Кролик, беги - Апдайк Джон. Страница 28

– А мы с Джойс находим, что они смешные.

– Значит, у вас обоих извращенное чувство юмора. Каждый вечер она спрашивает меня про этого проклятого пони Тома и что значит «умер».

– Ну так объясни ей, что это значит. Если б ты, подобно нам с Беллоком, обладала верой в сверхъестественное, эти вполне естественные вопросы не выводили бы тебя из равновесия.

– Перестань нудить, Джек. Ты становишься ужасно противным, когда так нудишь.

– Ты хочешь сказать, что я становлюсь ужасно противным, когда принимаю себя всерьез.

– У вас пирог подгорает, – говорит Кролик.

Она окидывает его ледяным взором. Однако в этом же взоре таится холодный призыв, слабый крик о помощи из толпы врагов, и Кролик слышит его, но намеренно не замечает и, небрежно скользнув глазами по ее макушке, показывает ей чувствительные ноздри, почуявшие запах горелого.

– Если б ты действительно принимал себя всерьез! – говорит она Экклзу и на проворных голых ногах убегает по угрюмому коридору пастората.

– Джойс, поди в свою комнату, надень рубашку и тогда можешь спуститься вниз, – кричит Экклз.

Девочка слезает еще на три ступеньки.

– Джойс, ты слышала, что я тебе сказал?

– Ты сам принеси рубашку, папочка.

– Почему я? Я ведь уже внизу.

– Я не знаю, где она.

– Нет, знаешь. Лежит у тебя на комоде.

– Не знаю, где мой макод...

– У тебя в комнате, деточка. Ты прекрасно знаешь, где он. Принеси рубашку, и я разрешу тебе спуститься.

Но она уже спустилась до середины лестницы.

– Я боюсь льваа-а, – вздыхает Джойс с улыбкой, которая ясно показывает, что она отлично осознает свою дерзость. Слова она выговаривает медленно и опасливо. Такую же осторожную нотку Кролик уловил в голосе ее матери, когда та поддразнивала того же самого мужчину.

– Никакого льва там нет. Там вообще никого нет, только Бонни, а она спит. Бонни не боится.

– Пожалуйста, папочка. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. – Она уже спустилась до самого низа и крепко охватила колени отца.

Экклз смеется и, пытаясь вернуть себе равновесие, опирается о голову девочки, довольно широкую и с такой же плоской макушкой, как его собственная.

– Ладно, – говорит он. – Побудь здесь и поболтай с этим смешным дядей, – говорит он и с неожиданной спортивной легкостью взбегает по лестнице.

– Джойс, ты хорошая девочка? – спрашивает Кролик.

Она выпячивает живот и втягивает голову в плечи. При этом у нее вырывается легкий гортанный звук «гхк». Она качает головой, и Кролику кажется, будто она хочет спрятаться за своими ямочками. Однако она с неожиданной твердостью заявляет:

– Да.

– А мама у тебя тоже хорошая?

– Да.

– А почему она хорошая? – Он надеется, что Люси слышит его из кухни. Торопливая возня у плиты прекратилась.

Джойс смотрит на него, и, подобно простыне, которую дернули за уголок, лицо ее морщится от страха. Глаза наполняются самыми настоящими слезами. Она удирает от него туда, куда ушла мать. Оставшись в одиночестве, Кролик неуверенно бродит взад-вперед по холлу и, стараясь утишить волнение, разглядывает висящие на стенах картины. Виды чужеземных столиц, женщина в белом под деревом, каждый листок которого обведен золотом; изображение епископальной церкви Святого Иоанна — кирпичик за кирпичиком педантично выписан пером, – датированное 1927 годом и подписанное крупными буквами: «Милдред Л.Крамер». Над маленьким столиком висит художественная фотография: какой-то старикан с седым пушком над ушами и с пасторским воротником смотрит мимо тебя как бы в самое сердце вселенной; в ту же рамку воткнут вырезанный из газеты пожелтевший снимок того же старого джентльмена с сигарой — он хохочет, как сумасшедший, вместе с тремя другими типами в церковном облачении. Он немного похож на Джека, только толще и крепче. Сигара зажата в кулаке. Дальше красуется цветная репродукция — сцена в мастерской, где плотник работает при свете, излучаемом головою его подмастерья [4]; стекло, в которое она вставлена, отражает и голову самого Кролика. В прихожей стоит какой-то острый запах. Пятновыводителя? свежего лака? нафталина? старых обоев? – гадает он, он, «тот, который исчез». «Сексуальный антагонизм возникает практически со дня рождения». Ну и сука. Однако в ней горит приятный огонек, как свет, направленный снизу вверх на ее ноги. Эти сверкающие белые ноги. Да, такая знает, чего хочет. Булочка. Душистая ванильная булочка. Несмотря ни на что, она ему нравится.

