Тамбур - Малышева Анна Витальевна. Страница 66

— Таня, — он быстро подошел и положил руку ей на плечо. Женщина обернулась, но без гнева. На ее губах застыла улыбка, не выражавшая совершенно ничего, кроме внимания Так она обычно смотрела на посетителей, входивших к ней в кабинет. Причем — на незнакомых. — Танюша, давай все уладим. Ну я согласен, все вышло грубо, по-дурацки, только зачем цапаться?

Не будет следователя, если мы порвем к черту эту дурацкую бумажку. Ну не могу я отдать тебе денег к воскресенью. Тяжело… И вообще — погоди еще месяц. Мы же знаем друг друга, куда я денусь? Все равно. Верну.

Тогда ты погорячилась, я растерялся…. Ну и подписал.

А сейчас, Таня — кранты! Мне с тобой не расплатиться!

— Не похоже было на то, чтобы ты растерялся, — она аккуратно вынула пробку и понюхала коньяк. — О…

Ну прямо — духи. Что она там на кухне возится? Мне не терпится попробовать.

— Танюша…

Он не договорил. В комнату вошла Маша, но она была не одна. За нею шел человек, о существовании которого Дима предпочел бы забыть.

— Добрый вечер, — поздоровался Голубкин, что-то дожевывая, отчего приветствие прозвучало слегка невразумительно. — Вы, Татьяна, простите, но я у вас там уничтожил расстегай. Понимаете, он лежал на тарелке, прямо на столе, а мне там пришлось столько высидеть… Ну я его и съел.

— На здоровье! — Теперь хозяйка улыбалась по-настоящему. Ее лицо светилось. Но глаза сверкали ледяными, злорадными огоньками. Она умудрялась сочетать в этот миг радость и ярость одновременно. — Маша, что же рюмки? Неси четыре.

Девушка метнулась на кухню и тут же вернулась с посудой. Руки у нее тряслись, и массивные бокальчики для коньяка дробно позвякивали. Дима все это время стоял неподвижно, как жена Лота, которая превратилась в соляной столп, посмев оглянуться на горящий Содом. На его лице застыло выражение истинно библейского ужаса.

— Как наша Маша сходит на кухню, так найдет что-нибудь интересное, — ласково говорила Татьяна, аккуратно разливая коньяк. — То ничего, за полторы тысячи долларов, то труп соседа…А то вот Петра Афанасьевича. Я совсем забыла сказать — он был у меня в гостях.

Так, вопросик обсудить. Но конечно, когда вы пришли, из деликатности удалился.

— А что ж я буду мешать, — с готовностью откликнулся Голубкин. — Знаете, Татьяна, когда я впервые к вам пришел, то позавидовал. Ну, думаю, и дом! Вот бы в таком жить! Наверное, думаю, тут если ночью стены сверлить, соседи не услышат. А получается, что слышимость не лучше, чем у меня, в панельном.

— Да-да, — женщина пригубила коньяк и с видом гурмана прикрыла глаза. — Отличный… Иногда полезно… Стены тут, Петр Афанасьевич, в самом деле, из дранки, а уж чем ее пересыпали — лучше не думать.

Сталинское строительство. Получше пни — будет дырка. Не тот год попался, а я тогда была в этих вопросах неопытна. Если покупаешь квартиру в сталинском доме, нужно обязательно справиться, в каком году построен, эксперта нанять. Один год — дом глухой, как монолит.

А другой — халупку получишь. Сосед вздохнет — ты в постели переворачиваешься. Ну а если рядом грудной ребенок или собака…

— Может, хватит? — сдавленно произнес Дима. Он не прикоснулся к своему бокалу. Голубкин и Татьяна с удовольствием дегустировали коньяк. Маша тоже взяла свою долю, но забилась в угол, сжимая бокал в руке Она не могла выпить ни капли.

— Хватит чего? — вспомнила о госте Татьяна. — Не хочешь — не пей.

— Хватит ломать комедию! — бросил тот, затравленно озираясь по сторонам. В эту минуту он сильно походил на кошку, которую зажали в угол трое злых псов Казалось, он был готов зашипеть. — Ты это специально подстроила? А ты…

Он обернулся к Маше. Та всецело занялась созерцанием своего бокала.

— Ты ловко устроилась! Знала, да?

— Вот твои деньги, — девушка раскрыла сумку и протянула ему пачку. — Неужели думал, что я их возьму?

