Разделенный Мир - Малинин Евгений Николаевич. Страница 68

– Злата! – прогремел его замечательный голос во всю его чудовищную мощь. – Какое счастье!

Он подскочил к девушке и схватил ее за руки.

– Тебя не утвердили в должности? – Эта мысль, похоже, доставляла ему неизъяснимое наслаждение.

– Нет, – разочаровала его Злата. – Меня утвердили. Теперь я служитель второго круга, хранитель дареных книг.

– Ох, ох, какие у нас гости!.. – раздался хрипловатый голос оборванного толстяка. Он отхлебнул из бокала, сграбастал с блюда кусок копченой курятины, запихнул его в рот и принялся, чавкая, пережевывать.

– Но как же ты тогда оказалась в городе? – растерялся Ширван. На своего сотрапезника он не обращал внимания.

– У меня большие возможности, – успокаивающе улыбнулась Злата и, чтобы перевести разговор в другое русло, посмотрела на чавкающего толстяка.

– Какие у тебя занятные друзья. Откуда такое оборванное чудо?

– Да это мой старый товарищ. Он бродячий поэт. – Ширван повернулся к обжоре. – Нисави-сада, познакомься с моим другом. Это она вернула мне голос!

Тот проглотил кусок, вытер сальные руки о свое рванье, рыгнул и пьяно спросил:

– И что она за это хочет?

– Ты, я смотрю, совсем захмелел, – покачал головой Ширван. – Думай, что говоришь!..

– Я знаю, что говорю, – махнул пухлой ладошкой Нисави-сада. – Служитель второго круга даже не пукнет задаром, а чтобы голос бедняге вернуть... – Он усмехнулся и покрутил головой.

– А еще поэт! – рассмеялась Злата. – Тебе ж сказали, что сначала я вернула Ширвану голос, а уже потом стала служителем второго круга.

– Если ты стала служителем второго круга, ты не могла вернуть этому балбесу голос, – неожиданно зло и трезво возразил толстяк. – Потому что если бы ты вернула ему голос, ты никогда бы не вошла во второй круг! Я знаю двор! Я знаю, какими способностями необходимо обладать, чтобы войти во второй круг!

– Может быть, предложишь мне вина? – обратилась Злата ко все еще державшему ее за руку Ширвану. – Похоже, у нас намечается долгий диспут, а у меня в горле пересохло...

– Конечно, конечно, – засуетился бард. Он провел Злату вокруг стола и усадил подальше от толстяка. Выбрав чистый бокал, он налил вина и спросил: – Воды добавить?

Пухлая физиономия его сотрапезника мгновенно перекосилась.

– Не будем портить благородный напиток, – снова улыбнулась Злата и, взяв бокал из его рук, пригубила вино.

– Надо же! – подал голос толстяк. – Служители второго круга начали понимать толк в вине!..

– Создается впечатление, что тебя вышибли из дворца ханифа за пьянство, и ты до сих про не можешь простить оставшимся там то, что они не вылетели вместе с тобой...

Ширван оглушительно расхохотался, а толстяк снова скорчил кислую рожу.

– Какая догадливая дамочка, – недовольно пробурчал он под нос, а Злата, не обращая внимания на его ворчание, спросила:

– Что такое бродячий поэт? Если ты поэт, то почему тебе не сидится на месте? А если ты бродишь, то почему ты поэт? Хотя по внешнему виду ты, безусловно, бродяга.

– Да, дорогая белла, я бродяга. Я брожу по этой несчастной земле и пытаюсь своими стихами хоть немного украсить жизнь несчастных людей. Я прихожу в село, где играется свадьба, и слагаю хвалебную песнь новобрачным. И жители этого села еще долго вспоминают мои стихи. Я прихожу в деревню, где готовятся похороны, и утешаю родных покойника гимном в его честь! И жители деревни долго помнят, каким замечательным человеком был покойный.

– пробормотала Златка себе под нос. – Ну, жрать ты умеешь, – сказала она уже громче. – А вот какой ты поэт, кроме того, что бродячий?..

Толстяк исподлобья посмотрел на злую девчонку и повернулся к Ширвану.

– Ты знаешь, пойду-ка я спать. Завтра мне рано уходить, да и вам, наверное, поговорить надо.

Он тяжело поднялся из-за стола и направился к двери. Взявшись за ручку, он повернулся к серьезно молчащему Ширвану и нахально улыбающейся Златке.

– С тобой, друг, мы еще завтра увидимся. А тебе, дорогая белла, я хочу посвятить свое стихотворение.

– Я еще не умерла, – ехидно бросила Златка, но толстяк уже прикрыл глаза и молча шевелил губами. С минуту в комнате стояла тишина, и вдруг Нисави-сада открыл глаза и размеренно заговорил, глядя прямо в глаза девушке:

Замолчав, толстяк еще секунду вглядывался в девичье лицо, а затем исчез за дверью.

Ширван сидел, опустив голову, а Злата растерянно и нервно прихлебывала из своего бокала. Наконец она решилась нарушить молчание.

– Послушай, а кто такой Ахураматта? Твой друг в своем стихотворении о нем что-то сказал.

Ширван поднял голову.

– Запрещенный бог... – Голос его был задумчив, а сам он очень далек от Златы.

– Что значит – запрещенный? – не унималась та, и Ширван тряхнул головой отгоняя свои мысли.

– Понимаешь, создатель Великого ханифата, Черный маг, утверждал, что Всеобщую Войну остановил великий черный бог Ахриман. Он же воздвиг Границы, отделив нашу страну от остального мира и подарив нам покой. Люди ханифата верят, что за этими Границами все еще идет Всеобщая Война, хотя, по-моему, если это так, то во внешнем мире уже не осталось живых людей...

Ширван замолчал.

– Ну и... – поторопила его Злата.

– Так вот есть древняя легенда, которая утверждает, что Всеобщую Войну развязал как раз черный бог Ахриман, а остановил ее светлый Ахураматта. Служители культа Ахримана, конечно, объявили эту легенду ересью, а имя светлого Ахураматты запретили к произнесению. Только легенда по-прежнему бродит среди людей.

Ширван взглянул на Злату.

– Ты знаешь, в этой легенде утверждается, что Границы разрушит воспитанник светлого Ахураматты.

– Вот как?.. – насторожилась Злата. – И как же его будут звать?

– У него нет имени. Во всяком случае, легенда об этом ничего не говорит. Но она утверждает, что этот воспитанник будет обладать невиданной магической силой...

Несколько секунд они молчали, думая каждый о своем, а потом Злата запинаясь спросила:

– Но если имя Ахураматта запрещено, как мог твой друг вставить его в свое стихотворение?

– Он давно ничего не боится. – Ширван оживился. – Ты знаешь, он дважды попадался на глаза служителям второго круга и его дважды помиловал Великий ханиф.

– Неужели? – удивилась Злата. – А мне сказали, что осужденных белем Оземом не помиловали ни разу.

– Бель Озем не интересуется Нисави-садом. Он говорит, что если Нисави-сада казнить, его дух, выпущенный на свободу, отравит всю столицу.

– А почему же Великий ханиф милует поэта?

Ширван улыбнулся.

– В далекой юности Нисави-сада сложил оду в честь отца Великого ханифа, а тот, восхитившись стихами, простил поэту все его будущие прегрешения.

– Вот это милость! – изумилась Злата.

– Да что мы все об этом обжоре, – встрепенулся Ширван. – Лучше расскажи о себе. Как там во дворце, не очень тебя обижают? Видела ты беля Озема? Он что, на самом деле такой ужасный человек?