Страж - Маклин Чарльз. Страница 29

Позже, принимая ванну, я заметил, что тот кровоподтек или синяк, ставший некоторое время назад желто-серым, вроде бы опять начал распространяться по груди и животу.

Почему все-таки я купил Анне этот браслет?

(Из дневника Мартина Грегори)

Он поднялся из-за стола и пошел мне навстречу, улыбаясь и протягивая руку приглашающим жестом. Я услышал слабый шорох его шлепанцев по мягкому ковру. Он ничего не произнес, но его рукопожатие было сильным и ободряющим. Он обнял меня за плечи и подвел к тем двум креслам, что стояли у окна. Шерочка с машерочкой. Мне хотелось сказать ему, что я в состоянии передвигаться без посторонней помощи.

Мгновение мы постояли, глядя из окна на узкую полоску окружающего дом сада. Сад казался продолжением кабинета: монастырского вида, темный, излишне роскошный.

Мне хотелось спросить у него, куда подевалась Пенелопа — заболела, или у нее выходной, или еще что-нибудь в том же роде; дверь сегодня отперла девица, попавшаяся мне на глаза впервые. Но спрашивать о ней значило бы волей-неволей выдать себя.

Вдоль дальней стены сада шла шпалера, которая переходила в то, что когда-то, должно быть, было грядкой с зеленью. Повсюду росли дикие растения, увивая и покрывая собой заброшенные парковые скульптуры и постройки. Лук и розмарин, щавель и майоран — все тянулось длинными пальцами к солнечному свету.

Меня расстроило то, что в кабинете не оказалось Пенелопы. Я пришел сюда сегодня только ради нее. А сейчас чувствовал себя обманутым. Должно быть, она все-таки кое-что рассказала Сомервилю о нашей встрече в библиотеке. Сообщила ли она ему о моем решении прервать курс терапии? И о том, что ей удалось отговорить меня от этого, убедить продолжить лечение? Я ни в чем не был уверен.

Я подошел к предназначенному для меня креслу и сел. Без всякого вступления я начал рассказывать, давая Сомервилю полный и исчерпывающий отчет о моих изысканиях по Фаукетту.

Сомервиль оставался у окна. Он стоял спиной ко мне, и солнечный свет превращался на полу кабинета в длинную тень психиатра. По мере рассказа я заметил, что рассматриваю «горбик» Сомервиля и пытаюсь представить себе его фигуру не в коричневой свободной спортивной куртке, которая была сейчас на враче, а в синем пиджаке. Но, в конце концов, велика ли разница, был ли в пятницу вечером в библиотеке Сомервиль или кто-нибудь на него похожий? Сейчас это уже не представлялось важным. Вопреки самому себе, я вновь понял, что испытываю изрядное удовольствие от общения с Сомервилем. Так было со мной уже не впервые. Стоило мне оказаться в компании с ним, все мое предубеждение куда-то исчезало. Мне необходимо было сделать сознательные усилия, чтобы снова не очутиться у него во власти.

В конце концов я все же не удержался от вопроса: действительно ли регрессивная терапия может оказаться в моем случае эффективной?

— Может, попробовать что-нибудь другое? — сказал я. — Теперь, когда вам известно мое отношение ко всей этой истории с Фаукеттом, не лучше ли нам забыть обо всех «предшествующих существованиях» и начать все с самого начала?

Сомервиль ничего не ответил. Он стоял, опустив голову и подперев подбородок ладонью, в позе глубокой задумчивости. Затем, не повернувшись ко мне, он спросил, как прошла встреча с Анной. Как будто пропустив мимо ушей все мои предыдущие рассуждения и доводы.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Мы скоро к этому вернемся.

— Мне бы хотелось поговорить об этом немедленно.

— Позже. Сперва расскажите о встрече с Анной.

— Мне бы этого не хотелось.

Он чуть приподнял голову.

— Вам не нужно ничего говорить мне, если вам этого не хочется. А вы подарили что-нибудь жене на дорожку?

— Откуда вы знаете?

— Вы со мной по этому поводу советовались.

— Странно. Я не помню, чтобы я с вами советовался.

— Вы уверены, Мартин?

