Баллада о горестном кабачке - Маккалерс Карсон. Страница 4

И вот дверь в лавку отворилась. Внутри все было ярко и как обычно. Налево – прилавок, на котором хранились горбыли белого мяса, леденцов и табака. За ним – полки с солониной и провиантом. С правой же стороны лавки держали по большей части сельскохозяйственную утварь и тому подобное. В глубине, налево, имелась дверь на лестницу, и она была открыта. А в дальнем правом углу – еще одна дверь, в комнатку, которую мисс Амелия называла своей конторой. И она теперь тоже была открыта. И в восемь часов того вечера мисс Амелия сидела там за своей конторкой с авторучкой и считала что-то на листках бумаги.

В конторе горел веселый свет, и мисс Амелия, казалось, вовсе не замечала делегацию, столпившуюся у нее на веранде. Все вокруг нее – в полном порядке, как обычно. Контора эта была знаменита на всю округу до жути. Отсюда мисс Амелия вела все свои дела. На столе стояла под аккуратным чехлом пишущая машинка – мисс Амелия знала, как с нею управляться, но пользовалась только для очень важных документов. По ящикам разложены буквально тысячи бумаг, и все – в папках по алфавиту. Здесь же мисс Амелия принимала недужных, ибо лечить людей ей нравилось, и поставила на ноги она многих. Целых две полки были заставлены разными пузырьками, склянками и прочей трихомудрией. У стены – скамейка, на которую садились пациенты. Мисс Амелия могла так залатать прокаленной иголкой рану, что та потом не зеленела. Ожоги пользовала прохладным сладким сиропом. Если ж недуг был непонятен, то она поила людей разнообразными снадобьями, которые сама же и варила по неведомым рецептам. Желудки они выворачивали будь здоров, но детишкам давать их не стоило, поскольку шли от них гадкие судороги; деток она потчевала совсем другим питьем, помягче и послаще. Да, что уж там говорить – мисс Амелию считали недурным лекарем. Хоть руки у нее крупные и костлявые, но касание в них легкое, а выдумки с запасом хватало на сотни самых разных средств. И перед самым опасным и необычным лечением она не колебалась, и ни одна хвороба, сколь бы страшной ни казалась, не могла отвратить мисс Амелию от попытки ее вылечить. За одним лишь исключением. Если приходили к ней с жалобами по женской части, она ничего не могла сделать. От одного простого упоминания таких слов лицо ее медленно темнело стыдом, и застывала она на месте, неловко потираясь шеей о воротник рубахи или переминаясь в болотных бахилах с ноги на ногу – сущее дитя, большое, посрамленное, с отнявшимся языком. В других же делах люди ей доверяли. Никакой платы за лечение она не брала, и больных у нее всегда была уйма.

Много написала в тот вечер мисс Амелия своей авторучкой. Но даже так не могла не обратить внимания на кучку людей, что толпились у нее на темной веранде и наблюдали за ней. Время от времени поднимала голову и пристально на них смотрела. Но орать – не орала, не требовала у них ответа, мол, чего это они отираются на ее недвижимости, точно жалкие кумушки. Лицо ее оставалось гордым и неприступным – как всегда, когда она сидела за столом в своей конторе. Через некоторое время, тем не менее, гляделки эти, кажется, стали ей досаждать, она вытерла щеку красным платком, встала и закрыла дверь.

И для группы на веранде движение это послужило сигналом. Время пришло. Долго простояли они там, отвернувшись от промозглой и гнетущей ночи на улице. Долго они ждали, и вот инстинкт действовать снизошел на них. Все разом, как по указке единой воли, шагнули они в лавку. И в этот миг все восемь мужчин стали совершенно одинаковыми – в синих робах, почти у всех волосы белесые, все бледные, а в глазах – нездешняя решимость. Кто знает, что сделали бы они дальше. Но в тот же самый миг с верхушки лестницы донесся до них какой-то шум. Мужчины подняли головы – и онемели. То был горбун, которого они мысленно уже похоронили. И, к тому же, не походил он вовсе на то существо, что они себе нарисовали – не жалкий грязный болтунишка, обнищавший и одинокий в целом мире. Не похож он был вообще ни на кого – не сподобился никто из них в жизни увидеть ничего похожего. Будто смерть в комнате повисла.

