Игра воровки - МакКенна Джульет Энн. Страница 16

Солнце зашло. На юге, розовая и светящаяся, показалась Малая луна. Пора. Я встала, и Дарни хватило ума последовать за мной. Мы вышли на Фриернскую дорогу и зашагали в темноту; я шла нога в ногу с Дарни.

– Иди дальше, не оглядывайся, увидимся на рассвете.

Я юркнула в переулок, ведущий к бойне, а Дарни, не сбивая шага, направился своей дорогой. Я покачала головой со смешанным чувством досады и восхищения.

Переулок пах старой кровью, свежим навозом и испуганными животными. Неуютное место для гуляющих парочек, а значит, самое подходящее для меня. По задворкам бойни я пробралась на еще одну узкую улочку. Там села на корточки и принялась наблюдать за домом старика.

Слабый отсвет единственной свечи перемещался время от времени, а затем фасад потемнел. В двух соседних домах вечерняя жизнь шла своим чередом: там готовили еду, ужинали, выливали помои, закрывали ставни. Трубы перестали дымить, и два парня из дома слева пошли к трактиру. Обратно они брели, когда луна стояла высоко в небе. Поднялся небольшой переполох из-за двери, запертой на засов, и мать впустила их внутрь с гневными упреками.

Я сидела и ждала. Вскоре городок затих. Только шуршание крыс доносилось из мусорных куч да время от времени звуки сопротивления, когда кошка ловила свою добычу. Я перешла улицу и крадучись заскользила по переулку. Дровяные сараи, уборные и свинарники теснились на узком пространстве с неровными рядами домов. Судя по отсутствию вони, свинарник старика пустовал. Это хорошо, у свиней отличный слух, к тому же они не в меру любопытны и могут поднять ужасный шум. Нырнув в тень, я осмотрела окна. Вот тут ничего хорошего; створки такие же покоробленные, как на фасаде, и так же намертво закрыты, и плющ точно такой же – буйный. Мне это не нравилось, но придется попробовать дверь. Я встала на колени и изучила грязь – никаких следов когтей или отпечатков лап, никакой собачьей шерсти в растрескавшемся дереве косяка. Пока что это более перспективно.

Я посмотрела внимательнее и возблагодарила Дрианон за то, что она смотрит благосклонно на своенравную дочь. У старика стряслась беда, и он потратился на замок. Я молилась, чтобы, уповая на него, старик отказался от засовов, вытащила инструменты и приступила к работе. Я умею отодвигать засовы, но эта работа в лучшем случае медленная и часто шумная.

Он заплатил хорошие деньги, поняла я, когда время продолжало неумолимо ползти. Замок оказался сложным, возможно, это даже было изделие Горного мастера. Наконец я справилась с последней сувальдой, затем крайне медленно и осторожно потрогала защелку. Она неохотно двинулась по ржавчине и грязи, но никаких засовов на двери не было. Проскользнув внутрь, я остановилась, чтобы осмотреться. Воздух был спертый от древесного дыма, запахов мочи и кислого молока. Из дальнего конца комнаты доносились хрипящие вздохи, и угасающие угли едва высвечивали сгорбившуюся в кресле фигуру у кухонной плиты. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядела стол, заставленный немытой посудой с объедками, поленья, небрежно сваленные на полу, тряпье и мусор повсюду. Я подошла к двери в переднюю комнату и очутилась совсем в другом мире.

Всюду лежали книги, но они были подобраны по темам и авторам. Никакая пыль не портила их кожу, а на центральном столе высилась куча пергаментов, исписанных аккуратным почерком. Блестящая подзорная труба лежала на детальном чертеже ночного неба, а лавку у окна занимали травы и цветы с подробным описанием их применения и мест произрастания. Чернильница стояла на отдельном столике вместе с перьями, ножом и красками. Это была красивая вещица – незнакомый мне рог бледно-медового цвета, оправленный полосками красного золота с изящной гравировкой. Я протянула руку, но замерла в нерешительности. Я не хотела, чтобы видения из темных веков вторгались в мой сон, и почти пожалела, что не осталась в неведении насчет всего этого дела.

