Записки коменданта Кремля - Мальков Павел Дмитриевич. Страница 8

– Мальков? Ты откуда?

– Да вот по Невскому ездил, юнкеров разоружал и возил в Петропавловскую крепость.

– В Петропавловскую? Правильно. Только ездил на чем же?

– А у меня машина есть, в порту забрал.

– Вот это хорошо. Пошли!

И Николай Ильич стремительно зашагал через две ступеньки. Я за ним. В одной из комнат третьего этажа сидел, понурясь, какой-то военный с погонами подполковника. Возле него два красногвардейца с винтовками.

– Вот, – говорит Подвойский, – начальник контрразведки штаба Петроградского военного округа подполковник Сурниц. Вези этого подполковника туда же, в Петропавловку. Сдашь комиссару крепости.

Взял я начальника контрразведки, вывел из Смольного, посадил в машину – и в крепость. Сидит подполковник в машине ни жив, ни мертв. Трясется. Довез его, сдал комиссару, а сам обратно. Только до Смольного не доехал…

Дело шло к утру, светать начало, по улицам бегут мальчишки-газетчики, тащат пачки разных газет: «Дело народа», «Новая жизнь», «Речь», «Новое время», «Биржевые ведомости» («Биржевка», как эту газету называли), ну и, конечно, наш «Рабочий путь». Только я тут не о «Рабочем пути», а о «Биржевке» подумал. Паршивая была газетенка, черносотенная, вечно всякие пакости печатала, не раз на моряков-балтийцев клеветала. Терпеть мы «Биржевку» не могли. Специально о ней в Центробалте вопрос ставили, принимали резолюции протеста, посылали в «Биржевку», да она их не печатала. Вынесли, наконец, решение: просить правительство закрыть «Биржевые ведомости», как клеветническую, буржуйскую газету. Только никакого проку не было. Вот об этом-то решении я теперь и вспомнил и велел шоферу ехать в Балтийский экипаж.

Приехал, говорю ребятам; пора «Биржевку» прикрыть, нечего с ней церемониться! Есть решение Центробалта. Сразу нашлось несколько охотников. Сели мы в машину и поехали на Галерную, в редакцию «Биржевых ведомостей». Подъезжаем, ребята выскочили из машины, встали у входов, никому ни войти, ми выйти не дают. В это время мальчишки несут последний выпуск «Биржевки». Газеты мы у них отобрали и выбросили, а им велели убираться. Сам же я в редакцию пошел. Вхожу. Сидят несколько человек.

– По постановлению Центробалта, – говорю, – закрываю вашу газету.

Они молчат, как воды в рот набрали. Одна девица начала было спорить, но я с ней и разговаривать не стал.

– Эх вы, культурные люди! В России революция началась, а вы грязную газету издаете, клевету разводите. Брысь отсюда, чтоб и духу вашего не было!

Ну, они и кинулись кто куда.

На другой день эсеровская газета «Дело народа» писала:

Когда выходил я из редакции «Биржевки», смотрю, по соседству, в том же здании, журнал «Огонек» разместился. Тоже вредный журнал. Вранья в нем много было, а рабочих, большевиков так просто грязью обливал. Посоветовались мы с ребятами, решили заодно и его закрыть. Закрыли и охрану поставили, а я в Смольный поехал – доложить. Время было около 7 часов утра 25 октября. Не спал я вторые сутки, да и проголодался основательно. Вижу – булочная. Захожу, а продавцы хлеб мне не продают, требуют карточки. Я им говорю:

– Откуда у меня карточки? Вы же видите – я матрос. Нет у меня карточек.

Они, однако, свое. К счастью, женщины, которые были в магазине, вступились за меня:

– Дайте ему хлеба, он за революцию воюет!

Взял я хлеб, половину сам по дороге съел, другую шоферу отдал. А он еле за рулем сидит, на ходу засыпает.

– Отпусти ты меня, – просит, – пожалуйста. Устал, сил моих больше нет тебя возить.

