Страж - Маклин Чарльз. Страница 23

На все эти вопросы я ответил отрицательно. Меня поразило, что Фаукетт, оказывается, и в самом деле существовал. Но это не изменило моего отношения к записи: я никогда не относился серьезно к возможности переселения душ. Но мне пришелся не по вкусу намек Сомервиля на то, что я мог все это где-нибудь прочитать. В свою очередь, я высказал предположение о том, что он мог читать об этом сам, а во время сеанса перенес собственную фантазию в мою голову. Он ответил мне своим спокойным рассудительным голосом, что технически такое «не представляется возможным».

Особенно неприятно для меня было выслушать вопрос о том, что я думаю относительно собак Фаукетта. Я ответил без колебаний: меня не удивляет то, что в конце концов он их все-таки не убил.

Сомервиль ничего не добавил, а только сообщил мне хорошие новости относительно Анны...

(Из дневника Мартина Грегори)

5

Шел дождь, когда настало время отправиться в аэропорт. Еще раз я проснулся спозаранку с гложущим чувством ответственности, с ощущением, будто я обязан сделать нечто важное. И тут я вспомнил, что сегодня суббота и мне предстоит встреча с Анной, и неприятное чувство сменилось радостью и волнением.

Я прибыл в аэропорт Кеннеди за час до отправления самолета и сразу же пошел в зал ожидания. Нам предстояло там встретиться у главного входа без четверти двенадцать. Сомервиль организовал все тщательным образом. Ее рейс на Вену был в полпервого, и это давало нам полчаса — если, конечно, так много времени нам понадобится. Я надеялся, что мне удастся отговорить ее от путешествия за океан.

Купив газету, я занял стратегическую позицию под табло вылетов, спиной к стеклянной стене, из-за которой могла появиться Анна. Таким образом, мне предоставлялась возможность увидеть все, что мне нужно, оставаясь самому в определенной мере укрытым от взглядов. Мне хотелось увидеть ее первым. Сам не знаю почему. Она уже столько раз появлялась перед моим мысленным взором. Я все время представлял себе, как это должно произойти, этот первый миг нашего свидания: что я ей скажу, обниму ее или нет, когда... Одним словом, я жаждал встречи.

Дождь ударял в плексигласовое покрытие у меня над головой. Я подумал о Фаукетте, всеми покинутом и оставшемся без компаса, одиноко бредущем по джунглям в поисках куда-то запропастившегося водопада. Я подумал о Фаукетте, но я совершенно скептически относился к возможности того, что наши жизни каким-то образом связаны.

Внезапный скрежет гидравлических тормозов. Неподалеку от залитых дождем автомобильных подъездов к аэропорту на взлетную полосу выруливал серебристый «Боинг-747». Я следил за ним, пока он не застыл в неподвижности. Шум его моторов каким-то образом навел меня на мысль о близящемся и неизбежном отбытии Анны. Я осознал, что наша встреча может пройти вовсе не по вымечтанному мной сценарию. Мысль о том, что стоит мне обнять ее и сказать, как я ее люблю, и все снова будет в полном порядке, начала выглядеть жалкой и самонадеянной.

Я подумал о наших ребятах: о том, как они рванулись ко мне в то утро — уши торчком и виляя хвостами, а их длинная золотистая шерсть потемнела от дождя. Мысль о том, что она окажется в состоянии простить меня...

И гнетущее чувство, грызущее и гложущее, нахлынуло на меня вновь с необычайной силой. Ведь и впрямь было нечто, что я мог сделать, а не сделал, — и это было так просто и самоочевидно, что удивительно, как я не подумал об этом раньше, — я позабыл купить Анне прощальный подарок...

В здешнем магазине сувениров шум стоял почти такой же, как на взлетном поле. Мне было трудно, проходя вдоль стендов и витрин, на чем-то сосредоточиться. Они были переполнены всяким барахлом и сверкали бессмысленным и для меня бесполезным блеском. И этот блеск был усилен невероятным количеством разбросанных здесь и там гавайских блесток и блестящих лент. И я не мог придумать, что же ей все-таки подарить.

В конце концов я выбрал скромный, но дорогой подарок — серебряный браслет с медальоном — и попросил высокую темнокожую девушку за стойкой упаковать его. В подарочную обертку.

