Тайны одного Парижского бульвара - Мале Лео. Страница 6

– Согласен с чем? – спрашивает он.

– Что речь идет о рекламной карточке для борделя.

– Да, пожалуй... речь идет об этом. Правда, прежде чем эта стерва...

Я резко прерываю его рассказ о пережитых воспоминаниях.

– Ладно. Очень хорошо. Что вы об этом думаете?

– Что им там, в Шанхае, везет.

– И это все?

– Ну да. А что я еще могу вам сказать?

– Я не знаю. Вы могли знать это место.

Он встряхивает головой, своей большой головой с красным лицом.

– Нет, старина. Я никогда не бывал в тех краях. Я знаю Южную Америку, но совсем не знаю Китай.

Я забираю мою розовую карточку и прячу в свой бумажник. Марсель нахмуривает брови, потом бросает на меня несколько странный взгляд.

– А знаете, это может стоить немало бабок!

– Эта рекламка?

– А почему нет? Вы знаете Ги Флорана?

– Нет. Кто это?

– Один тип, который пишет. Он не писатель, но тип, который пишет. Он очень известен в блатном мире. В других кругах – не знаю, а вот среди блатных – да. Он написал две или три книжицы о проституции, о публичных домах и т. п. По этим вопросам он знает больше, чем я.

– Осмелюсь сказать, что вы тоже кое-что знаете, месье Марсель. Итак, вы полагаете, что этот Ги Флоран купит у меня эту карточку?

– Почему бы и нет? Если, само собой разумеется, ее еще нет в его коллекции, знаете, у него потрясающая коллекция. Фотографии, рекламные открытки, специальное белье, одним словом, всякая всячина!

– Да, безусловно. А этот Ги Флоран – один из ваших приятелей?

– Один из клиентов.

Марсель глянул на стенные часы:

– Скоро явится на аперитив. Он живет рядом, на улице Фонтен, и приходит каждый день. Меня удивит, если сегодня он нас надует.

Не надул. Он появляется в десять минут первого.

Это сморщенный человечек лет шестидесяти, ростом от горшка два вершка, с тростью, усиками в виде зубной щетки и в пенсне. Вид неудавшегося портрета кисти Тулуз-Лотрека. Просто потеха, до чего же этот тип, который выдает себя за историка блатного мира (об этом он мне скажет немного позже), похож на завсегдатая борделей и в то же время на уличного пижона.

Марсель, бывший хозяин притона, знакомит нас:

– Господин Нестор Бурма.

– Господин Ги Флоран.

Мы обмениваемся рукопожатиями и берем в руки стаканы, я перевожу разговор на специальность литератора и вытаскиваю все ту же розовую рекламную карточку.

– Может, это вас заинтересует, – говорит Марсель, который рассчитывает на какие-то комиссионные.

– Конечно, нет, – ворчит Ги Флоран. – На кой черт мне это нужно? Это плохо напечатано, текст дрянной, все неоригинально. К тому же оригинал, то есть карточки такого типа, которые распространялись в Шанхае в тридцатых годах, есть у меня дома в нескольких экземплярах.

– А-а, – говорю я. – Так это относится к тридцатым годам?

– Да.

– Так это заведение больше не существует?

– Нет.

– А вам оно знакомо?

– По слухам. Моей ноги никогда там не было. Это далековато.

– Это было заведение какого типа?

– Очень шикарное. Очень посещаемое.

– Нечто вроде Шабане? – спрашивает Марсель.

– Лучше, старина.

– Вот те на, черт побери!

– Да...

Ги Флоран постукивает пальцами по розовой рекламке. Он нацеливается на меня стеклами своего пенсне:

– А откуда у вас эта штука?

– Я ее нашел.

Историк преступного мира почесывает свои бакенбарды:

– Интересно знать, что за олух печатает это?

Меня это не интересует. Я это знаю. Высказываю предположение:

– Может быть, это имеет какую-нибудь ценность. Как забавная редкость.

Он возражает:

– Да нет же, старина. Это не стоит ни гроша. Единственный человек, кому можно было бы попытаться сбыть товар такого рода, это я. А у меня их полно. Этот бордель выпускал рекламу на всех языках. Рекламки печатались по-английски, как вот эта, другие по-французски, иные – по-португальски, по-немецки и т. д. Однако, надо сказать, что в это время немцев бывало немного, скорее даже совсем не было в Международной концессии Шанхая.

