что был ближе к окраине, заметил движение.

Внутри сидел седой старик с густой бородой. Он согнулся над печкой и, вероятно, собирался её растопить. Немцев видно не было.

Сергей осмотрелся по сторонам и тихонечко, одними пальцами постучал в окно.

От неожиданности дед вздрогнул, повернул голову, потом поднялся и направился в сени. Вскоре скрипнул засов, и дощатая входная дверь медленно отворилась.

Бородач удивлённо посмотрел на гостя своими старческими мутными глазами и хрипло спросил:

— Ты кто, парень?

— Не бойся, я свой! — ответил Сергей вновь оглянувшись.

— Э-э, свой? — протянул тот недоверчиво.

— Конечно, свой. Неужели форму не видишь?

— Вижу… ага… — старик чуть прищурился, будто стараясь рассмотреть знаки отличия.

— Да свой я, свой… — заверил Кудрявцев и задал насущный вопрос: — Немцы в деревне есть?

— Нет, нету, — замотал головой хозяин дома. — Приезжали вчерась. Диверсантов искали. — Он кашлянул, и чуть виновато улыбаясь, добавил: — Может тебя?

— Может. А где они теперь?

— Так это, обошли дома, велели в оба глядеть, да и уехали. Что им тут делать-то…

— Понятно. Слушай, батя, я советский разведчик. Потерял группу, ищу своих. Пустишь отдохнуть?

— Ага… э-э, пущу, а почему бы и нет… раз советский, — дед, кряхтя отступил в сторону, махнул рукой. — Проходи сынок.

— Благодарствую, — произнёс уставший разведчик и шагнул в дом.

Бородач, приветливо улыбаясь, подвинувшись, пропустил гостя, а потом закряхтев, чуть согнулся. И тут Сергей, успев увидеть в руках у хозяина топор, почти в то же мгновение почувствовал сильную боль в затылке. После чего мир исчез.

Интерлюдия

Москва. 16 апреля 1942 года

В тесной комнате штаба 4-го управления НКВД, занимавшегося координацией партизанского движения на оккупированных территориях, стоял тяжёлый запах табака. За окном, завешанном плотными шторами, гудел ветер, а в городе, несмотря на военное время, жизнь продолжала свой ход: где-то слышались гудки машин, где-то раздавался приглушённый смех.