Пища богов - Маккенна Теренс. Страница 52
Маковые зерна – вкусная и непсихоактивная пища, как это могут подтвердить все любители булочек с маком. Но если недозревшую семенную коробочку надрезать лезвием или просто поскрести ногтем, то вскоре выступит молочко, вроде латекса, которое, загустевая, превращается в темно-коричневое вещество. Этот материал – сырой опий. Подобно псилоцибиновому грибу, произрастающему на помете крупного рогатого скота, спорынье, произрастающей на ржи и других злаках, опийный мак – главное психоактивное растение – развивался в непосредственной близости к источнику пищи человека. В случае опийного мака (Papaver somniferum) психоактивность и питательная ценность одного и того же растения представляют собой две стороны одной медали.
Опий – в той или иной форме – был у врачей на вооружении по меньшей мере с 1600 года до н. э. Одно из египетских медицинских руководств того времени предписывало его как успокоительное для детей – точно, как это делали викторианские няньки, давая детям ароматический напиток Годфри с добавкой опия, чтобы успокоить их. Опий – эту черную липкую смолу – в течение большей части его истории не курили, а растворяли в вине и пили или же скатывали в шарик и заглатывали. Опий как средство от боли, для эйфории и, по широко распространенным слухам, афродизиак, был известен в Евразии уже несколько тысячелетий назад.
В период упадка минойской цивилизации, насчитывающей многие тысячелетия, и ее религии Архаичного культа Великой Матери первоначальный источник связи растительной природы с Богиней был в конце концов замещен опийным опьянением. Ранние минойские тексты свидетельствуют о том, что мак широко культивировался и на Крите, и на Пилосе в позднеминойскую эпоху; согласно этим текстам, маковые головки использовались в виде идеограммы на платежных ярлыках. Указываемые количества урожая мака настолько велики, что какое-то время полагали, будто числа эти относятся к зерну, а не к маку. Это легко понять, поскольку Деметра была богиней и того и другого (см. илл. 19).
Илл. 19. Деметра с ячменем, опием и змеями. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.
Насколько знание о маке переносилось в греческие мистерии Деметры на материке, фактически еще только предстоит выяснить, особенно из тех соображений, что существует определенная иконографическая путаница между цветком мака и граната – растения, также связываемого с мистериями. Кереньи цитирует Теокрита (VII, 157).
Для греков Деметра была еще маковой богиней,
Держащей в руках своих снопы и мак. / Carl Kerenyi. Dionysos: Archetypal Image of Indestructible Life, Bollingen Series LXV (Princeton: Princeton University Press. 1976), p. 23/
Илл. 20. Богиня с головками мака. колосьями и ульем. Из книги Эрика Ноймана “Великая Мать” (New York: Panlheon, 1955). С. 263.
На известной иллюстрации из книги Эриха Ноймана “Великая Мать” изображена Богиня рядом с ульем, держащая маковые коробочки и колосья в левой руке, а правой опирающаяся на одну из неукрашенных колонн, которые занимали центральное место в минойской религии земли (илл. 20). Редко бывало, чтобы столько элементов Архаичной технологии экстаза так очевидно собирались вместе. Это изображение – почти чистая аллегория трансформации минойской шаманской духовности в ее поздней фазе. Ее грибные корни символизирует неиконическая колонна; они – пробный камень Богини, обращенной к обещаниям мака и эрготизированного зерна. Пчелиный улей вводит тему меда, архетипический образ экстаза, женской сексуальности и защиты, сменяющихся ботанических тождеств и священных таинств.
Маковый и латексный опий были известны древним египтянам и проявляются в их погребальном искусстве, а также в самых ранних медицинских папирусах. Разные виды мака были известны персам; в Древней Греции и других местах мак был известен как “устранитель скорби”.
