Не моя война - Миронов Вячеслав Николаевич. Страница 3

На меня была возложена ответственность по поддержанию связи с подразделениями, которые зачастую находились на приличном удалении от штаба части — до двадцати километров.

Очень часто местные крестьяне, запахивая поля там, где раньше им было запрещено обрабатывать землю, случайно рвали кабели связи: так у них появилось новое увлечение — уже нарочно рвали кабель, выкапывали его, обжигали и сдавали в пункты приёма цветного лома. Понять их можно было, после начала войны работы никакой не стало. Жить как-то надо. Но мне не легче от их проблем. У меня связь боевая, а тут эти местные!..

И вот ночью меня поднял мой командир — начальник связи:

— Олег, с третьим дивизионом связь пропала. Съезди, посмотри.

— Ох, достали меня эти крестьяне и охотники за цветным ломом. А по радио пробовал?

— Пробовал. Тишина.

— Может, генератор накрылся?

— Не знаю, съезди по быстрому, глянь, что к чему.

Я сам сел за руль старенького «ГАЗ-66», солдат-водителей давно уже не было, и поехал в сторону дивизиона. Для маскировки от местных ополченцев на лобовое стекло наклеил плакатик с флагом Азербайджана. По пути останавливался и из контрольных точек выходил на связь с КП, все было нормально. Вот и третий ЗРДН. Ворота были распахнуты настежь.

Странно, очень странно. Всегда ворота закрывали. Защиты мало, но, по крайней мере, видно, что есть хозяева, не брошено хозяйство.

Я медленно проехал по дороге, ведущей к КП дивизиона. На небольшом плацу перед входом в капонир горел свет. Значит генератор целый. Что дальше?

На этом пятачке много народу. Очень много, человек около ста. Во всем третьем ЗРДН не больше шестнадцати человек. Но он оставался единственным боеспособным подразделением, поэтому людей снимали с других дивизионов и направляли сюда. Сразу бросилось в глаза то, что среди этой пёстрой вооружённой толпы ополченцев, наряжённых в добротный импортный камуфляж, не было наших. Наших видно сразу и издалека, выгоревшее, застиранное почти добела х\б, было бы заметно в эту тёплую ночь.

Я тихо ехал, толпа расступалась передо мной, ополченцы махали руками, улыбались. Я тоже скалил зубы. Они одобрительно показывали на плакатик на лобовом стекле и поднимали большой палец. Мол, хорошо, свои приехали. Ага, свои! Ваши лошадь в овраге доедают! Черт! Ничего понять не могу.

Дальше ехать было невозможно. Вышел. Закурил. В пачке оставалась всего пара сигарет.

— О, помощь приехала! — джигиты настроены дружелюбно.

— А где наши?

Из толпы вынырнул прапорщик Сабиров. Сразу и не признаешь. Был у нас замусоленный, грязный, вороватый прапорюга. Потом исчез после очередного похищения очередной машины со стоянки ДХ. Он тогда и стоял в карауле. Исчез вместе с автоматом. Сейчас важный, камуфляж забугровый нацепил. Морду наел.

— Привет, Сабиров! А где командир, офицеры?

— Господин Сурет Гусейнов беседует с ними в оперзале.

— Понятно. А ты чего вырядился и здесь выхаживаешь? Боевиком заделался?

— Я тебе не Сабиров! А мюдюрь (господин) Сабир, ты меня понял, русская свинья?!

— Как же тут не понять, — я сильно затянулся, посмотрел на сигарету, — если за тобой около сотни стволов. Вот если один на один, так можно было бы тебе башку твою пустую и расколотить.

— Ах ты, свинья! — Сабиров замахнулся на меня.

Замах был такой, что можно было уснуть, я поднырнул под руку, ушёл влево, затем коротким ударом правой заехал ему в живот, он согнулся. Я выпрямился — теперь по корпусу ногой. Бывший прапорщик, а ныне, по его словам, мюдюр, отлетел в сторону.

— Получи, фашист, гранату от советских партизан! — только и успел я сказать, как меня сбили с ног и начали пинать ногами.

Я крутился на земле как волчок. Поэтому удары приходились в основном вскользь. Практика уличных драк в Кемерово пригодилась.

— Хватит! Поднимите его, — голос Сабирова, пардон, господина Сабира. — Отведите к командующему, этот нам пригодится.

Меня бесцеремонно подняли, поставили на ноги и, грубо толкая вперёд, повели на КП дивизиона. Бронированная дверь тоже распахнута. Ступенька, ступенька, как бы не упасть здесь в полумраке! Костей не соберёшь.

