Иствикские ведьмы - Апдайк Джон. Страница 49

– Зажмите, зажмите! – прося защиты, желая, чтобы, скажем, Сьюки и Александра заблокировали Ребекку и Дженни, которые выбежали вперед, пока Фидель двигался по кругу, выжидая момента, чтобы ударить по мячу, а Джейн Смарт пошла в обратную сторону, чтобы выйти из игры и застегнуть расстегнувшийся крючок. Женщины хохотали, путали игру, не в состоянии воспринимать ее всерьез. Крис Гэбриел двигался вяло, как падший ангел, случайно втянутый в дурачества взрослых людей. Но он привык обычно обходиться без друзей своего возраста, в маленьких американских городках, как правило, нет его сверстников, они или уезжают в колледж, или служить в армию, или начинают карьеру среди соблазнов и лишений большого города. Много дней Дженнифер работала с Ван Хорном в лаборатории, измеряя граммы и децилитры цветных порошков и жидкостей, нанося на большие медные листы густой слой того или иного состава под батареями верхних ламп солнечного света, а крошечные провода вели к приборам, измеряющим силу тока. Один резкий скачок стрелки на приборе, втолковывали Александре, и на Ван Хорна изольются все сокровища Востока; а пока здесь стояло острое химическое зловоние, словно исходившее из преисподней, повсюду были грязь и беспорядок: нечищеные алюминиевые раковины, пролитые и рассыпанные химикалии, помутневшие и оплавившиеся пластиковые баллоны, будто обожженные серной кислотой, стеклянные мензурки и перегонные кубы, дно и стенки которых были покрыты затвердевшей коркой черного осадка. Дженни Гэбриел, в испачканном белом полотняном халате и смешных больших солнечных очках (она и Ван Хорн надевали их в постоянном ослепительном голубом свете), с курьезной значительностью, отточенными движениями рук и тихой сосредоточенностью передвигалась в этом многообещающем хаосе. Здесь, как и во время их оргий, девушка (так уж привыкли ее называть, а в сущности, она была всего на десять лет моложе Александры) двигалась не оскверненная и в каком-то смысле нетронутая, – и все-таки она была здесь, с ними, все видела, принимала, забавлялась, ничего не осуждала, будто ничто здесь ей не было в новинку, хотя прежняя ее жизнь, казалось, была исключительно невинной. Сама ее работа в Чикаго, похоже, способствовала тому, что ничто грязное к ней не прилипало. Сьюки рассказывала остальным, что девушка призналась ей в кафе, что она девственница. Тем не менее, во время купания и танцев она открыла им свое тело с какой-то бесстыдной наивностью и подчинялась их ласкам не бесчувственно и небезответно. Прикосновение ее рук, не такое бесцеремонное и сильное, как мозолистых пальцев Джейн, и не такое быстрое и вкрадчивое, как у Сьюки, не было похоже ни на что. Нежное, медленное, словно прощальное, скольжение, просящее и вопрошающее о чем-то, пробирающее до самых костей. Александре нравилось, когда ее растирала Дженнифер, она намазывала ее тело, вытянувшееся на черных подушках или прямо на плитках на нескольких сложенных полотенцах, пар от ванны окутывал ее, поднимал настроение среди запахов алоэ и кокосов, миндаля, натриевой соли молочной кислоты, экстракта валерьяны, аконита и индийской конопли. В затуманенных зеркалах, установленных снаружи на дверях душевых кабин, сияли отражения обнаженных тел со всеми их изгибами и складочками двух самых молодых женщин, бледных и точеных, как китайские статуэтки – в изломанных зеркальных далях виднелись их коленопреклоненные фигуры. Женщины придумали игру наподобие шарады, под названием «Служи мне», хотя она не имела ничего общего с шарадами, которые пытался представлять в гостиной Ван Хорн, когда они напивались. Эта игра быстро замирала под вспышками их телепатии и его неуклюжим рвением, – изображая что-то, он считал ниже своего достоинства выслушивать подробные указания для выражения значения каждого слова, но пытался собраться и одним свирепым выражением лица передать такие полные названия, как «История упадка и падения Римской империи», «Страдания молодого Вертера» или «Происхождение видов». «Служи мне», – взывали жаждущая кожа и нетерпеливый дух, и Дженнифер тщательно массировала каждую ведьму, втирая крем в морщинки, прыщики, вокруг вздувшихся вен, разглаживая следы, оставленные временем, издавая тихие воркующие звуки приязни и симпатии.

– У вас красивая шея.

– Я всегда считала, что слишком короткая. Крепкая. Всегда терпеть ее не могла.

– Но почему? Длинные шеи выглядят нелепо, разве только у черных?