В доме, очевидно, есть еще одна лестница, потому что он слышит, как Экклз на кухне уговаривает Джойс надеть свитер, спрашивает у Люси, безнадежно ли сгорел пирог, и, не зная, что уши Кролика совсем рядом, говорит:

– Ты не думай, что я развлекаюсь. Это работа.

– А иначе с ним нельзя поговорить?

– Он боится.

– Милый, у тебя все боятся.

– Но он даже меня боится.

– Однако он довольно бодро вошел в эту дверь.

Тут самое время добавить: и шлепнул меня по моему аппетитному заду, который принадлежит только тебе и находится под твоей защитой.

Как! По твоему аппетитному заду! Да я убью мерзавца! Я позову полицию!

На самом деле голос Люси умолкает на слове «дверь», а Экклз толкует о том, что если позвонит такой-то... где новые мячи для гольфа? Джойс, ты брала печенье десять минут назад, и, наконец, слишком спокойным голосом, словно царапины их спора давно затянулись, произносит «до свиданья». Кролик возвращается в другой конец коридора и останавливается, прислонившись к радиатору, когда Экклз, похожий на совенка, неловкий и недовольный, выскакивает из кухни.

Они идут к автомобилю. Под угрозой дождя зеленая шкура «бьюика» приобретает тропический восковой отлив. Экклз закуривает сигарету, они едут вниз, пересекают дорогу 422, выезжают на равнину и направляются к полю для гольфа. Сделав несколько глубоких затяжек, Экклз объявляет:

– Итак, ваша беда отнюдь не в отсутствии веры.

– Что?

– Я вспомнил наш прошлый разговор. Насчет дерева и водопада.

– А, вот оно что. Я украл эту идею у Микки Мауса.

Экклз озадаченно смеется; Кролик замечает, что рот у него не закрывается, обращенные вовнутрь зубы ждут, а брови тем временем выжидательно поднимаются и опускаются.

– Я, по правде говоря, несколько удивился, – признается он, закрывая свою кокетливую пещеру. – Потом вы еще говорили, будто знаете, что у вас внутри. Я весь уик-энд думал, что это такое. Вы не могли бы мне объяснить?

Кролик не желает ему ничего объяснять. Чем больше он говорит, тем больше теряет. Под прикрытием своей кожи он в полной безопасности и не хочет из нее вылезать. Вся хитрость этого типа сводится к тому, чтобы выманить его наружу, где с ним можно будет поступать по своему усмотрению. Однако неумолимый закон вежливости разжимает ему губы.

– Да ничего особенного, – отвечает он. – Вернее, все вообще. Вы ведь тоже так думаете?

Экклз кивает, моргает и молча едет дальше. Он по-своему здорово уверен в себе.

– Как Дженис? – спрашивает Кролик.

Экклз не ожидал, что он так быстро переменит тему.

– Я заезжал к ним в понедельник утром, сказать, что вы здесь, в округе. Ваша жена гуляла во дворе с сыном и, как я понял, со своей старой подругой, миссис — не то Фостер, не то Фоглмен.

– Какая она из себя?

– Я, право, не заметил. Меня сбили с толку ее очки. Они зеркальные, с очень широкими дужками.

– А, Пегги Гринг. Жуткая идиотка. Вышла за этого простака Мориса Фоснахта.

– Вот-вот, Фоснахт. Я еще обратил внимание, что фамилия у нее вроде бы немецкая.

– Вы до приезда сюда никогда не слыхали про «Фоснахт»? [5]

– Нет. У нас в Норуолке ничего такого не было.

– Я помню, что, когда мне было, наверно, лет шесть или семь — потому что дедушка умер в тысяча девятьсот сороковом году, – он всегда ждал наверху, пока я сойду вниз, чтобы я не стал «Фоснахтом». Он тогда жил с нами. – Кролику приходит в голову, что он уже много лет не думал и не говорил о своем дедушке.