Теофраст знал его как средство, вызывающее сон, в 300 году до н. э., и его наблюдения повторил Плиний в I веке н. э., присовокупив мысли об опийном отравлении. Греки посвящали мак богине ночи Нике, Морфею – сыну Гипноса и богу снов, и Танатосу – богу смерти. Они свели воедино все его свойства в божествах, которым он предлагался в виде подношения. Опий распространился по исламскому миру после VII века. Он, несомненно, использовался для лечения дизентерии, а также для того, чтобы облегчить душевные муки. / William Emboden, Narcotic Plants (New York: Macmillan. 1979), pp. 27-28/
Хотя свойство опия вызывать пристрастие было упомянуто Гераклидом Тарентским в III веке до н. э., это было нечто такое, чего даже врачи не могли понять еще почти 2000 лет. Нам, выросшим с представлением о пристрастии как о болезни, возможно, трудно поверить, что химическая зависимость от опиатов не была ни отмечена, ни описана медицинскими авторитетами до начала XVII века. В 1613 году Сэмюел Пюрчес заметил об опии, что “однажды потребив его, придется продолжать это под страхом смертным, хотя некоторые находят выход, прибегая вместо него к вину”. “Понимание, что опии вызывает пристрастие, редко можно обнаружить в тот период”, – комментирует Алетея Хейтер. / Alethea Hayter, Opium and the Romantic Imagination (Berkeley: University of California Press. 1968). p. 22/
Для древнего же мира опий был средством, приносящим сон и облегчение боли. В последние дни Римской империи опий прописывали, быть может, и чрезмерно. Потом потребление опия почти прекратилось в Европе на много веков; старые травники саксонской Англии упоминают сок, который гонят из мака как средство от головной боли и бессонницы, но опий, несомненно, играл довольно незначительную роль во врачевательном оснащении средневековой Европы. /Fred Getting's Dictionary of Occult, Hermetic, and Alchemical Sigils (London:Routledge amp; Kegan Paul. 1981) не содержит ни знаков, ни особых отметок для опия. хотя содержит такие пометки для сотен других веществ и материалов/ “Алхимический лексикон” Мартина Руланда, вышедший в 1612 году, упоминает лишь слово “озорор” (osoror) в качестве синонима опия, да и то без разъяснений.
Лишь у Парацельса, знаменитого отца химиотерапии, мы можем проследить оживление интереса к опию. Великий швейцарский алхимик XVI века, реформатор медицины и знахарь, защищал опий и использовал его в широких масштабах. И здесь снова, как и в случае с очищенным алкоголем, мы встречаемся с алхимиком, занятым поиском духа, запертого, как это представлялось, в материи, открывшим средство высвободить силу, заключенную в простом растении. И так же, как и Луллий до него, Парацельс предполагал, что открыл универсальную панацею: “Я владею тайным средством, которое называю “ладанум” и которое превосходит все прочие героические средства”. / Цит. по: Lewin. р. 38/
Вскоре после того, как Парацельс стал провозглашать достоинства опия, врачи, принадлежащие к его школе, начали приготовление лекарственных панацей, чьей исключительной действующей основой было содержащееся в них обильное количество опия. Один из этих последователей-энтузиастов, алхимик ван Хельмонт, стал широко известен как “доктор Опий”, первый “трупак”, или наркотический доктор.
Пока “ятрохимики” Парацельсова “вероисповедания” способствовали употреблению опия в Европе, экзотический пришелец потихоньку прокладывал себе путь на европейскую сцену. Табак был первой и самой непосредственной расплатой за открытие Нового Света– Второго ноября 1492 года, менее чем через месяц после своего первого прибытия в Новый Свет, Колумб высадился на северном побережье Кубы. Адмирал Океанский послал двух нагруженных дарами членов своего экипажа вглубь острова, где, как он считал, должен был находиться глава множества прибрежных селений, которые он видел. У адмирала, несомненно, все еще была какая-то надежда на то, что люди его вернутся с известием о золоте, драгоценных камнях, ценных породах дерева и пряностях – богатствах Индии. Вместо этого разведчики вернулись с сообщением о мужчинах и женщинах, у которых в ноздри были вставлены подожженные свернутые листья. Эти зажженные свертки называли “тобакос”, и они состояли из сухих трав, завернутых в большой сухой лист. Их зажигали с одного конца, а люди втягивали в себя дым с другого – “пили” его, то есть вдыхали нечто совершенно неизвестное в Европе.