Кашель из кухни испугал меня, я схватила чернильницу, и сердце мое заколотилось. Что, если старик находится в разгаре одного из этих жутких снов? Не разбудит ли его перемещение чернильницы? Я вернула ее обратно на стол, как свечу, оплывающую горячим воском. Сердце барабаном стучало в ушах, когда я уставилась на проклятую вещицу.

«Возьми себя в руки», – безмолвно приказала я.

Глубоко вдохнув, я осторожно подняла чернильницу и застыла, ожидая реакции в соседней комнате. Зашуршало одеяло, скрипнуло кресло, затем снова послышался ритмичный скрежет дыхания. Легкие старика звучали скверно. И как он переживет зиму?

Ожидая, когда старик погрузится в более глубокий сон, я быстро осмотрела штабеля книг. Джерис и Шив ищут информацию о конце Империи, и жаль будет потерять эти сокровища, если старик умрет во сне и местные крестьяне все растащат. Одна маленькая стопка посвящалась последним императорам династии Немита, поэтому я сунула их за пазуху и потуже затянула пояс туники. Убедившись, что на кухне все спокойно, я выскользнула из дома. Мне потребовалось время, чтобы снова запереть дверь, стараясь не обращать внимания на участившийся пульс и пот, щекочущий меж лопаток. Ученый непременно заметит кражу, но при отсутствии признаков взлома Стража, если повезет, отмахнется от него как от бестолкового старого идиота.

Довольная своей работой, я затрусила по темным улицам и вышла на большак, оставив Дрид в объятиях Морфея. Дело сделано, но я почему-то чувствовала себя замаранной. Да, знаю, для людей моего ремесла это звучит глупо, но я все время представляла себе горе несчастного старика. Это было не воровство ради выгоды или мести, как с кружкой. И не кража от безысходности у обжирающегося сливками кота, который не слишком пострадает от нанесенного ему ущерба. Старик жил в большей гармонии со своим разумом, нежели с телом, и я спрашивала себя, что значили яркие сны из далекой эпохи в его убогой жизни, когда его тело и чувства ослабли с возрастом.

«Возьми себя в руки, клуша! – выбранила я себя. – Может, это самый злобный старый хрыч с тех пор, как Мизаен создал солнце и луны».

Скажу Джерису, пусть попросит какого-нибудь сердобольного наставника из Университета позаботиться о старике – ему не место в той лачуге. Я ускорила шаг, и угрызения совести остались позади вместе с дорогой.

Небо бледнело от первых проблесков зари, когда наконец показался трактир. Открыто, но бесшумно я вошла во двор, вопрошая себя, как найду остальных. Мне можно было не беспокоиться: Дарни сидел у двери каретного сарая на тюке соломы и, плотно завернувшись в плащ, дремал. Когда я подошла, он открыл глаза.

– Достала?

Я кивнула и вручила ему сумку с чернильницей.

– Ты всю ночь здесь торчишь? Как же тогда, сонный, будешь сидеть на лошади?

– Не бойся, я отдохнул. Солдатская служба многому учит.

Его настроение, похоже, улучшилось.

– Нельзя ли чего-нибудь съесть на дорожку? – Ночное возбуждение прошло, и навалилась усталость.

Дарни протянул мне хлеб с сыром и подал кружку пива, стоявшую на земле рядом с тюком соломы, а потом отдал мне свой плащ.

– Тебе нужно отдохнуть. Я подниму остальных, и мы выедем, как только взойдет солнце.

И не думая спорить с этой нежданной сердечностью, я закуталась в добротную шерсть, еще теплую от его тела, и калачиком свернулась на соломе.