– Международная концессия?

– Ну да. Вы никогда не слышали о Международной концессии?

– Да, да, конечно.

Кажется, что Ги Флоран о чем-то задумался. Сардоническая усмешка приподымает его усы:

– Им следовало бы также выпускать свои карточки и по-русски.

Я настораживаюсь:

– По-русски?

– Да.

– Почему?

– Потому что эти женщины "самые изысканные и самые холеные в городе", знаете ли вы, кто это такие?

– Нет.

Он смеется горьким смехом. Историк блатного мира. Историк проституции. Чего он только не повидал... И теперь я вспоминаю, как он сам или кто-то из его собратьев рассказывал мне об одной содержанке публичного дома, которую мотали по гарнизонам разных городов, но все ее знакомство с этими городами ограничивалось дорогой от вокзала к дому с красным фонарем. Однако, она коллекционировала открытки с видами этих городов и иногда предлагала симпатичному клиенту полюбоваться ими: "Знаешь, а я попутешествовала... Гляди, это – Амьен... Вот Кастельнодари... Вот Монпелье... Красивые города, очень красивые города, так мне говорили и судя по этим открыткам... "

– Итак, эти самые изысканные женщины... – говорю я.

– Были женами и дочерьми белых эмигрантов... Не все, но некоторые. А в "Таверне Брюло" – чертовски известное местечко – все были белые. Я не бросил бы в них камень только за то, что это были шлюхи из высших сфер. Господи Боже! Надо же что-нибудь жевать, черт возьми!

Я поглаживаю нос чубуком своей трубки и продолжаю:

– Белые? Вы хотите сказать – русские белые? Жены и дочери высшего офицерства? Неужели все это правда?

Ги Флоран с жалостью смотрит на меня:

– Знаете, старина. – Он смеется. – Раз уж мы разговариваем о Китае, то вам невредно было бы съездить туда. Там, кажется, приступают к солидному промыванию мозгов. Поскольку это стимулирует соображалку, вы бы выиграли от этого. А что же я тут пытаюсь вам растолковать насчет этих самых изысканных женщин?

Я крепко выругался. Что там ни думай о болтовне Омера Гольди, русские-таки выступают на сцену.

IV

Немного погодя в бюро, сообщив Элен о моем открытии, я спрашиваю ее:

– Как вам нравится этот бульон, моя курочка?

– Не знаю, – отвечает она, улыбаясь, – может быть, следует спросить об этом у повара?

– Чтобы возобновить наш матч? Спасибо большое!

– Ну, а блондинка?

Я делаю неопределенный жест:

– Все, что я мог бы сделать для нее, ее не воскресит, не правда ли? Вот так... С другой стороны, мне уже осточертело играть роль служащего из похоронного бюро.

– Вывод?

– Не имеется.

– Но все-таки! Не говорите мне, что сейчас у вас нет более четкого представления об этом Чанг Пу. Да или нет?

– Я сам задаю себе этот вопрос. Омер Гольди сказал нам, что тот вовлек сына одного из его друзей в убийственную любовную историю... Где какая-то русская женщина, может быть, играет определенную роль. В тот момент я в это не поверил.

– А сейчас?

– Не верю по-прежнему. Но я вынужден допустить, что русские могут быть замешаны в этом деле. А потом эта блондинка, которую я видел в шкафу... Быть может, тоже русская?

– Судя по цвету ее волос?

– Да. А почему бы и нет?

– Правда, почему бы и нет?

– Как бы там ни было, я не понимаю, почему Чанг Пу сам печатает эти розовые карточки... Заведение, которого они касаются, уже давно не существует.

– А может, он сумасшедший?

– Он произвел на вас такое впечатление?

– По правде говоря, нет. Но...

– Здесь нет "но", и Чанг Пу не чокнутый. Он...

Тут я хмурю брови:

– Мне пришла в голову мысль. А что, если этот китаец занимается шантажом? Или собирается им заняться?

– Как так?

– А вы не находите, все-таки это странное занятие – печатать такие вот карточки? Ничего необычного не было бы в том, что это дело задумано с целью напомнить кому-нибудь славное старое время...