– Ладно, – говорю, – до Смольного довезешь и можешь ехать…

Приехал в Смольный, поднялся на третий этаж, прямо в Военно-революционный комитет. Вхожу. Не очень большая комната, две двери: одна, через которую я вошел, в коридор, вторая направо – в маленькую комнату, смежную с первой. Мебели в комнату почти никакой, только налево от входа два стула. На одном, согнувшись, сидит какой-то человек, положил на другой стул бумагу и быстро-быстро пишет. Повернут этот стул спинкой к стене, а у стены, опершись руками на спинку стула, стоит Владимир Ильич и говорит. Тут же, в комнате, Свердлов, Дзержинский, Подвойский, Урицкий, Аванесов, Антонов-Овсеенко, еще несколько человек незнакомых. Некоторые стоят, другие сидят на полу, на корточках. Всего в комнате человек десять – двенадцать. Обсуждается вопрос о штурме Зимнего дворца, где засело Временное правительство.

Я остановился у двери. Как раз Владимир Ильич кончил говорить. Все зашумели. Посыпались реплики, вопросы. Подвойский сказал:

– Надо составить план штурма Зимнего.

Поручили Антонову-Овсеенко, Лазимиру и мне. Лазимир, совсем молодой прапорщик, почти юноша, был тогда левым эсером, но шел с большевиками. Он очень активно работал в Военно-революционном комитете, был даже первым его председателем, до Подвойского. Вскоре после Октября он окончательно перешел к большевикам.

Вышли мы во вторую комнату. Там стояла высокая тумбочка, вроде учительской кафедры. Возле нее мы и примостились. Обменялись мнениями, и Антонов-Овсеенко стал писать.

Наметили всего пять пунктов:

1. В 9 часов вечера послать в Зимний парламентеров и предъявить ультиматум.

2. Если Временное правительство откажется немедленно сдаться, Петропавловская крепость дает сигнал ракетой.

3. После этого «Аврора» дает три холостых выстрела.

4. Петропавловская крепость открывает стрельбу по Зимнему дворцу боевыми снарядами.

5. По этим сигналам красногвардейцы, моряки и солдаты начинают штурм Зимнего.

Между прочим, кое-кто, в том числе и некоторые историки, выражает сомнение: не может, мол, быть, чтобы план штурма Зимнего вырабатывался только 25 октября, да и насчет председательствования Ленина на заседаниях ВРК не известно. Нет этого в документах!

В документах действительно этого может и не быть. Тогда было не до документов, и далеко не все в документах зафиксировано. Но тут на помощь приходят люди, память. В жизни каждого человека бывают моменты, которые врезаются в память навсегда, навечно. Так и это утро 25 октября 1917 года, Ленин, облокотившийся на спинку стула, поручение ВРК, все значение которого я понял лишь много-много позже, никогда не изгладятся из моей памяти. [3]

Кончив писать, мы вернулись в первую комнату. Антонов-Овсеенко доложил наши соображения, и Военно-революционный комитет их утвердил. Заняло все это около часа. Время было 8 часов утра 25 октября 1917 года.

Мы с Антоновым-Овсеенко тут же вышли из Смольного, сели на стоявший невдалеке на Неве буксир и поехали в Петропавловскую крепость. Рассказали комиссару Петропавловки Благонравову о решении Военно-революционного комитета, велели тащить орудие на стенку и готовить ракеты. Благонравов принялся за дело, а мы поехали на «Аврору». Там все в нетерпении. Судовой комитет ждет приказа Военно-революционного комитета. Ребята так и горят, похаживают возле орудий. Сказали мы им, что по сигналу Петропавловской крепости нужно дать три холостых выстрела, и поехали на минный заградитель «Амур». «Амур» около полудня доставил из Кронштадта человек пятьсот моряков, народ отборный, одеты прекрасно, все с оружием.

Над палубой «Амура» была натянута сетка. Мы с Антоновым-Овсеенко забрались на сетку, произнесли короткие речи и разъяснили матросам задачу, сказав, что в 9 часов вечера начинается штурм Зимнего, если Временное правительство до этого не капитулирует. Тут такое поднялось, что и сказать трудно. «Ура!» кричат, нас было качать вздумали. Еле мы вырвались и скорее обратно, в Смольный.

Антонов-Овсеенко куда-то ушел, а мне Подвойский дал новое задание:

– Из Гельсингфорса подошли миноносцы «Самсон» и «Забияка». Поезжай сейчас на «Самсон» и жди команды, надо будет – откроете огонь по Зимнему!

Я отправился. Добрался до «Самсона», а он стоит на Неве так, что Зимнего не видно. Другие здания загораживают. Пошли, мы с матросами на берег, развели мост и подогнали миноносец, куда было нужно, поближе к дворцу.