Они жаждут - Маккаммон Роберт Рик. Страница 8

— Грабители! — пробормотал Гидеон, выдавая акцентом свое нью-йоркское происхождение и воспитание. — Грязные паршивые грабители! Особенно Ли Вонг. И я с ним веду дела почти пятнадцать лет! — сказал сам себе Гидеон, впиваясь зубами в кончик сигары. — И теперь старый паршивец третий раз за этот год поднимает цены! Боже!

«И так же с остальными. В эти дни дубовая планка чуть ли не на вес золота, и только на прошлой неделе мне позвонил Винченто от братьев Гомес, чтобы сообщить, чем он жертвует ради меня, продавая дуб так дешево! Жертвует! Как же! — подумал Гидеон, жуя сигару. — Еще один проклятый грабитель! Что ж, в следующем месяце срок возобновления контракта, — сказал он сам себе. — Тогда и посмотрим, кто желает иметь со мной дело, а кто — нет?»

Он втянул в легкие дым, потом свирепо выпустил его в потолок, сметая счета в сторону ладонью, пальцы которой украшало бриллиантовое кольцо. «Нет, этот год меня буквально прикончит, — подумал он. — До сих пор только бальзамические составы не повышались в цене, и вот, пожалуйста — люди из лаборатории де Витта начинают поговаривать о повышении цен. Спрашивается, разве может человек в наше время прилично прожить?»

Гидеон поднялся и налил себе приличную порцию «Шива Регаль». На нем были до хруста отутюженные свободные брюки желто-коричневого цвета, огненно — красная рубашка, открытая на груди, с полудесятком свешивающихся золотых шнуров. На ногах пара коричневых удобных туфель от Гуччи. На кармане рубашки имелась монограмма — буквы МГ белым цветом. Вместе со стаканом и сигаретой Гидеон через отодвинувшуюся дверь вышел на открытую террасу с фигурным железным ограждением. Прямо из-под ног его уходила в темноту кустов и деревьев пятидесятифутовая стена, а слева смутно виднелись из-за зарослей сосен огни еще одного каньонного обиталища. Прямо перед Гидеоном, будто многие пригоршни драгоценных камней, разбросанных щедрой рукой ювелира на черном бархате, горели огни потрясающей многоцветной панорамы ночного Лос-Анжелеса. Голливуд и Беверли-Хиллз. По Голливудскому, Закатному бульварам, по авеню Санта-Моника двигались казавшиеся игрушечными огоньки автомашин. Над барами и дискотеками в интимном ритме каждого заведения пульсировали неоновые огни рекламы и вывесок. Посреди этого электрического вытканного ковра темнели квадратами и прямоугольниками парки и кладбища. Гидеон затянулся сигарой, наблюдая, как светофоры на авеню Фонтана меняют цвет с красного на зеленый.

«Миллионы людей там, внизу, — подумал Гидеон, — сейчас или спят, или пьют, дерутся, разговаривают, любят друг друга, или ненавидят. И рано или поздно им всем понадобится то, что я продаю. Эта мысль сразу привела его в хорошее расположение духа. — Время идет, мир поворачивается, — сказал он сам себе, — и каждый день кому-то не везет в последний раз. Автомобильные катастрофы, самоубийства, просто убийства, или мать-природа берет, наконец, свое. И я знаю, что тебе теперь понадобится, малыш. Тебе понадоблюсь я!»

Иногда он сам себе казался Богом, когда вот так глядел сверху вниз на Лос-Анжелес. Иногда ему казалось, что он может протянуть руки к черным небесам и куском мела начертать на этой школьной доске — Митчел Гидеон. Чтобы все видели все старые учителишки из его старой публичной школы. Конечно, они уже давно все умерли. И похоронены, надеюсь, подумал он. Но все-таки ему хотелось, чтобы все те, кто говорил, будто он кончит плохо, знали теперь, что Гидеон кончил хорошо, и что он теперь наверху. Что теперь он курит двухдолларовую сигару и пьет «Шива Регаль» из хрустального стакана и смотрит, как суетятся внизу, в долине, маленькие человечки. Теперь он был Митчел Гидеон — погребальный король Лос-Анжелеса.

