Кусака - Маккаммон Роберт Рик. Страница 28

Ему нравилось работать руками, хотя он притворялся, будто труд — чистейшей воды занудство. От него, своего президента, Щепы ждали здорового презрения почти ко всему, особенно если оно имело отношение к школе. Но руки Коди, похоже, соображали раньше головы — работа по дереву была для него пустяком, как и ремонт машин на станции обслуживания мистера Мендосы. Коди давным-давно откладывал наладку своей «хонды», но сообразил, что выходит похоже на присловье «сапожник без сапог». Так или иначе, на днях он ею займется.

Он снял очки — «консервы» и сунул в карман. В спутанные волосы набилась пыль. Ему не хотелось подниматься по растрескавшимся бетонным ступенькам и переступать порог, но он жил в этом доме и понимал, что иначе нельзя.

Зайду — и выйду, думал он, ступая на первую ступень. Зайду — и выйду.

Дверные петли взвизгнули, как ошпаренная кошка. Коди поспешил за непрочную деревянную дверь в полумрак. Запертая в стенах дома жара буквально высосала воздух из легких, и парнишка оставил внутреннюю дверь открытой, чтобы хоть немного проветрить. Он уже унюхал кислую вонь папашиного виски «Кентакки Джент».

В первой комнате, гоняя тяжелый воздух, крутился вентилятор. На столе возле пятнистого дивана красовались беспорядочно разбросанные карты, переполненная окурками пепельница и немытый стакан. Дверь в спальню отца была закрыта. Коди задержался, чтобы открыть два окна, потом, зажав подмышкой вешалку для галстуков, двинулся к себе в комнату.

Но не успел он добраться до нее, как услышал скрип — открылась отцовская дверь. Ноги Коди налились свинцом. А потом скрежещущий, как покоробленная пила, голос невнятно (дурное предзнаменование!) выговорил:

— Ты чего тут шныряешь?

Коди промолчал, и отец заорал:

— Сын! Остановись и ответь!

У парнишки отнялись ноги. Он остановился, опустил голову и принялся пристально разглядывать одну из синих роз, вытканных на нитяном коврике.

Усталый пол заскрипел под ногами папаши. Все ближе. Запах «Кентакки Джент» стал сильнее. К нему присоединился запах немытого тела. И, разумеется, одеколона: папаша расплескивал эту дрянь по лицу, шее и подмышками и называл это «помыться». Шаги прекратились.

— Ну так что? — спросил папаша. — В молчанку играем?

— Я… я думал, ты спишь, — сказал Коди. — Я не хотел тебя будить…

— Чушь. Чушь в квадрате. Кто тебе велел открывать окна? Мне тут это окаянное солнце не нужно.

— Жарко. Я подумал…

— Тебе, дураку, только и думать. — Снова шаги. Ставни с треском захлопнулись, отсекая солнечный свет, превращая его в пыльную серую дымку. — Не люблю солнце, — сказал папаша. — От него бывает рак кожи.

В доме было никак не меньше девяноста градусов. Коди почувствовал, как по телу под одеждой медленно пополз пот. Шаги опять направились в его сторону, и Коди дернули за сережку-череп. Он поднял глаза и увидел лицо отца.

— А чего не вставишь такую же в другое ухо? — спросил Керт Локетт. С костистого лица с квадратной челюстью смотрели глубоко посаженные грязно-серые глаза, окруженные сетью морщин. — Все бы поняли, что ты сдвинулся совсем, а не наполовину.

Коди отвел голову, и отец выпустил его ухо.

— В школе сегодня был? — спросил Керт.

— Да, сэр.

— Хоть одному моченому ума вложил?

— Почти, — ответил Коди.

— Почти не считается, — Керт обтер тыльной стороной руки сухие губы, пошел к дивану и плюхнулся на него. Взвизгнули пружины. Керт был таким же жилистым, как сын, с такими же широкими плечами и тощими бедрами. Припорошенные сединой и редеющие на макушке темно-каштановые волосы он зачесывал назад, намертво закрепляя кок «Виталисом». Курчавые светлые волосы Коди унаследовал от матери, которая умерла, давая ему жизнь в Одесской больнице. Керту Локетту было всего сорок два года, но тяга к «Кентакки Джент» и долгим вечерам в клубе «Колючая проволока» состарили его по крайней мере лет на десять. Под глазами набрякли большие мешки, а по обе стороны от тонкого точеного носа лицо бороздили глубокие морщины. Сейчас на нем был любимый наряд: ни ботинок, ни носков, заплатанные на коленях джинсы и огненно-красная рубаха с вышитыми на плечах ковбоями, набрасывающими лассо на волов. Вынув из кармана пачку «Уинстона», Керт прикурил от спички. Коди смотрел, как колеблется огонек в трясущихся пальцах отца. — Скоро моченые всю землю подомнут, — объявил Керт, выдохнув полную грудь дыма. — Все захапают и еще захотят. И остановить их можно только одним: напинать по заду. Скажешь, нет?

