Саддам Хусейн - Апдайк Робин Дж.. Страница 72

На этом фоне не оставалось ничего другого, кроме как начать отсчет дней до начала войны. 12 января Конгресс Соединенных Штатов уполномочил президента Буша использовать военную силу, чтобы выдворить Ирак из Кувейта. В ответ Национальное собрание Ирака подтвердило зловещую решимость Саддама Хусейна сражаться до конца. Они призвали иракский народ «двигаться к священному джихаду» и дали своему абсолютному лидеру «все конституционные полномочия делать все необходимое в решающем противостоянии, чтобы сохранить достоинство Ирака и арабского народа». Западные дипломаты опрометью кинулись из Багдада при приближении даты ООН. В европейских и американских городах маршировали тысячи сторонников мира. В полночь 15 января был перейден порог между миром и войной, хотя регион оставался внешне спокойным. На следующую ночь в Ирак пришла война.

Глава двенадцатая. Поражение

Война началась 17 января в 0 часов по Гринвичу (3 часа утра по багдадскому времени). На Ирак был обрушен мощный бомбовый удар. Прошло 26 часов после истечения крайнего срока для Саддама Хусейна. Президент США Джордж Буш смотрел телевизионные новости о начале бомбардировки Багдада в комнате рядом с Овальным кабинетом. Обернувшись к своему пресс-секретарю Марлину Фицуотеру, он спокойно произнес: «Что ж, все идет так, как и планировалось».

Вскоре пресс-секретарь направился в зал для брифингов и в 18 часов 6 минут (0 часов 6 минут по Гринвичу) сообщил журналистам, что «освобождение Кувейта началось». Между тем в Ираке первыми же налетами были уничтожены радарные и коммуникационный базы, станции раннего предупреждения и системы противовоздушной обороны. Вскоре последовали точечные удары. Они были направлены на аэродромы, командные центры, скопления войск в Кувейте, на нефтеперерабатывающие заводы и базы баллистических ракет типа «земля-земля», направленных в основном на Израиль.

Изрядно досталось Багдаду. Дома дрожали, сотрясаемые мощными взрывами, грохотали противовоздушные установки. Когда утром столичные жители вышли из бомбоубежищ, то они увидели, что президентский дворец, штаб правящей партии Баас и министерство обороны серьезно пострадали.

Сопротивление Ирака первой воздушной атаке было весьма жалким. Хотя Саддам вполне отдавал себе отчет в том, что война неизбежна, выбор времени и мощность авиаударов застали его врасплох. Очевидно, он разделял преобладающую в то время точку зрения, что военные действия вряд ли наступят в самые ближайшие дни; ожидали, что коалиция заставит Саддама смягчить свою позицию, подарив ему несколько бессонных ночей в ожидании первого налета. Поэтому иракские воздушные силы даже не пытались атаковать самолеты союзников, и те самолеты, которым удалось взлететь, попытались перелететь на северо-иракские аэродромы. Зенитный огонь был плотным, но неточным, а направляющие системы более опасного оборонительного оружия Ирака, ракет «земля — воздух», были успешно блокированы или напрочь разрушены силами коалиции. В первую ночь союзники не потеряли ни одного самолета.

Однако от первого удара Саддам быстро опомнился. В 4.18 утра, через два часа после начала военных действий, государственное радио передало вызывающее заявление президента, объявившего иракцам, что «матерь всех битв» началась. Хусейн призвал их оправдать свою славную репутацию: «О великий иракский народ, сыновья нашего великого народа, доблестные воины наших храбрых вооруженных сил… Последователь Сатаны Буш совершил свое предательское злодейство, он и преступный сионизм. Великое противоборство, матерь всех битв, между победоносным добром и злом, которое наверняка будет побеждено, по воле Аллаха началась».

Через несколько часов иракцы могли видеть телевизионный отчет о том, как их президент шагает по багдадской улице. В своем всегдашнем боевом костюме Саддам принимал приветствия горсточки воодушевленных граждан, вряд ли превышающей число его охранников. Истеричная бабуся благоговейно целовала ему руку, а солдаты, сопровождающие его, с энтузиазмом размахивали ружьями. Саддам выглядел непринужденным и спокойным, явно получающим удовольствие от этой инсценировки народной любви и обожания.

