Берия - Антонов-Овсеенко Антон. Страница 9

Когда до выступления в Кремле оставалось не более недели, начальник вызвал всех к себе.

— Имеется важное задание: создать песню о железном наркоме. Задание срочное, ответственное. Чтобы тексток и мотивчик сами в ушко ложились.

Сказал и выдернул из носа волосок.

— Ну, у кого какие предложения? Все переглянулись, наступила тишина.

Внезапно поднимается писарь:

— Товарищ начальник, есть и тексток, и мотивчик.

— Ну, что ж, давай, — сказал неуверенно полковник. Шею Бучинского украшал целлулоидный воротничок, тогда носили такие — вытер тряпочкой и чистый опять. Он напрягся, шея налилась кровью, и запел:

Все оцепенели. Полотер вскочил, подбежал к двери, распахнул ее, выглянул, захлопнул, вернулся на середину кабинета, опять кинулся к двери, снова распахнул, закрыл, повернулся к подчиненным и тихо так сказал:

— А ну... брысь... брысь все... отсюда!

Кабинет мгновенно опустел, люди собрались на железной винтовой лестнице. Смеяться нельзя, да и кто в такой ситуации осмелился бы улыбнуться...

Эрдман повернулся к писарю:

— Т-ты ш-што, сс-у-ма сошел, ш-што ли?..

— Ребята, вы меня извините, я с утра... взбодрился немного... У меня весь день в голове крутится: «Берия— прерия, прерия — Берия, Берия — прерия».

Подошло время генеральной репетиции. В последний момент стало известно, что программу концерта будет принимать сам Лаврентий Павлович.

Начальник приказал уложить выступление в 30 минут. Многое зависело от конферансье. В этот день в зал никого не впускали. Начальник метался по сцене, Зеня (так звали Зиновия Дунаевского, руководителя ансамбля) стоял наготове перед хором, томление дошло до предела. Начальник подозвал конферансье:

— Программу будешь вести академечески. С хохмами.

— Есть!

Через минуту Тимофеев передумал:

— Будешь вести строго: вышел, объявил номер и по-солдатски четко ушел.

— Есть!

В зрительный зал вели шесть дверей — по две двери справа и слева и две — сзади, напротив сцены. Внезапно все двери распахнулись, одновременно распахнулись, появились мальчики в одинаковых демисезонных пальто, с поднятыми воротниками, руки в карманах — и встали у дверей. Еще несколько томительных минут, и входит человек — в таком же пальто, с поднятым воротником, руки в карманах. Под кепи, надвинутым на самые брови, сверкает пенсне. Человек прошел до середины зала, сел в крайнее кресло, развалился и гаркнул: «Начинайте!»

Зеня взмахнул рукой...

Когда все кончилось, тишину взрезал тот же гортанный голос:

— В Кремль поедет песня о Вожде. Вторая поедет песня обо мне. Третий номер — грузинский танец. И последний поедет молдаванский танец. Там так красиво юбки развеваются, ляжки голые видны. Хорошо поставлено. Все!

Берия поднялся и вышел. Исчезли мальчики, закрылись двери. Полотер выдержал торжественную паузу и вышел на сцену.

— Вот это стиль! Учиться надо! — И выдернул из носа волосок.

1953 год, конец июня. Москва еще не узнала об аресте Берия. Газеты молчали, но кое-кто уже пронюхал о случившемся.

В шесть часов утра бывшего писаря Центрального ансамбля НКВД разбудил телефонный звонок.

— Товарищ Бучинский?

— Да...

— Вы помните свою службу в ансамбле НКВД и тот случай, когда вы предложили полковнику песню о товарище Берия «Цветок душистых прерий»?

— Помню...

— А цветочек-то взяли и посадили...

