Кони, кони… - Маккарти Кормак. Страница 62

Джон Грейди выбрал самку, самую маленькую из всей пятерки, и с одного выстрела уложил ее. Гнедой Блевинса закатил истерику, завыл и задергался, олени мгновенно растворились в сумерках, а маленькая олениха повалилась в траву, судорожно дергая ногами.

Когда Джон Грейди подошел к ней, то она уже тихо лежала в луже крови. Опершись на винтовку, он присел возле нее и положил ей руку на шею, а она смотрела на него большими влажными глазами, в которых не было страха. Вскоре она скончалась, а Джон Грейди еще долго сидел, смотрел на нее и думал о своем. Он попытался представить себе, что случилось с капитаном, затем переключился на Блевинса. Он вспоминал Алехандру, как впервые увидел ее на черном арабском коне, еще мокром от купания в озере. Он вспоминал птиц, коров, вспоминал диких лошадей на столовой горе. Его опять обдало ледяным порывом ветра, и в упавшей на луг темноте глаза оленихи превратились еще в два неодушевленных предмета в дополнение к тем, что в избытке окружали его. Кровь и трава… Кровь и камни… Камни, на которых первые капли дождя выбивали темные медальончики. Джону Грейди опять вспомнилась Алехандра, ее печаль в глазах, повороте головы, наклоне спины, – печаль, истоки которой, как ему тогда представлялось, он понимал, но жизнь показала, что это – еще одно грустное заблуждение… Внезапно он почувствовал себя страшно несчастным – как в далеком детстве, – и весь мир сделался невероятно чужим, хотя он, Джон Грейди, по-прежнему любил и жаждал его. Джон Грейди вдруг подумал, что в красоте окружающего мира кроется какая-то страшная тайна, и кто знает, вдруг сердце этой жизни бьется лишь за счет наших жертвоприношений, а красота и боль находятся в причудливом, но неразрывном взаимодействии, и, чтобы вырос один-единственный цветок, многим суждено пролить свою жаркую кровь.

Утром небо очистилось, но теплей не стало, а на горах, что высились на севере, выпал снег. Джон Грейди проснулся, и вдруг до него дошло, что его отец умер. Он стал шевелить угли в костре, снова раздул огонь, поджарил себе мяса и, завернувшись в одеяло, начал свой завтрак, разглядывая места, по которым вчера ехал.

Потом он опять двинулся в путь. К полудню они попали в настоящую зиму. Конские копыта с хрустом ломали тонкую корку льда, покрывшую темную, как чернила, землю, преодолевали сугробы, весело искрившиеся на солнце, потом углубились в сумрачный коридор из больших елей и начали спуск по северному склону, где солнечные участки сменялись густой тенью, где пахло древесной смолой и мокрым камнем и где не было слышно пения птиц.

Вечером, все еще спускаясь к равнине, Джон Грейди увидел вдалеке огоньки. Он направился на них и, не давая коням передохнуть, ехал и ехал, пока глубокой ночью не оказался в городке под названием Лос-Пикос.

Он увидел немощеную улицу, где в сырой от недавних дождей глине колеса телег проложили глубокие колеи. Потом он выехал на чахлую аламеду, где стояли железные скамейки и покосившаяся деревянная башенка. Правда, деревья на аламеде были только что побелены. Их кроны терялись в густой тьме, которую не могли рассеять немногие горевшие фонари. В их свете эти деревья казались бутафорскими, частью театрального реквизита. Кони устало шагали по подсохшей глине, и из-за деревянных заборов и дверей домишек на них лаяли собаки.

Он проснулся рано утром от жуткого холода. Снова зарядил дождь. Промокший, грязный и небритый, Джон Грейди кое-как заседлал коня и отправился к центру городка. Он ехал, завернувшись в серапе и подгоняя двух других лошадей.

