Китайская петля - Антонов Вячеслав. Страница 41

— Ханаа!

Орать на всю деревню как-то неудобно, а соваться в юрту за девчонкой совсем уж нелепо. Никто не откликнулся, тогда он повторил, уже громче:

— Эй, Ханаа!

Собаки разошлись, побрехивая, мальчишки молча собрались вокруг. У самых конских копыт пристроился какой-то испачканный пылью карапуз, с любопытством ковыряющий в носу. «Вот, блин, ситуевина…»

Андрей смущенно поскреб в затылке, затем обхлопал себя по бокам — пусто, да на китайской рубахе карманов отродясь не было. Тогда он оторвал костяную пуговицу с вырезанным на ней иероглифом, показал ее мальчишке, который показался ему посмышленее.

— Ханаа, — сказал он, показывая на юрту.

Понимающе кивнув, пацан скрылся за войлочной полостью и через секунду показался обратно, ведя за руку девушку, стреляющую черными глазками из-за рукава, которым она скромно прикрыла зардевшееся лицо.

«Так. Второй этап — взятие объекта». Сунув пацану пуговицу, Андрей шепнул девушке «Кистим!», подтолкнул ее к лошади и правой рукой подсадил в седло. Сквозь тонкую меховую безрукавку ладонь ощутила ее узкую, но сильную спину, потом круглую, упругую ягодицу. Сев сзади и пристроив поудобнее больную руку, Андрей спокойно отъехал. И тут ситуация резко изменилась: мальчишки с криками разбежались по селенью, истошно залаяли собаки, из юрты, размахивая кривым ножом, выбежала женщина, до глаз повязанная платком. Между юрт показались мужские фигуры с длинными топорами в руках, где-то послышался топот всадника.

«Нда… тяжело в деревне без нагана. Ладно, третий этап — отход с объектом».

— Дальше произошло нечто еще более неожиданное — Ханаа вырвала у него повод и сама вбила скошенные красные каблучки в бока Белого, пустив его в галоп.

— Э-э-э, тут вроде я за рулем! — довольно вяло возразил Андрей, поскольку девчонка управлялась с конем явно лучше его. Он тоже положил руку на повод и добавил скорости пятками. Сзади уже раздавался топот и крики погони, правда, довольно далеко.

— Слышь, притормози-ка! Тпр-р-у-у-у! А теперь переключись на третью да езжай потихонечку.

Надо было подпустить погоню поближе, чтобы привести ее за собой к Кистиму. Ханаа непонимающе оглянулась на Андрея, но возражать не стала, видимо, помня поднятый кулак. Так, с погоней на плечах, они и спустились в речную долину, где уже ждал их Кистим — по его знаку Андрей остался в седле, а Ханаа пересела на коня Кистима. В этот момент подоспевшие всадники с гиканьем свалили под горку, осаживая фыркающих коней, Кистим вышел вперед, поклонился и подал их предводителю несколько орленых серебряных рублей со словами:

— Ат чобаа! (За пот лошадей!)

Сделав это, он сел в седло позади невесты и рысью направился в аал. Андрей, спешившись, торопливо набрал букет ирисов, а затем, с трудом взобравшись в седло, галопом погнал за свадебным кортежем.

Из-за плоских серых туч, нависших над Енисеем, выбился сноп косых дымно-голубых лучей, посеребривших стальную воду посередине реки. Ханская ставка, разместившаяся недалеко от берега, в центре большого кочевья, была окружена множеством берестяных и войлочных юрт, перемежавшихся с деревянными многоугольными строениями. Выше, на косогоре, виднелись валы земляной крепости. Там никто не жил, лишь при нужде отсиживались от набегов. Вокруг просторной ханской юрты уселись на пятках стражники с луками и русскими пищалями на коленях.

Со стороны берега послышался стук копыт и характерные шаркающие шаги людей, которых тянут на аркане. Так и оказалось — к юрте выехали вооруженные всадники, за двумя из них шатающимся полушагом-полубегом волоклись два китайца: один из них крупный, средних лет, в дорогом костюме черного шелка, другой пожилой, лысоватый, скромно одетый. Он казался совсем безобидным, но почему-то именно на него были направлены копья опытных воинов. Еще один всадник захватил два мешка — один мешок большой, с чем-то сыпучим и мягким, другой поменьше — походный тючок из крепкой дорогой кожи. Не доезжая до ханской юрты, воин швырнул мешки на землю, подбежавшие стражники ударили пленных по ногам, заставив их встать на колени, а потом и согнуть спину, опустив лица в сухую пыль. Именно так положено было стоять перед ханской юртой, в которую направился на доклад десятник — предводитель взявшего их конного отряда. ***

