Тамбур - Малышева Анна Витальевна. Страница 49

— А, — он склонился над записями, — это Юлия Заремба. Наша прекрасная психология. Ну подождет.

Он все еще не мог ей простить того, что женщина пыталась вмешаться в процесс следствия, выгораживая Даню.

— Так… А это кто? Сергей Семенихин. Не знаю такого.

Некий Семенихин заинтересовал его куда сильнее, чем Юлия, от которой он уже примерно знал, чего ждать Следователь набрал номер. Это оказался коммутатор на фирме, и пришлось дожидаться, пока его соединят с нужным человеком.

— Слушаю, — ответил ему наконец замороченный голос.

— Это Петр Афанасьевич Голубкин, — представился тот. — Я веду дело об убийстве преподавателя итальянского языка. Его фамилия Боровин. Вы звонили и сказали секретарю, что хотите со мной поговорить. Что вам известно?

— Я… — замялся тот, — я хотел позвонить вам еще вчера, но понимаете, работа… Я и сейчас не могу говорить.

— Так, может, встретимся? — предложил Голубкин, все больше интересуясь этим загнанным, виноватым голосом. Он любил таких пассивных свидетелей — из них можно вытянуть все, что угодно. — Вы на работе, как я понял. Когда обеденный перерыв?

— Ну… — пробормотал тот, — не знаю, стоит ли…

Собственно, мне нечего сказать. Ваш телефон мне дали соседи покойного. Все вышло случайно! Я его даже и не знал… Мы просто живем неподалеку. Простите, я в самом деле не могу говорить!

В его голосе звучала уже настоящая паника. Голубкин буквально вынудил его назначить встречу и, в конце концов, с облегчением бросил трубку. Ну и тип! Звонит — а говорить не желает! Значит, знает что-то важное. Или ему кажется, что знает. Так или иначе, в этом паршивом деле любой свидетель на вес золота. Он набрал номер, который оставила ему Юлия Заремба. Прослушав несколько долгих гудков, он услышал ее тихий заспанный голос и где-то на заднем плане — собачий лай.

— Да? Ах, вы… — она говорила вяло, было ясно, что ее только что вытащили из постели. — Я звонила вам уж не помню, сколько раз.

— Жена телефоны отключила, — оправдывался Голубкин. — Хотела выспаться.

— И я бы хотела — В трубке послышался неприкрытый зевок и снова — собачий лай. — Дерри, фу! Я решила, что вам нужно кое-что узнать.

И она рассказала про вчерашний звонок Дани и про его клятвенные заверения в том, что говорил он с нею всего два раза. Голубкин слушал, нахмурившись, кусая кончик карандаша — от этой привычки он никак не мог избавиться, и его карандаши всегда походили черт знает на что. Иногда даже становилось стыдно перед посетителями.

— Юлия, постойте, — наконец перебил он ее. — Есть такая вещь, как экспертиза. Его мобильный телефон, с которого он вам звонил, проверили. И там четко высветились три, понимаете, три последних звонка на один и тот же номер. А номер ваш. Так что пусть наш милый Даня…

— Он и сказал, что звонил три раза! — воскликнула женщина. — Но первый раз, услышав мой голос, бросил трубку! Вот ваши три звонка!

— Отлично! — с иронией заметил Голубкин. — Наконец-то все выяснилось! А я уж и руки опустил! Так кто же звонил в первый раз? Насколько я помню, там четкое признание в убийстве?

— Нет, нечеткое! — Женщина все больше волновалась, ее голос уже не казался заспанным. Собака замолкла. — Он сказал — "у меня кое-что случилось.

Кажется, убили человека!" Это разве четкое признание?!

— Да что там ни говори, а это признание, — не сдавался Голубкин. — И я сам был у него в больнице и видел, как наш милый Даня рвал повязки на руках и вопил, что это он убил Боровина. Давайте закроем тему!

— Он и вчера вечером сказал мне то же самое, — чуть тише ответила женщина. — И подчеркнул, что убил он, и только он. Парень был явно не в себе.

— Он и сейчас не в себе.

— Но послушайте, — не сдавалась она, — какой смысл ему врать про первый звонок, если он и вам, и мне говорит, что убил своего учителя?! Зачем врать, если он сам против себя дает показания?! Да он на все готов, он в тюрьму пойдет, в психушку, ему все равно — я по голосу понимаю, уж поверьте моему опыту!