Горбун спускался по лестнице гордо, точно все доски пола под ногами ему принадлежали. За последние дни он сильно изменился. Во-первых – чист был так, что словами не опишешь. Пальтецо по-прежнему висело на нем, но его вычистили щеткой и хорошенько заштопали. Под ним – свежая рубаха в черно-красную клетку, что принадлежала мисс Амелии. Брюк на нем не было – то есть, таких, что обычным мужчинам предназначены, – зато его обтягивали узкие бриджи по колено. На худеньких ножках – черные чулки, а башмаки – какие-то особые, странной формы, с завязками на щиколотках, чистые и надраенные воском. Вокруг шеи – так, что закрывало даже большие бледные уши, – был обмотан желтовато-зеленый платок, бахрома которого едва не доставала до полу.

Горбун прошел по всей лавке своей неловкой жесткой походочкой и остановился в центре проникшей внутрь группы. Те расступились и вытаращились на него, безвольно уронив руки. Горбун же повел себя весьма причудливо. Каждому он пристально посмотрел глаза с высоты своего роста – а приходился он обычным мужчинам примерно по пояс. Потом, с нарочитой проницательностью осмотрел у каждого нижние части – от ремней до подметок. Удовлетворив таким образом свое любопытство, он на мгновение закрыл глаза и покачал головой, словно тому, что он увидел, красная цена была – грош. Затем уверенно, просто чтобы лишний раз удостовериться, задрал голову и обвел весь нимб лиц вокруг одним долгим взглядом. Слева в лавке стоял полупустой мешок гуано, и когда горбун таким вот макаром освоился, то уселся прямо на него. Устроившись поудобнее и скрестив ноги, он вытащил из кармана пальто некий предмет.

А у мужчин в лавке прийти в себя получилось не сразу. Первым рот открыл Мерли Райан – тот, с трехдневной лихорадкой, кто первым и пустил в тот день слух. Он присмотрелся к предмету, который вертел в руках горбун, и полузадушенно поинтересовался:

– А чего это у тебя там такое?

Все мужчины прекрасно знали, что у горбуна в руках. Ибо то была табакерка, и принадлежала она отцу мисс Амелии. Из голубой эмали, с тонким узором из золотой проволоки на крышке. Люди в лавке знали это и диву давались. Они украдкой поглядывали на дверь в контору и слышали, как за нею мисс Амелия тихонько что-то насвистывает.

– Да, чего это у тебя, Шибздик?

Горбун быстро поднял голову и навострил рот, прежде чем ответить:

– А, так это у меня капкан такой – любопытных за нос ловить.

Он сунул в табакерку корявые пальчики и положил что-то в рот – но окружающим попробовать не предложил. Не щепоть табаку вовсе взял он оттуда, а смесь какао с сахаром. Но вытащил ее точно настоящий табак, запихал комочек под нижнюю губу и принялся лизать его, мельтеша во рту язычком, отчего по лицу его часто забегала гримаса.

– У меня сами зубы во рту на вкус скисают, – как бы объяснил он. – Потому и жую. Как сладкий табак.

Мужчины все еще толпились вокруг, сами себе неотесанные и ошеломленные. Ощущение это так никогда и не выветрилось, но его вскоре умерило другое чувство – будто все в лавке стали друг другу ближе, и между ними повисла смутная веселость. А звали мужчин, собравшихся в тот вечер, так: Торопыга Мэлоун, Роберт Калверт Хэйл, Мерли Райан, преподобный Т. М. Уиллин, Россер Клайн, Рип Уэллборн, Генри Форд Кримп и Хорэс Уэллс. За исключением преподобного Уиллина, все они во многом были схожи между собой, как уже говорилось, – в том или другом находили удовольствие, по-своему плакали и страдали, большинство – покладисты, если их не злить. Все работали на фабрике и жили вместе с остальными в двух-трехкомнатных домишках, плата за которые была десять-двенадцать долларов в месяц. Всем в тот день выдали жалованье, поскольку была суббота. Поэтому и считайте их пока одним целым.

Горбун, тем не менее, уже сортировал их в уме. Усевшись поудобнее, он начал с каждым болтать, выясняя, женат ли человек, сколько ему лет, какой у него, в среднем, недельный заработок и тому подобное – и постепенно добрался до совсем уж интимных подробностей. Вскоре группа пополнилась и другими жителями – Генри Мэйси, бездельниками, почуявшими, что происходит что-то необычное, – жены заходили за своими припозднившимися мужьями и оставались, даже один беспризорный светловолосый мальчишка зашел на цыпочках, спер коробку галет со зверюшками и так же потихоньку вышел. И вот помещение мисс Амелии вскоре наполнилось народом, а сама она дверей конторы еще не открыла.