На аламеде уже были расставлены складные металлические столики, и девушки развешивали на деревьях разноцветные бумажные ленты. Девушки успели вымокнуть под дождем, но это не портило их настроения, и они весело смеялись. Они забрасывали рулончики на проволоку между деревьев, потом с хохотом ловили их. На пальцах оставалась краска, и руки девушек были в зеленых, красных и голубых разводах. Остановившись у магазинчика, который попался ему на глаза еще ночью, Джон Грейди зашел внутрь, купил овса для лошадей, а также одолжил эмалированное ведро, чтобы напоить их. Опершись на винтовку, он смотрел, как пьют лошади. Он думал, что его появление вызовет у местных жителей большое любопытство, но мексиканцы, проходя мимо, только поворачивали в его сторону головы и молча кивали. Джон Грейди вернул ведро и двинулся дальше по улице. Увидев маленькое кафе, он сел за один из трех столиков. Пол в кафе был глиняный, но чисто подметенный. Джон Грейди был единственным посетителем. Он заказал яичницу-болтунью и чашку шоколада. Прислонив винтовку к стене, он откинулся на спинку стула и сидел, ожидая, когда принесут заказанное. Ел он медленно, и яичница показалась ему очень вкусной. Шоколад был с корицей, что также ему понравилось, и он попросил вторую чашку. Свернув тортилью в трубочку, он откусывал от нее и поглядывал на лошадей на площади и еще на девушек, которые теперь обвешивали бумажными гирляндами покосившуюся деревянную башенку. Хозяин кафе в знак особого расположения угостил Джона Грейди только что испеченными тортильями и сообщил, что сегодня в городе свадьба, и добавил, что будет жаль, если дождь испортит праздник. Он спросил Джона Грейди, откуда тот, и, получив ответ, удивился, как далеко забрался юный американец. Он подошел к окну и, глядя на праздничные приготовления, заметил, что Создатель правильно делает, скрывая от молодых горькую правду жизни, иначе у них не хватило бы духу отправляться в совместный путь.

Вскоре дождь прекратился. С деревьев стекали капли, и гирлянды промокли насквозь. Джон Грейди стоял со своими лошадьми и смотрел, как из церкви появилась свадебная процессия. Жених был в черном костюме на несколько размеров больше, чем следовало, и вид у него был не просто растерянный, но даже перепуганный, словно он вообще впервые узнал, что такое одежда. Невеста смущалась и жалась к жениху. Они немного постояли на ступеньках церкви, чтобы их сфотографировали на память, но в своем официальном наряде они сами казались старинной фотографией. В тусклой гамме дождливого дня молодые как-то вдруг сразу постарели.

По бульварчику шла старая мексиканка в ребосо [190] и наклоняла столы и стулья, чтобы с них стекала вода. Другие женщины стали вынимать из корзин еду и расставлять на столиках. Там же появились трое музыкантов в грязных, но серебристых нарядах. Они стояли, прижимая к себе инструменты. Жених взял невесту под руку, чтобы помочь ей переправиться через лужи, образовавшиеся у ступенек церкви. В этих лужах отражались новобрачные: серые фигуры на сером небе. Откуда ни возьмись выбежал мальчишка и, прыгнув в лужу, окатил новобрачных грязной водой, а потом умчался со своими приятелями. Новоиспеченный супруг засмеялся, за ним и остальные, и свадебная процессия потянулась на аламеду, где уже играла музыка.

На последние деньги Джон Грейди купил кофе, тортилий, а также несколько банок с фасолью и фруктами. Банки стояли на полках так давно, что жесть потускнела, а этикетки выцвели. Когда Джон Грейди двинулся дальше, все гости уже чинно сидели за столиками и угощались, а музыканты сделали перерыв в игре и, устроившись на корточках, попивали что-то хмельное из оловянных кружек. На скамейке чуть дальше сидел одинокий человек, не имевший никакого отношения к празднеству. Заслышав стук копыт, он поднял голову и вскинул руку, приветствуя одинокого всадника с одеялом и винтовкой, а всадник, в свою очередь, тоже вскинул руку, приветствуя одинокого человека на скамейке.

Оставив позади глинобитные домики Лос-Пикоса, Джон Грейди поехал на север по проселку, извивавшемуся между холмов, а потом упершемуся в заброшенный рудник, где валялись ржавые трубы, тросы и балки. Джон Грейди поднимался все выше и выше в горы, а по том оказался на плато, где стояли шеренги креозотов – оливковые от недавних дождей, древние, как этот мир…

Джон Грейди теперь ехал впереди, а следом за ним поспевали два других коня. Время от времени они спугивали стаи голубей, плескавшихся в заполненных водой низинках. Закатное солнце с трудом выбралось из-за туч и теперь окрасило западный горизонт в пурпурные и багровые тона, а освеженная дождем пустыня приобрела золотистый оттенок, который растворялся в темноте бахад [191], за которыми начинались каменистые горы, уходившие на юг. Джон Грейди ехал по равнине, усыпанной то здесь, то там обломками вулканической породы, и в надвигавшихся сумерках маленькие лисички, обитавшие в этой пустыне, сидели, встречая ночь, на камнях – застывшие и величественные, словно древние изваяния. В акациях ворковали голуби, устраиваясь на ночлег, а потом и вправду упала черная египетская ночь, и в наступившем безмолвии слышалось только дыхание лошадей и стук копыт. Джон Грейди ехал и ехал, ориентируясь по Полярной звезде. На востоке взошла круглая луна, а на юге, за спиной Джона Грейди, завыли, перекликаясь друг с другом, койоты.