9 1/2 недель - Макнейл Элизабет. Страница 10

Я сажусь на край кровати, держа парик в руках. Это очень дорогой парик из настоящих волос, очень мягкий на ощупь. Я одновременно обеспокоена и возбуждена. Потом я принимаю ванну. Он оставил мне на выбор соли Эсте Лаудер, Жан Нате и Витабат, но я неспособна выбрать и высыпаю все вперемешку в воду, в результате чего они в конце концов взаимно нейтрализуются. В первый раз за много недель я погружаюсь в мутную, без пены воду, издающую целую гамму смешанных запахов.

Беспокойство, возбуждение. Но возбуждение берет верх, целиком овладевает мной; я чувствую себя, как автомобиль, который стартует на полной скорости в темную ночь, а фары пятнами освещают впереди серую ленту дороги.

Потом я вытираюсь, стараясь это делать в том же порядке, в каком он вытирает меня каждый вечер: лицо, шея, потом ступни и пятки, потом спина и ягодицы.

Покупая мне одежду, он подумал обо всем, кроме белья. Ткань брюк мягкая, туфли мне как раз, рубашка тоже. Грудь у меня небольшая, поэтому рубашка, жилет и пиджак скрывают ее полностью.

Я надеваю ботинки – остроносые, традиционного стиля – и в ноздри мне ударяет сильный запах кожи (почему женская обувь никогда так хорошо не пахнет?). Вначале они мне немного жмут.

В шляпе лежит маленькая баночка клея, а за ленточку заткнута кисточка. Я в некотором затруднении: клей нужно наносить на внутреннюю поверхность бороды и усов или прямо на кожу? В конце концов я мажу им внутреннюю поверхность усов и наклеиваю их себе под нос. Они колют меня и напоминают о школьных спектаклях. Я смеюсь. Мне трижды приходится все начинать сначала, чтобы приклеить их правильно. С бородой еще сложнее. Клей густеет. Я приклеиваю ее, снимаю, снова прилаживаю, и так до тех пор, пока мне не удается сделать так, чтобы она была на равном расстоянии от моих ушей. С париком, напротив, сложностей никаких: я завязываю свои волосы в «конский хвост», скручиваю его, делаю плоский узел и закалываю шпильками. Парик держится хорошо. Светлые волосы падают на ворот рубашки, почти закрывают мне уши и лоб.

Складывая бумагу, в которую были завернуты усы, я вижу, что в коробке лежат еще брови. Я их наклеиваю поверх своих.

До этой минуты я смотрела в зеркало в основном для того, чтобы изучить свой новый костюм. Но теперь в зеркале я вижу нечто иное: не бороду, парик или усы, но некое лицо. Во мне снова поднимается беспокойство, переходящее в возбуждение. Передо мной стоит тоненький юноша приятной наружности. Если бы мне его представили на вечере, я наверняка подумала бы: «С ним – может быть…» У него большие серые глаза, густые светлые волосы, светлые кустистые брови, тонко очерченный нос, короткая и светлая (рыжеватая) борода. Вот он тоже наклоняется ко мне: по-видимому, особа напротив ему нравится. Это продолжается всего мгновение. Беспокойство полностью овладевает мной, комната плывет перед глазами, я сажусь на пол у кровати, и в мозгу у меня вертится только одно: «Хочу к маме!».

Но это быстро проходит. Я откидываю волосы со лба, открываю пачку Кэмел, лежащую на тумбочке у кровати. Я никогда еще не курила Кэмел и немедленно начинаю кашлять. Затягиваюсь еще раз, и – неведанно почему – это вселяет в меня уверенность, возвращает ясность мысли и спокойствие. Секунду я думаю, что делать с платком. Мне так и не удается вспомнить, куда он его кладет, и в конце концов я его засовываю в задний карман брюк. Я никогда не носила одежды с задними карманами и все время засовываю туда руки, чувствуя под пальцами скользкую подкладку и изгиб ягодиц.

Осталось надеть только две вещи, но они обе ставят меня в затруднение: это галстук и шляпа. К галстуку приколота записка с инструкциями. Он сделал пять чертежиков и написал: «Рисунок соответствует тому, что ты видишь в зеркале. Делай одно за другим». Первый раз я завязываю его слишком низко, во второй раз все получается как надо. Остается шляпа. Я старательно надеваю ее на голову, снова снимаю. Я достаточно разбираюсь в шляпах, чтобы понять, что это правильный размер, то есть правильный для моей головы в парике, но напрасно я надеваю и снимаю ее, ничего не получается. Я верчу ее то так, то эдак, то на один бок, то на другой, задом наперед, – как иногда актеры в кино, – пытаюсь подражать одному приятелю, который всегда ходит в шляпах, но результат в зеркале выглядит неубедительно.

