Пища богов - Маккенна Теренс. Страница 12

Кратким ответом на это возражение, не требующим особой защиты идей Ламарка, будет то, что присутствие псилоцибина в диете гоминидов изменило параметры процесса естественного отбора, изменив стереотипы поведения, на которые этот отбор действовал. Экспериментирование с множеством видов пищи вызывало общее возрастание числа случайных мутаций, приносимых в жертву процессу естественного отбора, тогда как повышение остроты зрения, использование речи и ритуальной активности через потребление псилоцибина представляло собой новое поведение. Один из видов этого нового поведения – использование речи, языка, – имеющий прежде важность скорее периферическую, стал вдруг очень полезным в контексте новых стилей жизни – в охоте и собирательстве. Следовательно, введение псилоцибина в диету сместило параметры человеческого поведения в сторону деятельности, которая способствовала улучшению языка; обретение языка вело к большему запасу слов и к развитию памяти. Потребляющие псилоцибин индивиды создавали эпигенетические (над-генетические) правила или культурные формы, которые позволяли им выжить и размножаться интенсивнее других индивидов. В конце концов более успешный стиль поведения на эпигенетической основе распространялся на популяции вместе с усиливающими его генами. Таким образом популяция развивалась генетически и культурно.

Что касается остроты зрения, то, быть может, широкое распространение среди современных людей потребности в корректирующих линзах является наследием долгого периода искусственного улучшения зрения путем потребления псилоцибина. В конце концов, атрофия органов обоняния у людей, как считает одна из школ, является результатом необходимости у голодных всеядных переносить неприятные запахи и вкусы (например, падали). Такого рода “обмены” достаточно распространены в эволюционном процессе. Подавление остроты вкуса и обоняния позволяло включать в диету пищу, которая иначе была бы упущена как “слишком острая”. Или же это подавление может указывать на некие глубины в отношении нашей эволюционной связи с диетой. Вот что писал мой брат Деннис.

Видимая атрофия органов обоняния человека на самом деле может представлять собой какой-то функциональный сдвиг в установке примитивных, направленных вовне хемо-рецепторов в сторону некой интериоризированной регуляторной функции. Функция эта может быть связана с контролированием феромонной системы человека, которая в значительной мере находится под контролем шишковидной железы и на подсознательном уровне опосредованно регулирует целый ряд психосексуальных и психосоциальных взаимодействий между индивидами. Шишковидная железа среди прочих функций имеет тенденцию подавлять развитие половых желез и наступление половой зрелости, и механизм этот, возможно, играет определенную роль в сохранении неонатальных характеристик у человеческого вида. Замедленное созревание и продолжительное детство и юность играют критическую роль в неврологическом и психологическом развитии индивида, поскольку они обеспечивают условия, допускающие постнатальное развитие мозга в ранние, формирующие годы детства. Символические, познавательные и лингвистические влияния, которые в течение этого периода испытывает мозг, существенны для его развития и являются факторами, делающими нас уникальными, сознательными существами, манипулирующими символами и пользующимися языком, – существами, какие мы есть. Нейроактивные амины и алкалоиды в диете ранних приматов, возможно, играли роль в биохимической активизации шишковидной железы и последующих в результате этого адаптаций. /Dennis McKenna. “Hallucionogens and Evolution”. Seminar transcript abstract, 1984. Esalen, p.2/

ВКУСЫ ПРИОБРЕТЕННЫЕ

Людей привлекают и одновременно отталкивают вещества, вкус которых находится на грани приемлемости. Пища очень острая, горькая или ароматная вызывает у нас сильную реакцию. О такой пище мы говорим, что “к ее вкусу надо привыкнуть”. Это верно для такой пищи, как, например, мягкий сыр или яйца под маринадом. Но еще больше это подходит для психоактивных веществ. Вспомните первую сигарету или первый глоток виски, и вы поймете, как бурно протестует наш организм против привыканий к веществам с особым вкусом. Повторные потребления являются как бы ключом к приобретению вкусовой привычки, что говорит о сложности этого процесса, включающего в себя адаптацию – и поведенческую, и биохимическую.

То, о чем мы говорим, звучит странно и само похоже на процесс пристрастия к психоактивным веществам. Нечто чужеродное для тела тем не менее вновь и вновь сознательно вводится в него. Тело приспосабливается к новому химическому режиму, а затем и более чем приспосабливается: оно принимает новый химический режим как правильный и должный и выдает сигналы тревоги, если режиму этому что-то угрожает. Сигналы эти могут быть как психологическими, так и физиологическими и будут ощущаться всякий раз, когда новая химическая среда в теле по той или иной причине будет подвергаться опасности изменения, включая сюда и сознательное решение прервать потребление сомнительного вещества.

Из огромного числа химических веществ, которые составляют молекулярный состав природы, мы рассматривали сравнительно малое число соединений, взаимодействующих с органами чувств и связанных с неврологической обработкой чувственных данных. Эти соединения включают в себя все психоактивные амины, алкалоиды, феромоны и галлюциногены – фактически все соединения, которые могут взаимодействовать со всеми органами чувств – от органов вкуса и обоняния до органов зрения и слуха и всех их вместе взятых. Привыкание к вкусу этих соединений, приобретение усиленной поведением и физиологией привычки и есть то, что определяет основу синдрома химического пристрастия.

Эти соединения отличаются удивительной способностью напоминать нам как о наших слабостях, так и о наших собственных не менее удивительных способностях. Психоактивные вещества, подобно самой реальности, кажется, предназначены для того, чтобы поставить в тупик тех, кто ищет четких границ и легкого разделения мира на черное и белое. То, как мы определяем наше будущее отношение к этим веществам вместе с предлагаемыми ими измерениями риска и благоприятных возможностей, может стать последним словом о наших возможностях выживания и эволюции как сознательных существ.

3. ПОИСК ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО ДРЕВА ПОЗНАНИЯ

Он покинул смутное мерцание племенного костра и отошел на несколько шагов помочиться. Звук собственного голоса был низким и горловым: “Ни-ни-ни-ни-ни-и-и”. Та, Кто Кормит Нас, казалась необычайно могучей этой лунной ночью последнего полнолуния перед осенним равноденствием. Зачарованный ландшафтом, преображенным опьянением и лунным светом, он отошел подальше от шума домашней сцены.

Хекули была рядом, он это чувствовал. При этой мысли волосы на его спине встали дыбом. Был какой-то звук, похожий на шорох семечек в сосуде из тыквы. Потом он увидел хекули : она напоминала радужный цветок, горлышко или сфинктер, зависший в пространстве. За ней были другие, медленно вращающиеся во тьме, – одни так, другие иначе. Они приближались к нему, как стайка занятных медуз. Он услышал тихий ясный взрыв, когда ближайшая достигла его и прошла через его тело. В этот момент в голове вспыхнул розоватый рассветный свет, и его залило ее присутствие. Время исчезло, россыпи застывшего агата как бы прорвались через громадный водный поток. У него было счастливое ощущение предания себя смерти, что-то вроде оргиастического пароксизма самоутверждения. Невыразимый прежде в звуках пузырек волнующего его устремления всплыл на устах. По щекам полились слезы. Прежде он говорил слова. Но никогда прежде он не говорил и не понимал их так, как теперь.

“Та водос! Та водос! Я есмь! Я есмь!”
ГАЛЛЮЦИНОГЕНЫ КАК ПОДЛИННОЕ УТРАЧЕННОЕ ЗВЕНО