– У Бренды Парсли есть адамово яблоко.

– Давайте не будем злобствовать. Пусть у нас будут спокойные мысли.

– Меня. Меня следующую, – заныла Сьюки писклявым детским голоском; она театрально отвернулась и начала сосать большой палец.

Александра застонала.

– Что за непристойное поведение, мне чудится, что рядом со мной развалилась большая свинья.

– Слава богу, что от нее не пахнет, как от свиньи, – сказала Джейн Смарт. – Или пахнет, а, Дженни?

– У нее очень нежный и чистый запах, – серьезно сказала Дженни. Из этого прозрачного колокола невинности или неведения ее слегка носовой голос звучал, словно издалека, хотя и отчетливо; она отражалась в зеркалах стоящей на коленях, похожая своими очертаниями, ростом и сиянием на те полые фарфоровые птицы-свистульки с дырочками с каждого конца, из которых дети и выдувают несколько нот.

– Дженни, помассируй вот здесь, наружную часть бедра, – умоляла Сьюки. – Просто медленно-медленно и кончиками ногтей. Не бойся сделать больно, и внутреннюю часть бедра тоже. Коленки замечательно. Замечательно. О боже.

Она сунула в рот большой палец.

– Похоже, мы решили уморить Дженни, – обронила Александра вялым равнодушным голосом.

– Да нет, мне нравится, – говорила девушка. – Вы такие отзывчивые.

– Мы тебя тоже помассируем, – обещала Александра. – Как только пройдет дурман.

– А мне не очень и хочется, – призналась Дженни. – Мне больше нравится массировать самой, может, я извращенка?

– Тем лучше для нас-с-с, – сказала Джейн, просвистев последнее слово.

– Да, лучше, – вежливо согласилась Дженни.

Ван Хорн, возможно из уважения к нежному возрасту вновь принятой в их компанию девушки, теперь редко купался вместе с ними, а если и купался, то быстро выходил из комнаты, обернувшись от пояса до колен полотенцем, он развлекал Криса в библиотеке игрой в шахматы или триктрак. Но позже появлялся фатовато одетый – в шелковом купальном халате цвета клубники с узором «пейсли», в широких, с напуском шароварах в тонкую зеленую вертикальную полоску, с повязанным вокруг шеи розово-лиловым фуляром – и с манерами щедрого повелителя разливал чай или вино или сидел во главе стола за наскоро приготовленным ужином с доминиканским sancocho или кубинским mondongo, мексиканским polio picado con tocino [47] или колумбийским souffle de sesos [48]. Ван Хорн меланхолически наблюдал, как его гостьи жадно поедали эти сдобренные специями деликатесы, дымили цветными сигаретами, вставляя их в изысканный гнутый мундштук из рога (недавнее приобретение); сам он похудел и был одержим надеждой на удачное завершение опыта по получению энергии из раствора на основе селена. Ничто другое его не интересовало, он был апатичен и молчалив, а иногда вдруг неожиданно выходил из комнаты. Впоследствии и Александра, и Сьюки, и Джейн пришли к выводу, что к тому времени давно ему наскучили, но им-то он далеко не надоел, подобная мысль тогда не приходила им в голову. Его просторный дом, который они про себя окрестили «жабьим домом», как бы расширял их собственные тесные жилища, в царстве Ван Хорна они забывали о своих детях и сами становились детьми.

Джейн принялась самозабвенно осваивать Хиндемита и Брамса, а совсем недавно попыталась играть Дворжака, его головокружительный, ошеломительный концерт для виолончели си минор. Начали таять зимние снега, и Сьюки стала ездить к Ван Хорну с набросками и диаграммами для романа, который, как считали она и ее ментор, можно было спланировать, придумать и соорудить, как простую словесную машину для возбуждения, а затем снятия напряжения. А Александра робко пригласила Ван Хорна взглянуть на большие невесомые раскрашенные статуи плывущих женщин, которые она соединяла друг с другом, оглаживая руками, измазанными клеем, действуя шпателями со шпаклевкой и деревянными салатными ложками. Она испытывала смущение, пригласив его к себе в дом, где все комнаты внизу нуждались в побелке, а в кухне на полу пора было сменить линолеум: в ее стенах Даррил казался старше и меньше ростом, подбородок был синеватым от щетины, а воротник оксфордской рубашки выглядел потертым, словно бедность была заразительной. Мешковатый, черный с зеленым, твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, в котором она увидела его впервые, делал его похожим на безработного профессора или на одного из тех печальных вечных студентов, которые бродят в каждом университетском городке. Ей даже странным показалось, что она могла приписывать ему столько власти и силы. Ван Хорн похвалил работу: