Седьмая невеста - Мак-Грегор Дункан. Страница 23

Эта девушка могла быть торжественной одой, сочиненной придворным музыкантом, и могла быть тоскливой песней гирканского кочевника; под ее взором обряды черных дикарей Зембабве с их резкими ритмичными танцами свершились бы без всяких тамтамов, а старухе-рыбачке из далекого Ванахейма не пришлось бы брать в сухие морщинистые руки трехструнную мангру, чтобы спеть надтреснутым голосом своим монотонную старинную балладу – глаза Динии сыграли бы все это и так.

Конан расчесал пятерней спутанную гриву, прокашлялся. Его охватило страстное желание снова ощутить в своих руках ее хрупкое гибкое тело, вдохнуть запах ее волос – травяной, чуть терпкий, услышать ее тихий, завораживающий голос… Но, вдруг появившись, желание сие так же вдруг пропало. Сглотнув горький похмельный ком в горле, киммериец взял со стола кружку с теплой водой, в два глотка осушил ее. Затем, все не спуская глаз с Динии, нащупал на топчане у стены свою куртку, накинул на плечи. Проверил пряжку кожаных штанов – застегнута. Кажется, больше заняться было нечем.

Диния подняла лютню, что лежала на полу, дернула пальцами струны. «Уа-ау-у», – взвизгнула лютня, недовольная таким обращением. Девушка усмехнулась, бросила инструмент под ноги варвару. «Алма, Хализа, Баксуд-Малана…» Он жестко усмехнулся ей в ответ и наступил на узкий и хрупкий, как тело лютнистки, гриф. Раздавшийся в тишине легкий хруст был подобен разрыву молнии: Диния дернулась; в синих глазах ее пробежала искорка боли и страха.

Солнце, сыплющее серебро и золото на ее белокурые волосы, скрылось на миг за белым пухлым облачком, и тень изменила черты девушки. Жесткие складки легли у губ и меж бровей, глаза потемнели, и взгляд их стал неприветлив, сух. Но вот солнечный луч вновь проник в комнату – Конан глубоко вздохнул, узнавая прежнюю Динию, смотревшую на него с любовью и нежностью. Ему захотелось плюнуть в эти глаза.

– Зачем? – прохрипел он, только сейчас начиная чувствовать похмельный гул в голове.

– Что? – звонкий негромкий голосок-колокольчик заставил его вздрогнуть, как то бывало прежде.

– Зачем ты убила Алму?

– Она любила тебя, – пожав узкими плечиками, пояснила Диния. – Она говорила, что ты возьмешь ее в жены… Что вы уедете вместе, в Киммерию.

– Ты… Ты хуже любого демона… Ты грязная тварь…

– Я поняла потом, что она только мечтала, – невозмутимо продолжила девушка. – Но она не смела даже мечтать о тебе.

Озноб пробежал по коже варвара. Он ощутил, как поднимается в груди знакомая волна дикой ярости, первобытного гнева. Но для этого еще не пришло время, а посему он усилием воли загнал вглубь себя все чувства и через пару вздохов смог посмотреть на лютнистку так спокойно, как только умел.

– Как… Клянусь Кромом, не могу понять, как ты смогла задушить ее?

– Вино, – легко ответила Диния. – То же вино, какое и ты отведал нынешней ночью.

– И какое пили стражники в коридоре на половине невест?

– Да. Но мне пришлось смешать его с их пивом.

– И Алма…

– Алма уснула после первого же глотка, а затем… Затем все было просто.

– А Хализа? А Баксуд-Малана?

– Глупые индюшки, – сморщила Диния хорошенький носик. – Хализа приняла меня за мальчика и влюбилась. Мне пришлось нелегко: она все порывалась затащить меня в постель.

От такого цинизма даже видавшему виды варвару захотелось сплюнуть на пол. Что он и сделал. – И поэтому ты убила ее?

– Нет. Ты… Ты отпустил жирного ублюдка – ты понял, что не он удавил Алму. Что мне оставалось делать? Я боялась… – пухлые губки Динии изогнулись, – пойми же, Конан… Пока он был в темнице, я могла жить спокойно – убийцей считали его! Но потом – потом ты снова стал бы искать… настоящего преступника… Что мне оставалось делать? К тому же, я хотела избавиться и от евнуха…

– А он-то чем тебе не угодил?

– Он тоже думал, что я мальчик. И… О, Митра… Конан, послушай, он приходил сюда каждый вечер, он… Он ревновал меня к Алме, глупец… Сначала я даже была этому рада: он решил разлучить меня с ней и нашептал Илдизу, что сайгад скрыл от него самую красивую…

Все оказалось проще, нежели предполагал прежде Конан. Она убила Хализу только для того, чтобы подозрение вновь пало на евнуха, коего в тот день освободили из темницы. Но при чем тут Баксуд-Малана?

– Но при чем тут Баксуд-Малана?

– Она говорила, что хочет убежать с тобой.

– Вздор! Клянусь Кромом, ты несешь вздор! Ты отлично знаешь, что я не стал бы убегать отсюда ни с Баксуд-Маланой, ни с Алмой, ни с тобой! – прогремел варвар, поднимаясь с топчана и сжимая кулаки.

– Чего ты хочешь, Конан? – испуганно отшатнулась Диния.

– Правду! Я хочу правду и больше ничего!

– Хорошо.

Она на миг задумалась, как бы размышляя, сказать правду или снова солгать. Синие глаза ее потухли, и теперь казались блекло-голубыми, почти бесцветными, рыбьими… Конан с неприязнью отвернулся.

– Я родилась в Шамаре…

– Ты родилась в царстве Нергала, – грубо перебил киммериец.

– Может быть… Я не помню дня своего рождения…

Она повторила ночную мысль Конана, и от этого ему стало еще противнее.

– Шамар – город в Аквилонии. Не такой большой, как Тарантия, но очень красивый… Дома там…

– Мне наплевать на дома в Шамаре! Я хочу знать, почему… Почему ты – гнусная убийца!

– Дома там – высокие, в два этажа, – упрямо повторила она. – На окнах – витражи. Похожие на те, что здесь, во дворце. Это так красиво, Конан… Внутри я никогда не была, но мне рассказывали, что потолки там изукрашены лепниной, а у самых богатых и мозаикой! Я мечтала жить в таком доме… Но… Я жила в жалкой хибаре у восточных ворот, с теткой – старой злобной гадиной, которая каждый день убивала меня… Палкой, словом, снова палкой…

– Хватит! – рявкнул Конан, теряя терпение. – Какое мне дело до твоей тетки и до тебя! Не тяни и говори толком, а не то, клянусь Кромом, я не выдержу и сверну твою нежную шейку!

– Алма, Хализа и Баксуд-Малана не знали, что такое нищета. Они росли в красивых домах, они спали в чистых мягких постелях, а не на соломе, как я! И им никогда не пришлось бы бродить по миру и зарабатывать себе на жизнь!

– Нет, – устало помотал головой Конан. – И это тоже вздор. Ты убила их не поэтому.

– А почему? – Она удивленно приподняла стрелы бровей, но в глазах ее удивления не было.

– Просто тебе нравилось… убивать. Кром! Мне тоже нравится убивать, но в драке! Когда мой меч встречается с мечом, а мой кулак с кулаком… А ты – ты просто грязная тварь, и я хочу отправить тебя туда, откуда ты пришла – к Нергалу…

– Я не боюсь Серых Равнин, Конан. Возьми!

Рука Динии ловко нырнула под половицу и выудила кинжал – такой, каким была убита Баксуд-Малана – с простой рукоятью, обоюдоострый.

– Я лучше голыми руками раздавлю вонючую ящерицу, чем дотронусь до тебя, – с гадливостью выдохнул Конан, делая шаг к двери.

– Возьми! – снова сказала она, протягивая варвару клинок. – И убей меня.

Диния засмеялась. Еще вчера этот смех – переливчатый, нежный – заставлял его сердце трепетать в предвкушении ночи, но сейчас… Он пинком распахнул дверь и, не оглядываясь, вышел.

Сумерки – как это часто бывает в Аграпуре – наступили вдруг. Но в покоях Кумбара было светло: в треноге весело трещал огонь, и блики его порхали светлячками на бутылях темного стекла, кои высились на столе громадой сплоченного войска, и даже двум чашам места здесь не осталось, так что Конану и сайгаду приходилось не выпускать их из рук. Они не выпускали их с большим удовольствием.

Кумбар, с трудом удерживавший на весу замотанную в три слоя тряпок голову, тем не менее пребывал в прекрасном расположении духа. Илдиз даровал ему нынче меч с рукоятью, усыпанной самоцветами, в золотых ножнах, а также благосклонно вернул свое расположение, что, несомненно, стоило дороже всякого богатого подарка – такова была награда за верную службу и за установление имени убийцы.

Пусть теперь Гухул из кожи лезет, пытаясь вновь завоевать милость владыки! Старый солдат не будет ему мешать – все равно не пройдет и двух лун, как цирюльник окажется там, где и надлежит ему быть, то есть в цирюльне… Кумбар опрокинул в глотку остатки вина из чаши, и сразу налил ее доверху из новой бутыли.