Смерть ростовщика - Мале Лео. Страница 19

С виду комната не изменилась. По-прежнему чистая, по-прежнему суровая, с тем же потертым ковром и одеждой на спинке стула.

Через открытое по случаю первого весеннего дня окно в комнату мягким нежным ветерком доносило шум улицы.

Я принялся за дело. Сам не зная точно, что ищу, я обыскивал одежду и нашел лишь одно письмо, отправленное 5 января из Нанта и начинающееся словами: "Мой дорогой племянник... " Подписавшая беспокоилась о будущем молодого человека, не одобряла его ссору с отцом, а равным образом и отца, считавшего сына никчемным, и надеялась, что все обойдется. Племянник ответил, и, как – положено человеку аккуратному, завсегдатаю архивов, сохранил копию ответа, – разве что я держал в руках самое письмо, по размышлению не отосланное. В двух словах, он протестовал против своей, объявленной "городу и миру" ни к чему не пригодности, заявлял, будто способен самостоятельно устроиться в жизни безо всякой помощи (не считая ежемесячного пенсиона, разумеется). В заключение он более или менее прозрачно давал понять, что денежный перевод всегда кстати.

Я положил письмо туда, откуда взял, и перенес внимание на книги, составлявшие небольшую библиотеку. Ничего легкомысленного. Соборы Франции... Сокровища из камня... Париж, каким он был... и т. д. Один из томов абсолютно развалился. Из него вырвали две или три иллюстрации во всю страницу, чтобы вставить в рамку и повесить над кроватью.

Морис Баду оказался настоящим поэтом каменных руин. Он жил в окружении старых камней и готов был голодать ради них. Собственно, примерно то же самое мне и сообщил его отец, так что ничего нового я не узнал. Это не проливало ни лучика света на суть его отношений с покойным Кабиролем.

Стол был завален бумагами. Я погрузился в них, но, увы, с отрицательным результатом.

Мне больше повезло с плотной папкой, полной пожелтевших бумаг и перевязанной ремнем. Там оказалось множество документов на латыни, нечего было и пытаться их переводить. Мне пришлось бы для этого вернуться за школьную парту. Я не располагал требуемым временем.

К тому же, в тех школах, где я учился, латынь не преподавали. Многие листки потемнели по краям, словно после пожара. Другие, испещренные мокрыми вонявшими плесенью разводами, покрывали готические записи. Там и сям я расшифровывал фразу-другую на старофранцузском.

Из одного конверта я извлек подборку вырезок из газет и вырванные из двух разных книг, если судить по шрифту, страницы. Одна из книг касалась Изабеллы Баварской, другая трактовала о Николя Фламеле. Газетные вырезки все были посвящены событиям одного порядка: обнаружение рабочими, сносившими обветшавшее здание на улице Муффтар, ящика, полного дукатов и дублонов (дело сильно нашумело прямо перед войной, а после оккупации слушалось в суде); сходное открытие, не так давно сделанное бойскаутами в аббатстве де Сэн-Вандрий; и третья находка, на сей раз в Марэ, на улице Вокансон. Там же находился план и тетрадка, заполненная неразборчивыми заметками в телеграфном стиле. Они окончательно раскрыли мне глаза на малость безумную деятельность Мориса Баду.

Он искал клад!

Оставленный королевой или писателем-присяжным, алхимиком в свободное время, а может сразу обоими. Это не стоило дороже. Он искал его для себя, или... Или для Кабироля. В последнем случае моя оценка требовала поправки. Возможно, все это было не таким безумием, каким выглядело. Кабироль был кем угодно, но только не психом, А старинные документы, над которыми Морис Баду склонял – и сейчас тоже – свой высокий лоб ученого...

Ладно!.. Меня не слишком удивит, если вскроется кража в Национальном Архиве! И обворует его лично Баду, влюбленный в старые камни и все с ними связанное...

Почему бы и нет?

Из ближайшей будки я позвонил Баду-отцу. Его секретарь мне ответила, что он на конференции, но можно оставить сообщение, она передаст.

– Я перезвоню.

– Тогда не раньше 18 часов. Кто звонил?

– Нестор Бурма.

Оставалось только ждать. Никто не улетучится. Я устроил себе перемену. На манер школьников. И отправился в сторону Зимнего Цирка.

