Река Смерти - Маклин Алистер. Страница 4

Лодка причалила к берегу, и Гамильтон произнес:

- Нет ничего лучше родного дома, пусть даже и такого скромного.

Употребив слово "скромный", Гамильтон сильно преувеличил. Ромоно был всего лишь затерянными в джунглях трущобами, причем, без сомнения, самыми вонючими из поселений подобного типа. Он располагался на левом берегу водного потока, очень удачно названного рекой Смерти. Одна часть города стояла на засыпанном зловонном болоте, а другая часть - на территории, с трудом отвоеванной у джунглей, которые грозно наступали со всех сторон, стремясь вернуть свои былые владения. Судя по внешнему виду, город мог насчитывать тысячи три жителей, но их наверняка было вдвое больше, потому что нормой проживания здесь считалось три-четыре человека на комнату. В общем, это был типичный грязный приграничный городок, убогий, пришедший в упадок и удивительно несуразный - лабиринт узких, беспорядочно пересекающихся улочек, на которых стояли постройки самого разного свойства: от ветхих деревянных лачуг до винных магазинов, игорных притонов и борделей и, наконец, довольно большого отеля с фальшивым фасадом, радовавшим глаз яркой неоновой вывеской "ТЕЛЬ ДЕ АРИ" - видимо, какое-то несчастье постигло пропавшие буквы О и П.

Прибрежная полоса вполне соответствовала городу. Трудно было понять, где кончается вода и начинается берег, поскольку по всей длине береговой линии выстроились плавучие дома (нужно же было как-то называть этих плавающих уродов!), построенные почти исключительно из толя. Между плавучими домами возвышались кучи принесенного рекой плавника, банок из-под масла, бутылок, мусора, нечистот и роились тучи мух. Вонь была жуткая. Гигиена, даже если она когда-то и приходила в Ромоно, благополучно покинула этот город много лет назад.

Трое мужчин причалили к берегу, высадились из лодки и привязали ее. Гамильтон сказал:

- Как только будете готовы, отправляйтесь в столицу. Встретимся в "Империале".

- Соскучились по мраморной ванне, милорд? - поинтересовался Наварро. - Не терпится надеть смокинг?

- Вроде того. Сними три лучших номера. В конце концов, платить будем не мы.

- А кто?

- Мистер Смит. Он, конечно, об этом пока не знает, но заплатит.

Рамон с любопытством спросил:

- Вы знаете мистера Смита? В смысле, встречались с ним?

- Нет.

- Тогда не лучше ли сначала дождаться приглашения?

- Не надо ничего ждать. Приглашение гарантировано. Наш друг сейчас, вероятно, сходит с ума.

- Вы слишком жестоки к этому бедному мистеру Хиллеру, - укоризненно заметил Наварро. - Он, должно быть, сходил с ума все три дня, пока мы оставались у ваших друзей индейцев-мускиа.

- Вряд ли. Хиллер уверен, что все знает. Когда прибудете в "Империал", держитесь поближе к телефону и подальше от ваших излюбленных притонов.

- В прекрасной столице Бразилии нет притонов, мистер Гамильтон, - обиделся Рамон.

- Ну, вы скоро поправите положение.

Покинув своих спутников, Гамильтон в сгущавшихся сумерках прошел через весь город по кривым, плохо освещенным улочкам и наконец достиг его западной окраины. Здесь, на самом стыке города и джунглей, стояла постройка, прежде считавшаяся бревенчатым домиком, но теперь ставшая полуразвалившейся хижиной, пригодной скорее для скотины, чем для человека: поросшие травой и мхом стены наклонились под самыми немыслимыми углами, дверь покоробилась, в единственном окне не осталось ни одного нетреснувшего стекла. Гамильтон рывком открыл дверь и вошел внутрь.

Он нашарил в темноте и зажег масляную лампу, которая испускала свет и дым примерно в одинаковых пропорциях. Из того немногого, что можно было разглядеть при этом тусклом желтом свете, следовало, что внутреннее убранство хижины полностью соответствует ее внешнему виду. Хижина была весьма экономно обставлена лишь самым необходимым для существования: там стояла ветхая кровать, пара таких же ветхих стульев из гнутого дерева, покоробленный стол с двумя ящиками, несколько полок и плита, почти полностью покрытая ржавчиной, сквозь которую кое-где проглядывали островки черной эмали. Судя по обстановке, хозяин дома не любил роскошь.