Вот и зал. Перед возвышенностью — «капитанским мостиком» — толпой стоят все офицеры и прапорщики 3-го ЗРДН. На своём месте сидел командир дивизиона подполковник Бобов Василий Степанович.

Меня с силой швырнули в толпу наших. Я с ходу врезался в Серёгу Модаева.

— Здорово, Серый! Что это за цирк у вас тут?

— Тихо. Сейчас все узнаешь!

В стороне стоял Гусейнов.

Гусейнов был не дурак. Но позёр страшный, любитель «сыграть» на публику. Речь его предназначалась скорее не нам, а его ополченцам. Уже более четырех лет длился Карабахский конфликт. Поначалу он выражался в стихийных погромах и грабежах с обеих сторон. А около года назад и Армения и Азербайджан перешли к открытым вооружённым столкновениям.

Наша часть была дислоцирована на территории Азербайджана, на границе с Карабахом. С одной стороны, мы искренне сочувствовали армянам, все-таки наши, братья-христиане, но дабы не злить азербайджанских аборигенов, демонстративно не принимали участие в яростных спорах и мелких стычках.

Каждая сторона перелопачивала массу архивов, доставая из них пыльные, ветхие документы и, потрясая ими, кричала, что эта земля принадлежит именно его народу.

Были эмиссары с обеих сторон, нам предлагали огромные деньги, чтобы продали оружие, или пошли к кому-нибудь наёмниками, инструкторами. Энтузиазма и охотников повоевать с обеих сторон было много, а вот офицеров, способных из толпы гражданских сделать подобие боеспособного подразделения, было явно недостаточно. Для нас же главным было просто нести боевое дежурство. Как мы шутили: «Нести свой крест — БД». И всем отвечали на азербайджанском я зыке: «Карабах — лязимды, КП— бизимды» (Карабах — ваш, КП — наш).

И вот Гусейнов начал:

— Вы захвачены народно-освободительной армией Азербайджана (свист, аплодисменты «захватчиков»)! Все имущество, оружие теперь принадлежит нам (снова одобрительный шум)! А вы объявляетесь пленными!

Захватчики заорали что-то на своём языке. Визг, писк, радостные вопли. Мы набычились. Ещё бы, чтобы какая-то сволота захватывала в плен советских офицеров! Хрен вам в ухо!

Рядом стоящий прапорщик Сеня Морозко дёрнулся, вырвался из-под упёртого в шею ствола автомата. Обернулся, схватился руками за ствол и цевьё, вырвал автомат из рук боевика-ополченца, ударил его в пах ногой. Джигит-боевик с диким воем сложился пополам и, зажав разбитое своё «хозяйство» руками, покатился по полу.

Морозко передёрнул затвор и повёл стволом поверх голов:

— На пол, ублюдки!..

Неожиданно громко ударил выстрел, и Морозко рухнул лицом вниз, не закончив фразы. Я лишь успел заметить, что на груди его образовалось большое красное пятно, а под курткой-"афганкой" что-то стало торчать. Когда он упал, мы увидели входное отверстие от пули в спине.

Гусейнов опустил пистолет.

Ну вот, а я ещё думал, что он идиот, раз держит автомат на левом плече. Думал, что так профи не поступают. Ошибался. Недооценил я этого шакала. Никто из нас ранее не принимал этих боевиков-ублюдков всерьёз. Ну, захотелось мужикам покуражиться, нацепили на себя оружие, питаются в кафешках придорожных бесплатно, мелким рэкетом промышляют. Теперь придётся считаться с ними.

Мы же не пехота, а инженеры. Наше оружие — ракеты. Все из нас проходили общевойсковую подготовку в училище на 1-2 курсах, но это все быстро забывается.

Мне в этом плане было легче. Я оканчивал командное училище связи. И весь наш батальон готовили для Афганистана. Учили именно воевать, а не просто командовать, учили выживать самих и спасать подчинённый личный состав. Учили, как выполнить боевую задачу и сохранить солдат. А это непросто, ой, как непросто! Учили убивать. Учили «жрать» всякую гадость, но выжить. Выжить!

Я открываю глаза, осматриваю наше узилище. Горько усмехаюсь. Видимо, эта подготовка мне сейчас пригодится. Ещё как пригодится. Я сплёвываю на бетонный пол вязкую смесь крови и слюней, что накопилась во рту. Глотать больно, голова кружится. Подташнивает. Послышались какие-то неясные звуки в конце коридора. Прислушиваюсь. Может, Витьку бьют? Непонятно. Откидываюсь на прохладную стену. Голову приятно холодит. Господи! Не лиши меня разума, памяти! Лучше убей, но память оставь! Закрываю глаза и вновь вспоминаю.