Кроме Центрального ансамбля, в системе НКВД вскоре начали функционировать другие эстрадные коллективы. В постоянных заботах о поголовье лагерных смертников Берия не забывал о досуге охранников, вольнонаемных специалистов и уполномоченных оперчекистских отделов. По нарядам ГУЛАГа мобильные эстрадные ансамбли выезжали в отдаленные лагерные города и поселки Зоны Малой. На одном из концертов мне посчастливилось побывать в 1947 году в поселке при станции Хановей, в тридцати километрах к югу от Воркуты. В ту пору я, заключенный, пользовался пропуском бесконвойного передвижения и сумел проникнуть в зрительный зал клуба.

Концерт мне понравился, артисты ансамбля оказались на профессиональной высоте, а ведущие доброжелательно отнеслись ко мне и разрешили записать весь конферанс...

Мерецков

Аресты военных продолжались и после тридцать восьмого года. В самом начале войны был арестован генерал армии Кирилл Мерецков. На Лубянке ему инкриминировали шпионаж. Смелый военачальник, бывший командующий Ленинградским военным округом, участник гражданской войны в Испании, он с негодованием отверг клевету. Тогда его передали в руки Родоса, того самого Бориса Вениаминовича Родоса, который пытал Эйхе, Чубаря, Косарева, Мейерхольда. Следователя сталинской выучки, замучившего насмерть не один десяток именитых и неименитых «шпионов». Родос, добиваясь признания Мерецкова, сломал ему ребра. Несчастный катался по полу, криком заглушая невыносимую боль... Обо всем этом маршал Мерецков поведал суду в 1956 году на процессе по делу Родоса. Следователь был приговорен к высшей мере наказания. Его жертвы посмертно реабилитированы.

Справедливость восторжествовала...

Восторжествовала?..

Год 1953-й. После смерти Сталина Берия пытался выставить себя этаким поборником справедливости. Он рассказал Хрущеву, как ему удалось спасти Мерецкова. Берия пришел к генсеку и напомнил ему о судьбе опытного военачальника. Идет война, Мерецков нужен на фронте. Сталин поручил Лаврентию Павловичу переговорить с узником. Примечательный диалог в кабинете

Берия выпустил Мерецкова из тюрьмы, ему сразу же вернули генеральское звание. Но этот сорокалетний молодой генерал, по свидетельству Хрущева, был едва в силах ходить. А Берия пытался внушить Никите Сергеевичу, что гибели Мерецкова добивался не кто иной, как кровожадный Абакумов. Он был тогда зам. наркома госбезопасности, а сам Берия — заместителем Председателя СНК и наркомом внутренних дел. Следует сообщить, что вплоть до своего ареста Берия, занимая пост заместителя Председателя СНК, а с марта 1946 года — Совмина, курировал, помимо прочего, родные ему органы безопасности.

Лагеря. Голод

Для лагерного населения война сопровождалась усилением репрессий.

Оперчекисты спешили доказать свою незаменимость и создавали уголовные дела по любому поводу.

Обращаясь к истории репрессий военной поры, будем помнить, что суровые кары доставались не одним «политическим». Десять лет прошло со дня выхода в свет закона о хищении социалистической собственности от 7 августа 1932 года.

Обычное наказание — смертная казнь или 10 лет. И — никакой надежды на пересмотр дела или помилование. В сентябре 1942 года в Куйбышеве судили пятерых работников нефтебазы. Дали им за безлимитный отпуск керосина организациям (райисполкому, детскому саду и своим сотрудникам) по 10 лет каждому. Такой же срок получили директор одного сибирского лесозавода и его помощники.

Сурово карали органы юстиции по этому закону за махинации с продуктовыми талонами. К расстрелу приговорили в сорок третьем году контролера учетного бюро Наркомата торговли Каракалпакской АССР Миерхан Уфаеву. Мужа призвали в армию, осталось двое детей, один ребенок родился в тюрьме... Вместе с ней казнили экспедитора А. И. Пака, еще двоим дали по 10 лет.

В том же году в Еврейской автономной области судили работников «Золотопродснаба» — «за расхищение хлеба». Дали им тоже по 10 лет и в виде исключения двоим — по 5.