Гамильтон устало присел на кровать, которая, жалобно затрещав, просела под ним. Он достал из-под кровати бутылку с какой-то неопределенной жидкостью, сделал несколько больших глотков из горлышка и нарочито неверной рукой поставил бутылку на стол.

Его действия не остались незамеченными. Снаружи у окна появился какой-то человек и стал всматриваться внутрь хижины, держась на безопасном расстоянии, хотя подобная предосторожность была излишней: довольно сложно что-то увидеть, глядя из освещенного помещения во тьму, тем более через такие грязные стекла, которые и днем-то не позволяли что-либо разглядеть. Лицо наблюдавшего было видно неотчетливо, но установить его личность не представляло труда: Серрано был, наверное, единственным человеком во всем Ромоно, который носил костюм, пусть даже не совсем белый. Серрано улыбнулся, умудрившись выразить этим одновременно насмешку, удовлетворение и презрение.

Гамильтон извлек из застегнутых карманов своей изодранной одежды два кожаных мешочка, высыпал содержимое одного из них себе на ладонь и восхищенно уставился на горстку необработанных алмазов, позволив им тонкой струйкой стечь на стол. Нетвердой рукой он взял бутылку и слегка подкрепился, потом открыл второй мешочек и высыпал его содержимое на стол. Это оказались монеты, блестящие золотые монеты, не меньше пятидесяти штук.

Не зря говорят, что золото с незапамятных времен притягивает людей. Оно, конечно же, притянуло и Серрано. Совершенно забыв о том, что его могут обнаружить, он придвинулся поближе к стеклу, настолько близко, что зоркий и наблюдательный человек внутри хижины легко смог бы различить бледное пятно его лица. Но Джон Гамильтон, по-видимому, не был ни зорким, ни наблюдательным. Он завороженно смотрел на лежащие перед ним сокровища. Тем же был занят и Серрано. С его лица исчезли насмешка и презрение, немигающие глаза едва не вылезали из орбит, от волнения он то и дело облизывал губы.

Гамильтон достал из рюкзака фотоаппарат, вынул отснятую пленку и внимательно осмотрел ее. При этом он нечаянно задел два алмаза, которые упали на пол и закатились под стол, на что Гамильтон не обратил никакого внимания. Он положил кассету на полку, где уже лежало несколько таких же кассет и дешевое оборудование для фотографирования, и снова обратился к монетам. Взяв в руку одну из них, он стал тщательно рассматривать ее, словно видел впервые.

Монета, несомненно золотая, была явно не южноамериканского происхождения. Изображенная на ней голова имела очевидное сходство с греческими или римскими образцами. Гамильтон внимательно изучил обратную сторону. Безупречно четкие буквы на монете были греческими. Гамильтон вздохнул, еще больше понизил уровень стремительно уменьшавшегося содержимого бутылки, сложил монеты обратно в мешочек, но по некотором размышлении вытряс несколько монет на ладонь и убрал их в карман брюк, а мешочек положил в застегивающийся карман рубашки. Алмазы он ссыпал во второй мешочек, который спрятал в другой карман. Сделав последний глоток, Гамильтон погасил лампу и вышел. Он не стал запирать дверь, хотя бы по той причине, что даже в запертом состоянии между язычком замка и косяком оставалась щель шириной в пять сантиметров. Было уже совсем темно, но Гамильтон прекрасно знал, куда идти, и через минуту он уже исчез в мешанине лачужек из рифленого железа и толя, образующих оздоровительные пригороды Ромоно.

Благоразумно выждав пять минут, Серрано вошел в хижину Гамильтона с фонариком в руке. Он зажег масляную лампу и поставил ее на полку так, чтобы ее не было видно из окна. Светя себе фонариком, он отыскал на полу два упавших алмаза и положил их на стол. Потом забрал с полки кассету, только что помещенную туда Гамильтоном, заменил ее другой из лежавших там же и как раз собирался положить кассету рядом с алмазами, когда у него неожиданно появилось неприятное ощущение, что он уже не один. Мгновенно обернувшись, Серрано обнаружил, что смотрит в дуло пистолета, который находится в уверенной и опытной руке Хиллера.