Тим - Маккалоу Колин. Страница 34

Теперь, Тим, я хочу, чтобы ты был очень добр с отцом, и со мной тоже. Ты не должен огорчать его и уходить один, как ты это делал, и никогда не должен ему рассказывать, в чем дело. Когда папа рядом, я хочу, чтобы ты пел, разговаривал, смеялся, как будто ты счастлив, по-настоящему счастлив.

Как дождь и солнце, горе и радость вместе отразились в его глазах, затем они закрылись, и он опустил голову ей на колени. Она сидела, гладила его по голове и говорила. Говорила, водя кончиком пальца по его шее, уху, и опять, и опять кругами.

Наконец он поднял голову и посмотрел на нее, стараясь улыбнуться, но не смог. Затем выражение его лица изменилось, опять появился тот же потерянный, удивленный взгляд. Морщинка с левой стороны рта стала более заметной, и он вновь обратился в гадкого утенка среди лебедей.

— О, Тим, не смотри так на меня! — попросила она.

— На работе ребята называют меня «голова садовая», — сказал он, — но если я очень постараюсь, я все-таки могу немного думать. И с тех пор, как ушла мама, я все время пытался придумать, как я покажу тебе, что ты мне нравишься, потому что я думал, что папа тебе нравится больше. Мэри, я не знаю, что ты со мной делаешь, я только чувствую это, а сказать не могу, не нахожу слов… Но в фильмах по телевизору мужчина обнимает девушку и потом целует, и тогда она знает, как сильно она ему нравится. О, Мэри, ты мне так нравишься! Ты мне нравилась даже тогда, когда я думал, что ты меня больше не любишь. Ты мне нравишься, ты мне так нравишься!

Он схватил ее за плечи и поднял на ноги, его неумелые руки обхватили ее слишком сильно, и она подняла голову, чтобы не задохнуться. Прижавшись щекой к ее щеке, он пытался найти ее рот. Совершенно растерявшись, так как его последние слова и действия были слишком быстры и неожиданны, Мэри отчаянно попыталась высвободиться. Затем это как-то перестало иметь значение, осталось только ощущение прекрасного, юного тела и нетерпеливых, но неумелых губ. Такая же неопытная, как и он, Мэри все же инстинктивно почувствовала, что ему нужна помощь и одобрение. Она не могла предать его, не могла нанести удар его гордости, унизить, отвергнуть его. Он немного ослабил объятие, и она, высвободив руки, подняла их и стала гладить его лоб, закрыв ему глаза, чувствуя под пальцами шелковые ресницы и втянутые щеки. Он поцеловал ее так, как он думал, это делается — с крепко сжатыми губами, но поцелуй не удовлетворил его. Она немножко отодвинулась и слегка пальцем приоткрыла его нижнюю губу, затем притянула его голову вниз. На этот раз он был удовлетворен и задрожал от восторга. Это передалось и ей.

Раньше она прикасалась к нему, как к ребенку, и никогда — как к мужчине, и теперь, когда она обнаружила в нем мужчину, она испытала шок. Отдаться его объятиям, чувствовать его рот, гладить его шею и мускулистую грудь — она открыла в себе потребность в этом, почувствовала мучительное удовольствие от его прикосновений. Он дотронулся до ее груди, прикрытой одеждой, затем рука скользнула за воротник ее платья и обхватила голое плечо.

— Мэри! Тим! Мэри! Тим! Где вы? Слышите меня? Это Рон! Отвечайте!

Она вырвалась, взяла его за руку и потащила за собой под укрытие деревьев. Они бежали до тех пор, пока голос Рона не стал еле слышен. Затем остановились. Сердце Мэри билось так, что она едва могла дышать и на мгновение подумала, что потеряет сознание. Хватая ртом воздух, она прижималась к руке Тима, пока ей не стало лучше. Затем, почувствовав неловкость, она отошла немного.

— Ты смотришь на глупую старую дуру, — сказала она, поворачиваясь к нему лицом.

Он улыбнулся ей, как раньше, нежно и с любовью, но была и разница — появилось восторженное удивление, как будто бы в его глазах она получила новое измерение. Это отрезвило ее как ничто другое. Она приложила руку ко лбу, пытаясь сосредоточиться. Как это произошло? И как ей теперь поступить, как она может вернуться к старым отношениям, не обидев его?

— Тим, мы не должны были это делать, — сказала она медленно.