— Стерва…

Вмешался Голубкин. Он с удовольствием выпил коньяк, с неменьшим удовольствием вспомнил о съеденном расстегае, о котором, уж точно, ничего не узнает жена… И приветливо обратился к Диме:

— Дмитрий Александрович, ситуация достаточно проста. Насчет расписки ничего не знаю и знать не хочу — не мое дело. Разберетесь сами. А вот насчет ваших выдумок с найденным трупом — это уже интересно.

— Откуда такой полет фантазии? — заметила Татьяна. — Петр Афанасьевич, еще капельку?

— Ну разве что, в самом деле, немножко, — согласился тот, не глядя протягивая ей опустевшую рюмку — Видите ли, это дело об убийстве я в принципе могу легко закрыть. Имеется признавшийся. Стучит, понимаете, кулаком в грудь и твердит, что именно он и убил… Кажется, чего мне еще желать? Но это же не гарнитур с рук сбыть… Вы ведь мебелью торгуете?

Дима вместо ответа залпом хватил свою порцию коньяка, на миг замер и в конце концов сумел отдышаться. У него в горле что-то хрипнуло, а Татьяна усмехнулась:

— Это же не самогон… Какое ты, в самом деле, быдло!

— Верно, — Голубкин поднес к губам вновь наполненный бокал и отпил немного. Он явно издевался, как и Татьяна, и Дима дрожал от ярости. Маша окончательно замерла в своем углу. — Между этим коньяком и самогоном такая же громадная разница, как между невиновным и виновным. И это вам не диван продать. Понимаете, — доверительно заговорил он, приближаясь к Диме, — вот лежит в больничной палате мальчик. Ну, совсем еще зеленый. И две попытки самоубийства плюс чистое признание в убийстве Боровина. Тут вам повезло в первый раз.

Он сделал еще один глоток и одобрительно кивнул:

— Точно, будто духи… Ну а во второй раз вам повезло, что он почти умер. Почти, но не совсем. Откачали. А вот тут вам уже не повезло Потому что, если бы он помер, то я мог бы с чистой совестью это дело закрыть, а его признание оформить как следует. У него крыша съехала, и не верю я ему — но в таком случае, что парню-то терять? Но пока он жив, — слышите — я буду с ним работать. А теперь и с вами тоже. Вот такой я придурок.

Он прикончил коньяк и с довольным видом обратился к Маше:

— Вы что-то приуныли? Не стоит. Домой бы ехали, поздно.

Ты покорно отлепилась от стены и тихо вышла. Через секунду хлопнули две двери — квартирная и тамбурная. Татьяна опустошила бутылку прямо через горлышко. Она была уже порядком пьяна.

— Деньги-то возьми, — женщина кивнула на стол, где все еще лежала тонкая пачка, обернутая в бумагу. — На адвоката пригодятся.

— Да вы что?! — Дима с трудом шевелил онемевшими губами. — На меня… На меня все хотите повесить?!

— Но ты же хотел на меня? — осведомилась женщина. — По правде сказать, я-то не верю, что ты убил.

Что ты вообще на это способен! Кишка тонка! Но то, что сегодня вытворил… Петр Афанасьевич, как это трактуется?

— А как будет удобно, — ласково ответил тот, глядя на часы. — Ладно, время, в самом деле, позднее. Поехали!

И чуть ли не дружески хлопнул Диму по плечу:

— Да вы не расстраивайтесь. Все у нас отлично!

Трое свидетелей, один из них — я. Факт передачи денег доказан. Машину где припарковали? Ничего, постоит.

Завтра родным позвоните, они перегонят домой.

— А я…

— А вы со мной, — и он повлек за собой оцепеневшего Диму, который шел, как сомнамбула, совершенно не упираясь. Обернулся он только на пороге и встретил темный, застывший взгляд Татьяны. Женщина резко махнула рукой, будто отгоняя муху:

— Свои деньги все равно получу! Ты по всем счетам расплатишься, скотина!

Ночь за ночью, среди этих затерянных во тьме голосов, одна против всего мира, который требует от нее помощи и сочувствия. От нее… От кого?! От женщины, которая и сама нуждается в помощи и совете! «Хотя, — думала Галина, сидя перед телефоном, — как раз те, кто не очень счастлив, более склонны помогать другим. Хотя бы потому, что могут поставить себя на их место. Это счастливые люди чаще всего эгоистичны. Но я в них камень не брошу! Пусть будут такими. Пусть вообще — будут!»