— Верю, — следователь взглянул на часы. Вот ведь черт… Приближалось время, которое ему назначил Сергей Семенихин, нужно было пилить через пол-Москвы, а спрашивается — зачем? Может, тот ничего и не скажет. Квашня какая-то, а не мужик!

— Первый раз звонил кто-то другой! — Голос Юлии тревожно звенел. — И этот кто-то знал об убийстве! Я могла запросто перепутать голоса, потому что все три раза в трубке был только шепот! Невозможно было попять, женщина говорит или мужчина! И еще меня сбило столку то, что они говорили похожие фразы! «Мне не с кем поговорить, смотрите себе телевизор, вы от меня отделываетесь!» Но это говорят практически все, кто звонит! А я перепутала! Или могла перепутать! Выслушайте меня! Это не пустяки, и Даня не врет! Не заставляйте меня повторять за другими пошлую фразу, что все менты — козлы!

— Ого… — только и пробормотал Голубкин, расширив глаза. Нет, эта женщина ему нравилась. Очень нравилась. По крайней мере, она говорила то что думала.

После паузы в трубке раздалось тихое «извините».

Он решительно пресек этот порыв:

— Я не обиделся. Если хотите, встречусь с нашим красавцем и поговорю еще раз. Только будет ли прок…

Он постоянно впадает в истерику. Кстати, откуда это он вам звонил?

— Из больницы, — с запинкой ответила та. — У него мобильный телефон.

— С какой стати? — рассеянно ответил Голубкин. — Впрочем, не важно. Я с ним встречусь.

Он быстро попрощался и бросился вниз, к стоянке.

Уже сев за руль, усмехнулся, подумав о том, что Юлия не учла одной простой вещи. Даже если предположить, что первый звонок был не от Дани, в нем могла идти речь совсем о другом убийстве. Не о Боровине. Мало ли народу поднимает по ночам руку на своих ближних, а потом звонит в телефон доверия? Ему ли не знать! А ей-то уж тем более. :

* * *

Сергей Семенихин выглядел типичной серой мышью, конторской крысой — да и вообще на ум сразу приходило сравнение с грызунами. Заостренное серое лицо, красноватый от хронической простуды кончик носа, приличный, но недорогой костюм, который плохо на нем сидел и наводил на мысли о распродажах. Старательная, усталая и безупречно порядочная трудовая единица, в каких всегда будет нужда и которые всегда боятся потерять работу. Голубкин опустился на стул и, протянув руку через столик, обменялся рукопожатием.

— Что ж, времени мало, — энергично начал он. — Но полчаса-то есть?

Сергей робко кивнул. Он впервые в жизни сталкивался с представителями закона и теперь сам не понимал — какай муха его укусила? Зачем он позвонил?

Вчера весь день мучился, терзая в кармане бумажку с номером, который ему дала мать той девочки. И все отчетливее понимал, что позвонит. Он просто не мог не позвонить, особенно когда перед ним, как наяву, вставало лицо того парня перед освещенной витриной ночного магазина. Красивое, юное, но — мертвенно-бледное, с расширенными от ужаса синими глазами, с перекошенным на сторону ртом. И его поза — как перед расстрелом. И взгляд, ужасающий, и одновременно — молящий о чем-то. Во взгляде было все дело — ни в чем ином. И даже кровь, которую Сергей после заметил на его руке, не напугала его так же сильно.

Это был взгляд убийцы или сумасшедшего, а может, одновременно и того и другого.

Все это он по мере сил и постарался объяснить следователю. Тот слушал его очень внимательно, и это ободряло Сергея.

— А в воскресенье я услышал от продавщицы, у которой парень покупал коньяк, что случилось убийство.

Про кровь она не помнила. Не заметила, наверное. Мне удалось узнать адрес и потом войти в подъезд. Не понимаю, зачем это сделал…

— Вы все правильно сделали, — заметил Голубкин, который, к стыду своему, уминал уже третий пирожок.

Если бы его видела жена… Она бы все ему сказала — и про низкопробные кафе, где он любил назначать свидания со свидетелями, и про его неумеренный аппетит, и про лишний вес… — А потом бы еще добавила про Третьяковскую галерею, где дочка не бывала ни разу, а ведь это же стыд и позор — они коренные москвичи!