— Почему? — Его лицо сияло от счастья. — О, Мэри, я не знал, как это хорошо! Мне понравилось, мне это понравилось гораздо больше, чем утешать тебя!

Она энергично затрясла головой:

— Неважно, Тим! Мы не должны были этого делать. Есть вещи, которые нам делать нельзя, и это одно из них. Очень плохо, что нам понравилось, потому что больше этого не будет. Этого никогда не должно быть. И не потому, что мне не понравилось, а потому что этого делать нельзя. Ты должен поверить мне, Тим, нам это делать не разрешается! Я отвечаю за тебя, я должна заботиться о тебе так, как хотели бы твои мама и папа, и это значит, мы не можем целоваться, просто не можем.

— Но почему, Мэри? Что в этом плохого? Мне так понравилось! — Весь свет исчез из его глаз.

— Тим, в самом поцелуе нет ничего дурного. Но между тобой и мной это запрещено. Это грех. Ты знаешь, что такое грех?

— Конечно знаю. Это когда делаешь то, что не нравится Богу.

— Ну так Бог не хочет, чтобы мы целовались.

— Но почему Он не хочет? Мэри, я никогда так себя не чувствовал. Я чувствовал, как будто я почти полный доллар! Почему Бог должен возражать? Это несправедливо, несправедливо.

Она вздохнула:

— Нет, Тим, это справедливо. Но иногда нам трудно понять цели Бога. Есть много вещей, которые нам приходится делать, а почему, мы не понимаем, правда ведь?

— Да, наверное, так, — ответил он, надувшись.

— Так вот, когда дело касается понимания Божественных целей, мы все не полные доллары — ты не полный доллар, и я не полный доллар, и твой папа не полный доллар, даже премьер-министр Австралии не полный доллар, даже королева. Тим, ты мне должен поверить, — умоляла она. — Ты должен мне поверить, потому что если ты не поверишь, мы не сможем быть друзьями, мы должны перестать видеть друг друга. Мы не можем обнимать и целовать друг друга потому, что это в глазах Бога — грех. Ты — молодой человек, а я становлюсь старой. Я гожусь тебе в матери, Тим!

— Но какое это имеет значение?

— Богу не нравится, что мы обнимаемся и целуемся, когда между нами такая разница в возрасте, Тим. Ты мне нравишься, ты мне нравишься больше всех в мире, но я не могу обнимать и целовать тебя. Это не разрешается. Если ты попытаешься опять поцеловать меня, Бог запретит мне видеть тебя, а я этого не хочу.

Он печально думал некоторое время, затем вздохнул, признав поражение.

— Хорошо, Мэри, мне это понравилось, но лучше я буду тебя видеть, чем поцелую и больше не буду видеть.

Она в восторге хлопнула в ладоши:

— О, Тим, я так горжусь тобой! Ты говорил, как мужчина, настоящий полный доллар. Я очень горжусь тобой.

Он засмеялся неуверенно:

— Я все равно думаю, что это несправедливо, но мне нравится, когда ты гордишься мной.

— Ну, теперь тебе лучше, когда ты знаешь все?

— Гораздо лучше! — он сел под дерево и похлопал рукой по земле рядом с собой. — Садись, Мэри. Обещаю, что не поцелую тебя.

Она присела рядом, взяла его руку и сплела свои пальцы с его.

— Только так мы можем касаться друг друга, не больше. Я знаю — ты не поцелуешь меня, и я не волнуюсь, что ты можешь нарушить обещание. Но ты должен обещать мне еще кое-что.

— Что? — свободной рукой он сорвал несколько травинок.

— То, что случилось, я имею в виду поцелуй, должно быть нашим маленьким секретом. Мы никому не должны говорить об этом, Тим.

— Хорошо, — ответил он послушно. Он опять возвращался к состоянию ребенка, принимая эту роль без недовольства и с желанием сделать приятное. Через некоторое время он повернулся и посмотрел на нее, его большие синие глаза излучали такую любовь, что у нее перехватило дыхание, она рассердилась и огорчилась. Он был прав. Это было совсем не справедливо.

— Мэри, то что ты сказала про папу, что он хочет спать рядом с мамой под землей. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Если бы ты умерла, я бы тоже хотел умереть, я бы не хотел ходить, разговаривать, смеяться или плакать, честно. Я бы хотел быть с тобой, спать под землей. Мне не нравится, что папа уйдет отсюда, но я понимаю, почему он этого хочет. Она дотронулась рукой до его щеки.