Демонстрируя свою непреклонность, Саддам Хусейн делал все, чтобы убедить подданных в их конечной победе над «американо-сионистическим врагом». Средства массовой информации сообщали, что через несколько часов после нападения союзников «герои воздушной обороны и доблестные ястребы в небе» сбили 14 вражеских самолетов, хотя на самом деле не было сбито ни одного. К вечеру эта цифра возросла до 44, а к концу первых суток до 60 (союзники к этому времени потеряли 8 самолетов). На следующий день Ирак уже заявлял о победе.

— Битва решилась в нашу пользу, — говорил журналистам министр информации и культуры Латиф Нуссейф Джасим. — Мы уверены в победе и неуклонно движемся к ней. Огромное значение имеет человеческий фактор и наш высокий моральный дух.

Как известно, пропаганда в тоталитарных обществах всегда была не в ладах с логикой. Российский журналист Дмитрий Згерский пишет:

«Я работал в арабской редакции ТАСС, когда началась Шестидневная война в июне 1967 года. По телетайпу пошли сообщения о нападении Израиля на Египет. Арабские переводчики встревожились. Но тут же тревога сменилась ликованием. В первый же час египтяне сбили 20 самолетов противника. Потом — еще больше. За три часа боев израильтяне потеряли 60 самолетов. Правда, немного смущали очень уж круглые цифры. Потом из „клеветнических“ западных сообщений мы узнали, что вся авиация Египта была разгромлена одним ударом, ни один самолет даже не поднялся в воздух. Но президент Насер не велел говорить правду. Арабы не могут терпеть поражений. Аналогичная история повторилась и в ходе октябрьской 1973 года».

Вот и сейчас отчеты о блестящих успехах иракского оружия сочетались с безудержной религиозной фразеологией, когда конфликт пытались изобразить как священную войну между благочестивым исламом и злыми силами неверных. Задев чувствительную струну, Саддам яростно нападал на короля Фахда за то, что тот осквернил Святую Землю, позволив Израилю разместить 60 самолетов на саудовской территории. Он также обвинял союзников в том, что они специально бомбят шиитские святыни в Кербеле и Неджефе, и клялся отомстить за это «позорное поведение» самым решительным образом: «Наджд и Хиджаз будут освобождены (то есть саудовская династия свергнута), оккупанты будут побеждены; узурпированная Палестина будет освобождена от гнусных сионистов; жалкое образование — Израиль, охраняемый американским империализмом — исчезнет раз и навсегда». Как и на более ранних стадиях кризиса, Саддам использовал своего старшего сына Удэя для защиты своего дела. Когда иностранные агентства сообщили, что жена Саддама и дети бежали из страны в Мавританию, иракское радио ответило письмом Удэя к отцу, в котором он прощается с ним перед своим отправлением (якобы) на фронт:

«Приветствую тебя, источник храбрости, героизма и любви, приветствую тебя, символ Ирака и его законного вождя. Я пишу тебе, отправляясь в южный Ирак, чтобы присоединиться ко львам и храбрецам Ирака, противостоящим тиранам. Я хотел бы увидеть тебя или встретить тебя перед отъездом. Однако я надеюсь, что вернусь и застану тебя в добром здравии… С детства я видел в тебе несокрушимую скалу и блистающий стяг. Я буду там, где надеюсь получить благословение Аллаха и выполнить свой долг перед родиной. Как отец — так и сын. Это семья, которая, не колеблясь, приносит любые жертвы стране, даже своих детей и свою жизнь. Передаю тебе самый сердечный привет, мой дорогой отец. Молю Аллаха, чтобы он сохранил тебя для нашей семьи и для всего нашего народа».

У Удэя были весьма веские основания молиться о небесном наставлении. Помимо высокопарного красноречия его отца насчет «матери всех битв», необходимость Саддама доказывать своим подданным, что его семья «не колеблясь, приносит любые жертвы стране — даже своих детей и свою жизнь», указывала на его сомнения относительно их готовности встретить новое испытание, которое он на них навлек. На первый взгляд, способность Ирака к затяжному конфликту казалась неограниченной, выдержал же он чрезвычайно кровавую восьмилетнюю войну с Ираном и остался целым. И все же, никто не знал лучше, чем Саддам, что эта стойкость во многом была иллюзорной. Он помнил, что упорство в ирано-иракской войне выбирал не он: оно было ему навязано фанатичным врагом, открыто требовавшим его свержения. Когда он вторгся в Иран в сентябре 1980 года, он рассчитывал на короткую кампанию в несколько дней, самое большее — недель. Но уже через пять дней после начала военных действий он запросил мира, и эту мольбу повторял все восемь лет, пока Хомейни не отказался от его низложения.