Глава 3

ОЛИМЕЙЛ КЕСПР «ДОЧЬ ГЕРЦОГА МАРЛИРСКОГО»

ТРАГЕДИЯ В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ

Действие второе, сцена третья. Спальня Судеты

(Входит Тизель)
Сулета
Скажи, скажи мне, что отец мой – дышит?
Тизель
О дорогая госпожа, он дышит.
Но в каждом вдохе – звон ключей Сэдрина.
Дверь в мир Иной уж скоро отопрется,
Чтоб рыцарскую тень его принять.
Сулета
Я этого не вынесу!
Тизель
Да, тяжко
Легла на плечи хрупкие твои
Та ноша непосильная – однако
Нести ее должна ради него.
Сулета
О горе мне! Зачем на эти муки
В недобрый час я родилась на свет?
Тизель
Не проклинай, дитя, свое рожденье;
Несчастья все – от вероломной шлюхи,
Супружеское ложе осквернившей.
Ее и проклинай…
Сулета
Ах, тише, Тизель!
Вне этих стен не смей о королеве
Так говорить – иначе
Тебя от плети мне не уберечь.
Тизель
Лишь правду говорю я, госпожа,
И все о ней наслышаны без меры. А королева…
Что с нее возьмешь,
Коль оказалась сущей проституткой!
А может, и похуже – ведь с собой
Она своих детей по грязи тащит.
Сулета
О, не напоминай мне о страданьях
Моих несчастных дорогих кузенов!
Поверь, насмешка гнусного ублюдка
Не менее жестокой будет плетью,
Чем та, что их родную мать секла
На площади, нагую, пред толпой.
Тизель
Ах, добрая душа, ты о других страдаешь,
Когда сама пред выбором стоишь!
Сулета
О чем ты?
Тизель
Как же… Разве госпожа,
Ну, матушка… с тобой не говорила?
Я думал…
Сулета
Я не видела ее
С тех пор, как принесли отца домой…
(Входит Албрайс, герцогиня Марлирская)
Тизель (приседая)
Ваша светлость.
Албрайс
Оставь нас, с дочерью хочу побыть наедине.
(Тизель уходит)
Албрайс
Твой отец не успел еще лик отвернуть свой от мира сего,
А хирург говорит мне, что сделает это, пока не забрезжил рассвет.
Нет, уймись, дорогое дитя, мы не можем дать волю слезам,
Мы не можем позволить сейчас эту роскошь себе.
Выйдя замуж, представь, по любви, я отринула все,
Даже статус принцессы – увы! – я презрела тогда.
Но теперь, когда брат мой погиб от руки твоего же отца,
А второго застигли в прелюбодеянии с тою змеей,
Я – единственный отпрыск Герика-короля, живущий на этой земле.
Я ответить должна зову крови и выполнить долг пред семьей.
Дочь моя, только в жилах твоих эта кровь идеально чиста.
От того, на чьих простынях заалеет она в твою брачную ночь,
Будет зависеть судьба этой бедной, несчастной страны.
Вот их светлости Парнилесс, Драксимал притязанья имеют на трон, и равны их права.
И рука твоя чашу весов Рэпонина склонит к одному иль другому.
Сулета
Я должна разделиться на части, словно добрая туша мясная?
Албрайс
Не дерзите мне, леди! Ужель я тебя воспитала ущербной, с недостатком ума?
Сулета
Драксимал – средоточье пороков, горький пьяница, деспот зловредный,
Три жены от него уж сбежали в ладье Полдриона;
Парнилесс еженощно танцует со своим же учителем танцев танец женщины!
Ты говоришь, будто я должна выбрать в мужья одного из двоих
И что мне не хватает ума, – но возможно ли это,
Если я ощущаю гадливость – ну просто воротит с души.
Я скажу откровенно тебе: королевская ль кровь течет в моих жилах,
Иль обычную кровь проливаю на томимую жаждою землю —
Мне не важно, да, мне все едино, пусть не буду иметь ничего!
(Сулета уходит)