Темная Башня - Кинг Стивен. Страница 22

— Эйк! Эйк — Эйк!

— Да, — он заставил себя подняться. — Я иду, Ыш. Но что это за место?

Ыш понятия не имел, чем вызвана озабоченность, которую он слышал в голосе своего ка-дина; он видел перед собой то же, что и прежде, обонял то же, что и прежде: ее запах, мальчик просил его найти, следовать за ним. И запах этот становился все свежее. Ыш побежал дальше.

Пять минут спустя Джейк остановился вновь, крича: «Ыш! Подожди, остановись!»

Покалывание в боку вернулось, проникло глубже, но все-таки остановило мальчика не оно. Все изменилось. Или изменялось. И, да поможет ему Господь, он знал, во что все менялось.

Над его головой по-прежнему горели флуоресцентные лампы, но стены покрыла зеленая растительность. Воздух стал сырым и влажным, рубашка намокла, прилипла к телу. Прекрасная оранжевая бабочка огромных размеров пролетела мимо его широко раскрывшихся глаз. Джейк попытался ее схватить, но бабочка легко и непринужденно ускользнула от его руки. Играючи, подумал он.

Выложенный плиткой коридор превратился в тропу в джунглях. Впереди тропа эта вела к неровной дыре в густой растительности, возможно, к какой-то вырубке или прогалине. А дальше Джейк сквозь туман видел огромные старые деревья, их могучие стволы покрывал мох, ветви переплели лианы. Он видел и громадные папоротники, а над деревьями, сквозь зеленый покров, слепящее небо, накрывающее джунгли. Он знал, что находится под Нью-Йорком, должен находиться под Нью-Йорком, но…

Пронзительно закричала мартышка, так близко, что Джейк дернулся и поднял голову, уверенный, что увидит ее прямо над собой, лыбящуюся на него между ламп. А потом, леденя кровь, по джунглям прокатился оглушающий рык льва. Только этот лев определенно не спал.

Мальчик уже хотел развернуться на сто восемьдесят градусов и дать деру, когда понял, что такой возможности у него нет; «низкие люди» (возможно, возглавлял их тот самый тип, который сказал, что «паппа стал обедом»), отрезали ему путь к отступлению. И Ыш смотрел на него с горящим в глазах нетерпением, ему явно хотелось бежать дальше. Ыш тупостью не отличался, но не выказывал никаких признаков тревоги, во всяком случае, не считал, что впереди их поджидает что-то ужасное.

Со своей стороны, Ыш тоже не мог понять, что происходит с Джейком. Он знал, что мальчик устал, чувствовал по запаху, но знал и другое: Эйк боялся. Почему? Да, в этом месте хватало неприятных запахов, преимущественно пахло людьми, но Ыш не считал, что они свидетельствовали о нависшей над ними опасности. А кроме того, здесь был и ее запах. Теперь очень свежий. Словно она находилась совсем рядом.

— Эйк! — вновь тявкнул он.

Джейк уже восстановил дыхание.

— Хорошо, — он огляделся. — Ладно. Но не так быстро.

— Тро, — откликнулся Ыш, и Джейк без труда отметил нотки осуждения в ответе Ыша.

Джейк двинулся дальше только потому, что выбора у него не было. Он шагал по поднимающейся вверх по склону заросшей тропе (по восприятию Ыша, они шли по прямой, проложенной на горизонтальной плоскости, с того самого момента, как лестница осталась позади), которая вела к прогалине или вырубке, обрамленной папоротниками и лианами, к безумному визгу мартышки и леденящему мошонку реву охотящегося льва. А в голове вновь и вновь звучала песня

(в деревне… в джунглях… тихо, мой милый, не шевелись, мой милый…)

и теперь он знал, что это за песня, знал даже название группы

(это же «Токенс» note 20 с песней «Лев сегодня спит», покинувшей чарты, но не наши сердца)

которая исполняла ее, но какой фильм? Как назывался этот чертов фи…

Джейк добрался до вершины склона и края прогалины. Всмотрелся в ковер широких зеленых листьев и ярких пурпурных цветов (маленький зеленый червячок как раз забирался в сердцевину одного из них), и в тот самый момент в памяти всплыло название фильма, а по коже вдруг побежали мурашки, по всему телу, от шеи до пяток. Мгновением позже первый динозавр вышел из джунглей (громадных джунглей) и неспешно пересек прогалину.

Однажды, давным — давно

(пришла пора перекусить)

когда он был маленьким мальчиком

(черничный в чашки чай разлить)

наступил день, когда мать отправилась в Монреаль со своим арт — клубом, а отец — в Лас — Вегас на ежегодное представление осенних программ;

(и джем по-братски разделить)

случилось это, когда Баме было четыре…

Единственный человек, который любит Баму,

(миссис Шоу, миссис Грета Шоу)

зовет его. Она срезает корочки с его сэндвичей, прикрепляет его рисунки, сделанные в детском саду, к холодильнику магнитами, которые выглядят, как маленькие пластиковые фрукты, называет Бама, и для него это особое имя

(для них)

потому что его отец, как-то в субботу, по пьяному делу, обучил его песенке: «Разливайся вширь и ввысь, к горизонту развернись, на тебя идет стена, Бамы Алая волна!» и поэтому она зовет его Бама, это секретное имя, и только они знают, что оно означает, и больше не знает никто, и это все равно, что иметь дом, войти в который можешь только ты, безопасный дом в страшном лесу, где все тени выглядят, как чудовища, великаны — людоеды и тигры.

(«Тайгер, тайгер, вспыхни ярко», — поет ему мать, потому что полагает эту песенку колыбельной, вместе с: «Я слышала, как жужжала муха… когда умерла». От последней фразы Баму Чеймберза бьет дрожь, хотя матери он никогда ничего не говорит; иной раз он лежит в постели ночью, а случается, и днем, после обеда, и думает: «Я услышу, как жужжит муха, и это будет моя муха-смерть, мое сердце остановится, мой язык упадет в горло, как камень падает в колодец», — и это воспоминания, в которых он не признается).

Это хорошо, иметь секретное имя, и когда он узнает, что мать собирается в Монреаль во имя искусства, а отец — в Вегас, помочь в презентации новых шоу телесети, он умоляет мать попросить миссис Шоу остаться с ним, и в конце концов мать сдается. Маленький Джейки знает, что миссис Шоу — не его мать, и не единожды миссис Грета Шоу сама говорила ему, что она — не его мать.

«Я надеюсь, ты знаешь, что я — не твоя мать, Бама, — говорит она, ставя перед ним тарелку, а на тарелке — сэндвич с ореховым маслом, беконом и бананом, а корочки срезаны так, как умеет их срезать только Грета Шоу, потому что в мои обязанности это не входит».

И Джейки… только здесь он — Бама, он — Бама, когда они вдвоем… не может найти слов, чтобы сказать ей, что он это знает, знает, но хочет побыть с ней, пока не вернется настоящая мать или пока он не вырастет и муха — смерть перестанет его страшить.

И Джейки говорит: «Не волнуйся, я в порядке», — но он все равно рад что миссис Шоу соглашается остаться и не придет та девица что оставалась с ним в прошлый раз в коротенькой юбке занимающаяся только своими волосами и помадой не обращающая на него ни малейшего внимания не знающая что в глубине своего сердца он — Бама, и господи до чего эта маленькая Дейзи Мэй

(именно так его отец называет всех сиделок)

глупа глупа глупа. Миссис Шоу не глупа. Миссис Шоу кормит его после возвращения из детского сада. Называет эту трапезу послеполуденным чаем или просто полдником, и не важно, что она ему предлагает, творог и фрукты, сэндвич со срезанной корочкой, кусок торта, канапе, оставшиеся после вчерашней вечеринки, она всегда поет одну и ту же песенку, когда ставит перед ним ему: «Пришла пора перекусить, черничный в чашки чай разлить, и джем по-братски разделить».

(его настоящая мать)

или умник

(его отец)

и хотя он знает, что идея глупая, он обдумывает ее в постели забавы ради, полагая, что куда приятнее думать об этом, а не мухе — смерти, которая прилетит и будет жужжать над его трупом, когда он умрет с языком, свалившимся в горло, как камень — в колодец. Во второй половине дня, когда он возвращается домой из детского сада (к тому времени он достаточно большой, чтобы знать, что детский сад — это ступень к начальной школе), он смотрит в своей комнате передачу «Фильм за миллион долларов». Передача «Фильм за миллион долларов» характерна тем, что целую неделю, в одно и то же время, в четыре часа дня, по ней показывают один и тот же фильм. На неделе предшествующей отъезду родителей, когда миссис Шоу стала оставаться на ночь, вместо того, чтобы уходить домой