Вдоль каньона пронесся прохладный ветерок, сбив дюйм пепла с конца сигары. В порыве ветра Гидеону почудился запах дуба, древесной морилки, лака, шелка и воска, пыли и жевательного табака — запахи его юности, когда он проходил период ученичества у старого Джекоба Ичвайна в Бруклине. Джекоб делал гробы… Да, были времена…

Он швырнул сигару за поручень, глядя вслед уносящимся вниз искрам, и уже собирался вернуться в тепло кабинета, когда вдруг обнаружил, что смотрит вправо, мимо световой пыли ночного города, в сторону темных холмов почти прямо над валом Голливудской Чаши.

Он снова чувствовал на себе магическое притяжение замка Кронстина, словно сам превратился в стрелку компаса. Он знал, что глаза его устремлены в точности к нему, через пространство в две мили, через сосны, каньон, крыши зданий. Замок стоял там, как будто корка, нарост над тем местом, где в теле земли образовалась ссадина, на вершине холма в конце Блэквуд Роуд, где он стоял вот уже сорок лет. И в пятый раз за такое же количество дней Митчел почувствовал желание покинуть дом, залезть в свой шоколадно-коричневый «мерседес» и по старой, местами требующей ремонта, дороге добраться к этому огромному готическому замку.

Он подошел к самому концу террасы — дальше двигаться было уже некуда — и остановился, сжимая в ладони холодный поручень ограждения. В лицо его снова дунул порыв холодного ветра, вызывая во всем теле неприятные мурашки, и вместе с этим дуновением до Гидеона как будто донеслось его собственное имя. Как будто его позвали откуда-то издалека. Он почувствовал ритм пульса в висках, словно невидимые руки медленно давили по бокам его головы. И на мгновение Гидеону показалось, что он и в самом деле видит нависший над ним стокомнатный замок Кронстина, с белой свечой луны над башней, несущейся сквозь шелк летящих ночных облаков. Пальцы Гидеона крепче сжали поручень, и теперь перед его глазами возник конвейер, по которому в его направлении плыли рекой не полностью еще готовые гробовые крышки. Вокруг него стояли люди: мужчины, женщины, даже дети, но освещение было плохим, повсюду лежали густые тени, и словно толстая паутина, не давали ему увидеть лица этих людей. Широкая черная конвейерная лента несла крышки к погрузочной платформе, где ждали грузовики, рыча моторами. Казалось, что все здесь хорошо знали друг друга, но почему-то все молчали. Длинные ряды флюоресцентных ламп над головой горели в половину мощности, и люди вокруг Гидеона двигались, словно сомнамбулы, подобно теням без лиц. Лента конвейера жужжала все громче и громче, наращивая скорость, принося все больше и больше гробов, которые нужно было грузить на машины. В руках у Гидеона была лопата. Стоявший перед ним рабочий откидывал крышку очередного гроба и Гидеон бросал внутрь полную лопату коричневой песчаной земли. Следующий рабочий у конвейера делал то же самое, следующий — тоже. В конце конвейера крышку закрывали и транспортер-погрузчик спешил установить очередной гроб в кузов грузовика. Гидеон увидел, что рубашка у него впереди вся грязная.

Почти у самого уха чей-то голос произнес:

— Митч!

Он услышал стук падения на бетон какого-то предмета, и в первую секунду подумал, что это его лопата. «Я отстану! Скорее!» — подумал он. Потом он почувствовал запах «шанеля». Набросив свитер поверх своего халата цвета серебра, который, к сожалению, не совсем скрывал ее живот и раздавшиеся бедра, приобретенные за годы гурманского отношения к еде, рядом стояла его жена, Эстелл Гидеон. Ее темно-коричневые глаза были слегка припухшими после сна, лицо было покрыто бело-зелеными слоями специальных кремов, поставляемых самой Элизабет Арден на Родео-драйв. Гидеон моргнул, посмотрел себе под ноги. На полу террасы лежали осколки разбившегося хрустального стакана. «Гм, — тихо сказал Гидеон. — Кажется, я его уронил».

— Что ты здесь делаешь, дорогой? — спросила его жена. — Так холодно!

— Я… — Он замолчал. «Что же я тут делаю?» — Я работал, — вспомнил он, — у себя в кабинете. — Он потер глаза, посмотрел туда, где тьма скрывала взобравшийся на вершину холма замок Кронстина. По позвоночнику пробежала холодная дрожь и он быстро отвел взгляд в сторону. — Я просто вышел подышать свежим воздухом. Ты не можешь заснуть?

— Я спала, но проснулась, — сказала она, зевнув. — Когда ты думаешь ложиться?