Жених с невестой — Кистим и Ханаа, — окруженные всадниками, подъехали к большой войлочной юрте, у входа которой показалась женщина, повязанная платком, — мать Ханаа. Рядом с ней стоял пожилой мужчина — дядя Ханаа, брат ее убитого отца, который стал теперь «башлыком»— главой рода и по совместительству старостой селенья. Все спешились, молодые вышли вперед. Кистим вынул из мешка и подал дяде «хысхылых»— убитого им фламинго, на которого он надел красную сатиновую рубашку, а голову повязал таким же красным платком. Одетая птица выглядела забавно, но все сохраняли полную серьезность, пока Кистим, поклонившись в ноги, произносил ритуальную просьбу о благословении брака:

Мы пришли просить пестрого коня, чтобы ездить в гости.

Мы пришли просить белую корову, чтобы из ее молока делать айран.

Мы пришли просить посуду для продуктов.

У нас нет курицы, которая бы кудахтала.

У нас нет собаки, которая бы лаяла.

Ничего не поняв из сказанного, Андрей встал поодаль. Невесту между тем увели в юрту, где женщины расплели ее девичью прическу, состоящую из множества косичек, и уложили волосы в две толстые косы. В уши ей вдели специальные серьги, положенные только замужним, — с тремя розово-красными коралловыми бусинами, арабской серебряной монетой и шелковой кисточкой на конце.

Мужчины расстелили на земле войлоки, готовя место для свадебного обеда. Все делалось быстро и скромно, так как Кистим не уплатил положенный обычаем выкуп. Решено было, что свадьбу догуляют после, когда род жениха переселится в Хоорай, а пока что невеста отправится погостить у его родных.

Когда улыбающаяся Ханаа показалась из юрты, на ней был наряд молодой замужней женщины — распашной кафтан из тонкого черного сукна, поверх которого праздничная безрукавка. Молодые устроились на подушках во главе стола, когда подошедший Андрей вручил невесте букет ирисов. Чуть замешкавшись и пожав плечами, Ханаа взяла цветы, вдыхая их несильный, но резкий лекарственный запах. «Ишь ты, какая. Хакасочка», — усмехнулся чему-то Андрей, глядя на невесту. В этот момент она была чудо как хороша — черная бархатная шапочка чуть сдвинута на чистый лоб, правильный овал лица, зарозовев по мягким, еще детским щекам, склонился к крупным фиолетовым лепесткам. Приоткрыв твердые белые зубки, полные губы растянулись в неуверенной еще, но радостной улыбке ожидания, в лад которой черные глаза блеснули разгорающейся женской страстью, тут же притушенной густыми загнутыми ресницами. Легкий выдох — и женский пламень отлетел до поры легким облачком, а перед гостями снова сидела девочка, породистая таинственной древней породой — ее круглые груди туго выгнули расшитую безрукавку, а гладкие бедра трепетали в ожидании часа, когда они раздвинутся под тем, кто рядом с ней на свадебном пиру.

После нескольких чашек араки мысли Андрея поплыли — он снова видел смеющуюся невесту, которая склонилась к плечу жениха, потом Таню, потом испуганную москвичку, потом иных девушек и женщин, столь непредставимо далеких в пространстве и времени, — и непривычные слезы вдруг навернулись ему на глаза. Ему было грустно и хорошо — так, наверное, и положено плыть во хмелю пространственной русской душе.

Глава двадцать шестая

Клинки енисейских кыргызов были известны на всем Востоке: «пробивают кожу носорога»— так говорили о них арабы. Сами кыргызы воинами были хоть куда — «зело свирепы и воисты»— писал московский хронограф. Был таким и нынешний хан Ишинэ — не степной разбойничий царек, а наследник великих дел и царств. Всю свою молодость резался он, точно волк, то с русскими на севере, то с урянхами в Саянах, вновь и вновь приводил к покорности кыштымов-данников: северных качинцев, степных сагайцев, таинственных саянских тофаларов. Не раз бывал он под Красноярском, и невзятая эта крепость до сих пор торчала занозой, преграждая выход с гор на простор Енисейской лесостепи. Смети, сожги ее — и покатится степная лава до самого Енисейска, а там поднимутся эвенки, подойдут буряты по Ангаре, заволнуются якуты на Лене. И это лишь начало, за которым двинутся настоящие силы — ударят джунгары из Семиречья, перейдут Амур Маньчжуры с китайцами. Объединись сибирские народы — ив месяц вырежут по Сибири «орысов», останется у них Тюмень с Тобольском, а то и вовсе покатятся за Уральский камень, откуда принес их черный бог Эрлик-хан. И третьего не дано — либо мы их, либо они нас…