— Да, разумеется, совершенно уверен. — И это было сущей правдой: я действительно не помнил такого эпизода. Но знал, что советовался, потому что Анна сказала мне об этом в аэропорту.

— Вы хотели подарить ей цветы, — он принялся теребить себя за подбородок. — Букет роз. По определенным соображениям я попытался убедить вас в том, что это не самая лучшая идея, но вы, казалось...

— Ради всего святого, Сомервиль, чего ради стал бы я совершать такую глупость?

Он резко обернулся и впервые за всю встречу посмотрел на меня в упор.

— А что вы ей на самом деле подарили?

— Вы так уверены в том, что я сделал ей подарок, — вот вы мне и скажите, какой?

— Розы?

— Нет конечно же!

— Что же вы ей подарили, Мартин?

— Ничего... ничего особенного...

Подарок все еще лежал у меня в кармане. Я так и не взглянул на него с тех пор, как покинул аэропорт. В такси по дороге в город я принял твердое решение ничего не говорить Сомервилю об этом подарке, но сейчас меня начало беспокоить то, что я что-то забываю.

Букет роз?

Я полез в карман.

— Мне не хотелось волновать ее, — вяло произнес я, передавая Сомервилю маленькую белую коробочку. — И в мыслях такого не держал.

Поскольку солнце светило на него теперь со спины, лицо Сомервиля, находившееся в глубокой тени, казалось абсолютно непроницаемым. Он открыл коробочку, увидел ее содержимое, а затем щелчком захлопнул крышку.

Теперь коробочка лежала у него на ладони.

— Ну и что же произошло?

Теперь не было никакого смысла скрытничать, поэтому я рассказал ему — рассказал все. Я даже сообщил ему, что знаю о его встрече с Анной за день до ее отъезда и о его предостережении, что я могу что-нибудь вытворить. Услышав это, он не моргнул и глазом. Но я уже был совершенно убежден в том, что Сомервиль не имеет к моему подарку никакого отношения.

Да и как иначе? Каким образом мог бы он внушить мне мысль о покупке браслета, если бы сам не оказался в аэропорту накануне, в четверг, выбрал браслет и только потом загипнотизировал меня, приказав купить его? Да, это он организовал нашу встречу с Анной и сам предложил оптимальное место для свидания, но тогда ему еще не могло быть известно, согласится ли она повидаться со мной вообще, не говоря уж об аэрокомпании и номере рейса, которые она выбрала.

Сомервиль чрезвычайно внимательно отнесся к моему описанию последних минут встречи с Анной. Он несколько раз перебивал меня вопросами. Но почему-то у меня создалось впечатление, что я не сообщил ему ничего нового, ничего не известного ему заранее.

В конце концов я спросил у него, почему, на его взгляд, я это сделал.

Он покачал головой:

— У меня пока нет на это ответа, Мартин. Здесь речь идет вовсе не об одномерной мотивации. Я опасаюсь, что враждебность, проявленная вами по отношению к вашей жене, — осознаете вы это или нет, — носит весьма реальный характер.

Он протянул мне коробочку.

— Подержите ее у себя, — отмахнулся я. — Мне эта чертова штука ни к чему.

Он положил коробочку на письменный стол, написал что-то на крышке, а затем убрал ее в ящик. Потом подошел ко мне и опустился в кресло напротив.

— Я люблю Анну. С какой стати мне ее ненавидеть? Сомервиль ничего не ответил. С полузакрытыми глазами он откинулся в кресле, вытянул ноги, тщательно поправил стрелки на брюках.

— Я люблю свою жену, — продолжил я, думая при этом, однако, только о Пенелопе, видя перед собой ее темно-красный язычок, хитро подрагивающий во рту. «Увидимся в понедельник у Сомервиля», — сказала она, и это прозвучало как приглашение на свидание.

— Говорю вам, что я люблю свою жену. Или это не имеет для вас никакого значения?

Сомервиль открыл глаза.

— Все это, Мартин, куда серьезнее, чем вам кажется, — он сел прямо, хотя по-прежнему удобно. — Анна сейчас в Европе.

— Я знаю, где она.

— И там она в безопасности.

— Вы хотите сказать: в безопасности от меня?

— Происшествие в аэропорту меняет всю картину. Если бы она не улетела...