Ни у кого ничего не спрашивая, я проник в здание и в конце концов набрел на некоего юнца, имеющего такой скучающий вид, что мухи дохли. Он занимал кабинет, оклеенный афишами и, если принюхаться, пахнущий стружкой.

– В чем дело? – спросил он при моем появлении.

И тут же зевнул. Со времени моего последнего посещения зоопарка я не имел случая полюбоваться подобной пастью.

– Журналист "Крепю", – представился я. – Моя фамилия Далор. Можете рассказать что-нибудь о будущем представлении?

– Вот афиша, – ответил он. Не вставая с места, он большим пальцем показал через плечо на висевшую позади него афишу. – Перепишите имена и снабдите прилагательными. Насколько я знаю, все так поступают. – И снова зевнул.

Я прочитал афишу. Пятница, 14 апреля, – Сенсационный дебют. Оставалась неделя. Я вовремя подцепил эту работенку. Поверх россыпи звезд разного калибра броскими разноцветными буквами были напечатаны имена, среди которых попалось знакомое: Мишель Сельдоу, чудесный кудесник. Американская звезда: Мисс Пэрль, Королева воздушной трапеции, с партнерами. Я заметил:

– Она, кажется, уже принесла неплохой доход вашей конторе в ноябре?

– Точно, – подтвердил скучающий парень.

– У вас не найдется фотографии?

Он открыл не меньше дюжины ящиков, прежде чем нашел нужный. Видно, обстановка была ему плохо знакома. Наконец, по-прежнему зевая, он положил между нами конверт с фотографиями, даже не удосужившись их просмотреть. Эту заботу он предоставил мне. Я довольно быстро напал на искомое: на фотографии – с надписью Мисс Пэрль в углу – была изображена аппетитная особа, судя по всему, светлая блондинка, с таким глубоким декольте, что подайся она еще немного вперед, зритель ничего не упустил бы из виду. Это не был костюм для манежа. Но Мисс Пэрль стремилась любым способом и постоянно вызывать головокружение. Замечательный пример профессиональной добросовестности, которую я оценил, как знаток.

– Кстати, о фотографиях, – сказал я, убирая изображение артистки и вместо нее подсовывая под нос юнцу портрет Жакье. – Похоже, этот мужчина... – я подмигнул. – ...Мы журналисты не отличаемся скромностью и любопытны. Он зевнул:

– Это кто?

– Исчезнувший тип.

– Не знаю.

– Говорят, он вертелся рядом.

– Рядом с кем?

– С Мисс Пэрль.

– А! Так это он?

– Вы о нем слышали?

– Тошнотворные слухи. Но я не поверил.

– Почему?

– Из-за Марио.

– Марио?

– С партнером... – он показал на афишу за спиной. – ...Кто-то же должен ее ловить, когда она болтается в воздухе на 20-метровой высоте.

– Хм-м... В ее интересах не ссориться с коллегой, а?

– Именно.

– Женаты?

– Не думаю.

– Но спали вместе?

– Похоже на то.

– Ревнив?

– На его месте я бы был.

– А он, может, и нет. Публика прежде всего, вы понимаете, что я имею в виду?

– Понимаю.

– Кажется, он сбежал с ней.

– Кто?

– Жакье.

– Жакье?

– Этот тип"

– Сбежал с кем?

– С Мисс Пэрль.

– Ну, я их на вокзал не провожал... – Он зевнул. – В любом случае, ничего не сломано. Команда возвращается в полном составе. Может, Марио и не ревнив. И если ваш тип был при деньгах...

– Марио к ним чувствителен?

– Все к ним чувствительны, а Марио больше, чем всякий другой. Всю первую неделю ему придется здесь работать практически задарма.

– Долги?

– Ay вас их нет?

– Не надо о грустном...

– Вы как-то странно это говорите. Скажите-ка...

Он вроде бы проснулся. Но скука, написанная на его лице, не исчезла, а только усилилась.

– ...вы ведь зарабатываете на хлеб сплетнями и... На сей раз он имел причину для недовольства.

– Успокойтесь, – сказал я. – Я любопытствую, потому что если журналист не будет знать всего, то кто тогда? Но это исключительно ради самообразования. У меня нет желания писать на эту тему. "Любовь и ненависть воздушных гимнастов". Старо и отдает мелодрамой. Я ищу сюжет пооригинальней.