Горец II - Макнамара Кристофер Лоуренс. Страница 28
И это было начало его долгого, очень долгого пути…
Значит, не весь путь это был — а лишь его малый отрезок. Теперь он пройден, этот отрезок. И начат другой.
Сколько их еще впереди, таких отрезков, положен ли им предел?
А если нет — значит, и для тех сил, с которыми он борется, тоже предел не обозначен? И каждая победа — лишь временная?
Но каждая победа над силами Зла уменьшает общую власть Зла во Вселенной…
Вот такие мысли навеяло исчезновение старого шрама на животе.
Следа от первой раны…
29
Элен Мак-Лауд сидела у смертного ложа. Впрочем, что скажет фамилия: ведь в Глен-Финен сроду не жил никто, кроме Мак-Лаудов…
У смертного ложа сидела прекрасная Элен. Элен Лебединая Шея — так звали ее в деревушке.
Любимая, не успевшая стать возлюбленной… Остальные женщины уже забылись коротким тяжелым сном. Их можно понять: они обхаживали множество пострадавших. И завтра им снова предстоит мыть, стирать, менять повязки на ранах…
Да ведь и детей, кроме них, не накормит никто. И скот на пастбище — никто не выгонит! А здесь… Жаль парнишку. Очень жаль. Но они и днем уже сделали все, что нужно — и их ночное бдение ничего к этому не прибавит.
Сперва Элен плакала. Потом молилась. А потом поняла, что молитвой Конана не вернуть.
(Что-то странное, зловещее было в обстоятельствах его ранения. Настолько странное, что она лишь несколько намеков смогла уловить, вскользь оброненных в разговоре…
Будто бы тот, кто ранил его, — не из мира живых выходец… Будто бы без ошибки он разглядел юношу еще издали — и пошел к нему сквозь круговерть схватки. Шел неотвратимо, словно притягиваемый магнитным камнем, — и сразу стало ясно, что не миновать им друг друга…
Будто бы, — во всяком случае, так говорили, — лютый страх охватывал каждого, заглянувшего в глаза под медвежьим черепом забрала.
И никто не решился преградить ему путь…)
Многое, наверное, мог рассказать долговязый Тугл — тот, кто спас Конана от смерти, но не смог уберечь от смертельной раны.
Но Тугл молчит… Хмурится, смотрит волком, избегает разговоров.
Не иначе тоже пришлось ему в свалке ближнего боя заглянуть в черноту, зияющую в пасти разъяренного стального медведя…
Небо, земля, огонь и вода.
Ранен ты будешь в бою — не беда!
Рана исчезнет, смешается кровь,
Все, что разъято, срастается вновь!
Нет, это еще не те слова. То есть те, но их одних недостаточно. Как там говорила старая Гулли, которую соседи называли Гулли-ведьма?
«Черную магию белой не победить» — вот, что она говорила…
Два года назад, когда случился падеж скота, Гулли вывели за околицу и всем миром забили камнями. Девочка Элен кидала камни вместе со всеми. И мальчик Конан — тоже кидал…
(Они еще не выделяли друг друга из толпы подростков, еще не открыли для себя любовь.)
Так и не стало в Глен-Финен настоящих колдуний. Об этом вспоминали скорее со вздохом, чем с облегчением. Иной раз трудно без них обойтись…
Падеж скота, кстати, тогда не остановился. Он лишил деревню такой части четвероногого имущества, что Мак-Лауды сочли для себя самым лучшим выходом угнать стадо у соседнего клана — Кабиргеймов из Мэйтленда.
И — закрутилось колесо…
Вчерашняя битва, по правде сказать, тоже была дальним отголоском того набега…
«Цепь наших поступков не только объединяет все сущее под небесами, но и сковывает его по рукам и ногам, как цепь от кандалов — галерника» — так говорила при жизни ведьма Гулли.
А еще так она говорила:
Чтобы волки серые
Не терзали по смерти
Плоть твою и кость твою -
Я помогу тебе!
Пела Элен Лебединая Шея заклинание, услышанное ею от колдуньи, и с каждым словом ей становилось все легче.
Как хорошо, что удосужилась она тогда запомнить:
Прочь, стрела эльфийская,
Гибель приносящая…
Да, конечно, этот Черный Воитель (или как там его называли?), ранивший Конана, не был человеком.