Коди на секунду опоздал с ответом.

— Что, не так? — повторил Керт.

— Да, сэр. — Коди двинулся в сторону своей комнаты, но отцовский голос снова тормознул его.

— Фью! Я тебя не отпускал. Я с тобой разговариваю, сын. — Он снова глубоко затянулся. — На работу пойдешь?

Коди кивнул.

— Хорошо. Мне нужно курево. Как думаешь, твой моченый начальник даст пачечку?

— Мистер Мендоса нормальный мужик, — сказал Коди, — не такой, как остальные.

Керт молчал. Вынув сигарету изо рта, он уставился на горящий кончик.

— Все они одним миром мазаны, — спокойно отозвался он. — Все. Будешь думать по-другому, сын, Мендоса тебя наколет.

— Мистер Мендоса всегда был…

— Это что еще за мистер Мендоса? — Керт воззрился на сына. Проклятый мальчишка, подумал он. Деревянная башка! — А я тебе говорю, все они одним миром мазаны, и точка. Так принесешь курево или нет?

Коди, не поднимая головы, пожал плечами. Но он чувствовал на себе взгляд отца и был вынужден сказать:

— Принесу.

— Ну, ладно. Договорились. — Отец вернул сигарету в угол рта, затянулся, и пепел засветился красным. — Это что за хреновина?

— Какая хреновина?

— Вон та хреновина. Вон. — Керт ткнул в сына пальцем. — У тебя подмышкой. Что это?

— Ничего.

— Парень, я еще не ослеп! Я спрашиваю, что это такое!

Коди медленно вытащил из-под мышки вешалку для галстуков. Ладони взмокли, по шее струился пот. Нестерпимо хотелось глотнуть свежего воздуха. Глядеть на отца парнишке всегда было трудно, словно глаза не переносили вида Керта, и каждый раз, как он оказывался рядом с папашей, внутри что-то обмирало и делалось тяжелым, созревшим для похорон. Но, что бы там ни обмирало, иногда оно выкидывало поразительные коленца, так что могильщикам с ним было не разделаться.

— Просто вешалка для галстуков, — объяснил он. — Сделал в школе.

— Отцы-святители, — Керт присвистнул, поднялся и пошел к Коди, который отступил на шаг и только потом спохватился. — Подними-ка, посмотреть хочу. — Керт протянул руку, и Коди позволил ему коснуться вешалки. Пятнистые от никотина пальцы отца ласково прошлись по гладкому палисандру и квадратикам поддельного перламутра. — Ты сделал? А кто помогал?

— Никто.

— Ей-богу, отлично сработано! Края глаже, чем бита для «чижика»! Сколько ж времени ты ее делал?

Коди не привык, чтобы отец его хвалил, поэтому занервничал еще сильнее.

— Не знаю. Конечно, не за две минуты.

— Вешалка для галстуков. — Керт хмыкнул и покачал головой. — Вот это да. Никогда не думал, что ты можешь сделать такую штуку, сын. Кто тебя научил?

— Просто научился. Методом тыка.

— Красивая штука, чтоб я сдох. Серебряные квадратики больно хороши. От них весь фасон, верно?

Коди кивнул. Приободрившись от проявленного отцом интереса, он осмелился переступить границу, которую они провели между собой давным-давно, после ночных скандалов, холодного молчания, пьяных драк и ругани. Сердце Коди бешено колотилось.

— Тебе правда нравится?

— Спрашиваешь.

Коди дрожащими руками подал вешалку отцу.

— Я сделал ее для тебя.

У Керта Локетта отвалилась челюсть, и он уставился на сына, переводя диковатые глаза с вешалки для галстуков на лицо мальчика и обратно. Медленно протянув обе руки, он взялся за вешалку. Коди отдал.

— Батюшки. — Керт говорил тихо, уважительно. Он прижал вешалку к груди. — Бог ты мой. В магазине такую не купишь, верно?

— Да, сэр. — То, что обмерло внутри у Коди, вдруг встрепенулось.