Девица осторожно положила браслет в коробку, закрыла ее и начала чрезвычайно методично вырезать небольшой квадрат из цельного листа золотой фольги. Я в нетерпении бросил взгляд на часы. Было уже почти полдвенадцатого. Анна может появиться и раньше — и тогда я не сумею вовремя оказаться в нужном месте. Я сказал девушке, что заворачивать покупку не надо.

Она со вздохом отложила ножницы и опустила коробку с браслетом в коричневый бумажный пакет. Затем отдала его мне, и я, поблагодарив, сунул покупку в карман.

Выйдя из сувенирной лавки, я увидел Анну на верхних ступеньках лестницы, ведущей в зал. Она в этот миг повернулась ко мне лицом и заметила меня. Мы все еще были на приличном расстоянии друг от друга, причем между нами находилась какая-то группа японских туристов. В то же мгновение, как я увидел ее, я понял (и думаю, что она поняла это тоже), что встречаться нам как раз не стоило.

Я помахал ей рукой, и она ответила мне легким кивком. Я не мог рассмотреть, улыбается она или нет.

Почувствовав какую-то тяжесть в груди, я начал прокладывать дорогу к Анне. В том, как она выглядела, было что-то не так. Она вроде бы похудела. Или все дело в том, что она стоит на верхних ступеньках и при этом в дорожном платье? На ней были высокие сапоги и темно-зеленое пальто, подаренное ей матерью в Зальцбурге два года назад. Я никогда не одобрял это пальто. Может быть, именно по этой причине она его и надела.

Поднявшись по лестнице, я внезапно осознал, чем именно так переменилась Анна, что с ней не так. Она подстриглась под мальчика.

Сам не понимаю, как я не заметил этого раньше. Ее волосы обычно сразу бросались в глаза: пепельные, почти белые, цвета самого белого песка. Меня и впрямь расстроило то, как она с ними расправилась. А затем я понял, что это ее самоуничижение было сознательным, что она поступила так ради меня.

— Здравствуй, Мартин, — тихо сказала она. На лице у нее мелькнуло нечто вроде вялой улыбки.

На мгновение я лишился речи. Я протянул было руку, но тут же убрал ее. Барьер был уже воздвигнут. И если бы я выказал хоть малейшие признаки сердечной привязанности, она сразу же дала бы мне ясно понять, что подобный поворот дела исключен.

— Мы можем пойти куда-нибудь посидеть, — сказал я. — У нас ведь есть время?

Она кивнула.

Мы пошли в кафетерий, из которого открывался вид на весь зал. Столик стоял у самых перил — низких и с виду хрупких. Бросив взгляд вниз, я увидел, что газету, оставленную мной на стуле у входа в зал, читает человек в зеленом дождевике и в зеленой широкополой шляпе, низко надвинутой на длинное мясистое лицо. Как раз в то же мгновение он бросил взгляд на нас, и я узнал Билла Хейворта. Это было как раз в его духе — проводить ее в аэропорт, чтобы удостовериться, что она и впрямь улетит.

Но, приглядевшись, я понял, что это не Хейворт. Это был какой-то чужак, и, почувствовав мой пристальный взгляд, он резко отвел глаза и углубился в чтение газеты.

Анна сидела не поднимая глаз. Свет, падавший на ее коротко остриженную голову сзади, обрисовывал небольшой хрупкий череп. Анна выглядела испуганной и пугающе беззащитной. Мне хотелось сказать что-нибудь — что угодно, — лишь бы подбодрить ее. Сказать ей, что мне не жаль ее волос, что, лишившись их, она стала еще красивее. Но, заговорив так, я бы тем самым сказал ей, что я ее люблю, а делать этого было нельзя.

— У тебя все в порядке? И будет в порядке? — спросил я.

— Думаю, да.

— Ты уверена? А как насчет денег? Порядок?

— Да.

— Билл сказал, что твоя мать собирается встретить тебя в аэропорту.

— Если сможет. У нее болит спина.

— Выходит, ты все хорошенечко подготовила, — улыбнулся я с обескураженным видом, прибегнув к одной из наших любимых фразочек, при помощи которой я часто ее поддразнивал.