В конце концов я отступаюсь и кладу шляпу в картонку. На моих часах – семь (я их снимаю и кладу в сумочку). Я мою руки, застегиваю и расстегиваю жилет перед большим зеркалом, засовываю то одну, то другую руку в карман брюк. В ту минуту, когда я складываю всю бумагу в пакет, я нахожу ремень.

Он такой же, как тот, что носит он, но немного жестче. Пряжка у него слева, он начинает медленно разворачиваться, когда я кладу его на кровать. Я зажимаю его между большим и указательным пальцами, обхватываю рукой, поглаживаю кожу, снова зажимаю в кулаке… И не перестаю думать о женщине, запястья которой привязаны к трубе душа, воющей от боли под ударами этого ремня.

Звонит телефон.

– Я внизу, в гостиной, – говорит он мне. – Спускайся. Ключ от номера не забудь.

Я опускаю ключ в правый карман пиджака, вынимаю и кладу в правый карман брюк, потом снова вынимаю и перекладываю в левый карман пиджака. Надеваю брючный ремень, застегиваю пряжку. Беру Кэмел и спички и думаю, куда их положить. В конце концов оставляю их в руке. Около лифта со мной ждет кабину какой-то маленький, лысый мужчина, он, ворча, уходит. Я смотрю на него и вдруг осознаю, что он не ниже меня. На высоких каблуках я высокая женщина, а теперь я, пожалуй, маленький мужчина.

В лифте стоит женщина лет сорока. Я остаюсь у двери. Когда мы останавливаемся на первом этаже, и я уже собираюсь выйти, и вдруг вспоминаю, что я – мужчина: я сторонюсь и она выходит первой, не поглядев на меня. «Удивительный ритуал», – думаю я. И в то же время очень радуюсь: выходит!

Он сидит в углу на диване и делает знак, чтоб я села в кресло напротив за низкий столик, на котором стоит медная лампа, пустая пепельница и его стакан с шотландским виски. На нем серый костюм, похожий на мой. Он разглядывает меня, осматривая обувь, пиджак, узел галстука, бороду, прическу.

– А шляпа?

– Шляпа? Я не сумела ее как следует надеть. Я вертела ее и так, и эдак.

Он кривится, потом смеется и выпивает глоток виски; вид у него восхищенный.

– Не так важно, – говорит он наконец все еще улыбаясь. – Ты очень хороша. Просто восхитительна. Отставим шляпу. – Он наклоняется ко мне и берет мои руки в свои, как будто согревает пуки мальчика, который пришел домой с улицы, где лепил снежную бабу.

– Не нервничай. Не из-за чего нервничать.

Подходит официант. Он заказывает мне вино, а себе еще одно виски, но позы не меняет: нога на ногу, наклонив торс ко мне и держа мои руки в своих. Я сижу прямо, напряженно, обуреваемая самыми противоречивыми чувствами; но разве не так было с того самого дня, как я узнала его? Мне неловко, я краснею, задыхаюсь, я крайне возбуждена и пьяна, хотя еще ничего не пила.

Официант совершенно невозмутим. Когда он приносит заказ, я осмеливаюсь взглянуть на него. Он ничего не замечает.

– Все внутри тебя, понимаешь, – говорит мне сидящий напротив мужчина, одетый в такой же костюм, как я. – Людям вокруг на все наплевать. Но меня очень забавляет, что ты так смущаешься.

Мы идем в ресторан, и когда официанта рядом нет, он держит меня за руки. Мне трудно жевать, еще труднее глотать; я пью в два раза больше, чем обычно. Потом мы пьем еще что-то в баре, и он кладет руку мне на бедро.

Когда мы поднимаемся в номер, он подводит меня к зеркалу и обнимает за плечи. Мы разглядываем себя: двое мужчин, один – высокий и чисто выбритый, другой – маленький и бородатый; оба в темных костюмах, один в розовой рубашке, другой – в голубой.

– Сними ремень, – говорит он тихо.

Я повинуюсь, не в состоянии отвести взгляда от зеркала. Не зная, что делать, я сворачиваю ремень. Он берет его и говорит:

– Влезай на кровать и стань на четвереньки.