Был он из Сумеречного Народа — того, что скачет по холмам в ночи и играет на вересковых свирелях. Эльфы, гномы, феи…
Кем же еще ему быть?! Ведь нет иных племен, кроме людей и Порождений Сумерек. Иногда они даже бывают добры и мудры — но лучше не встречаться с ними смертному… Ну, ничего!
Ничего — против этого заклинания не устоит ни одно сумеречное ведовство! Оно — заклинание — тоже ведь из черной магии взято!
Будь ты ранен феями,
Будь ты ранен эльфами,
Будь ты ранен ведьмами -
Я помогу тебе…
И вдруг словно холодный смешок раздался над ухом Элен. И чужой голос заговорил с ней иными словами, в ином ритме, разрывая ткань заклинания, как рвет меч человеческое тело:
Народ издревле
по-всякому звал нас,
Но кем мы зачаты,
и чьи же мы чада,
Кто был нашим предком
из темных духов,
Как с ними бороться,
с созданиями Ночи,
И где их жилище -
не ведомо смертным…
Вот с кем, значит, столкнулась она… Вот кого попыталась остановить заклятьем!
Не Порождения Сумерек…
Порождения Ночи!
Если бы не этот холодный голос, напевший Элен неведомые строки…
Если…
Но не вышло. И не только у Элен — у многих возникла уверенность, что некая злая сила, засевшая в мертвом теле, только и ждала своего часа.
И заговорил люд о неком оборотне, превращающемся не в волка, а в адского воина-убийцу.
Якобы всякий, кому нанесет такой воин рану, превращается в его подобие — как приобретает волчий облик жертва укуса оборотня обыкновенного…
(Чуть ли не благом казался всем, уверовавшим в это, оборотень-волк — такой знакомый, привычный издавна…)
И…
…И когда Конана гнали из селенья, привязав руки к поперечному бревну, Элен бесновалась в первых рядах гонителей. Выкрикивая оскорбления, швыряла камни, требовала, чтобы принесли хворост и огниво…
Возможно, больше всего в ней бушевала гордость оскорбленной женщины. Отказался от нее — ушел к Сыновьям Ночи, будет теперь в далеком Нигде ласкать Темных дев…
Ей и самой мудрено было определить, что она домыслила самостоятельно, в ярости и испуге, что нашептали кумушки-подружки, а что…
Лишь тан Эйн Гусс остановил расправу. Хотя никакой он был не друг и не родственник. Родственник — на уровне клана, а друг — где же видано, чтобы тан мог быть другом вчерашнему мальчишке?
Да… Мудр был тан…
Мак-Лауд усмехнулся при мысли, что Эйн Гусс, сам о том не зная, спас своих сородичей от тяжелейшего шока. Если бы они и впрямь устроили ему аутодафе… Но их винить не в чем. Такова была бы реакция жителей любой средневековой деревушки.
Да и не только средневековой…
Но все же…
Все же знал Конан по меньшей мере двух женщин, которые поступили бы не так, как Элен.
А теперь, возможно, уже трех таких женщин он знал…
30
На Нью-Йорк опустилась ночь… Конан и Луиза спали, тесно прижавшись друг к другу.
И два меча лежали в изголовье кровати — так, чтобы можно было дотянуться до эфеса, едва пробудившись от внезапной тревоги.
Один — древнейший цвайхандер. А второй…
Именно на рукоять второго меча, прямо на украшающую ее морду дракона вдруг положил руку Мак-Лауд, беспокойно шевельнувшись во сне.
Но — не проснулся он. Может быть, слишком велика была усталость после недавнего боя — столь велика, что даже сила Воскрешения не до конца сумела ее снять…
А может — слишком мирно дышала рядом с ним девушка?
А в Лэрге был еще вечер, не ночь. Санчос де ла Лопес де Рамирес, прозванный в иной жизни Катаной, стоял перед стеклянной дверью ателье.
Час тому назад, когда он бесцельно шатался по улицам, с детской радостью смотря на машины, экраны телевизоров за стеклом витрин, сияние огней, — он услышал сзади смешок.
Человек, стоящий за его спиной, находился в состоянии весьма отдаленном от трезвого. Тем не менее он счел необходимым выставить вперед обвиняющий перст.