Убийство Президента Кеннеди - Манчестер Уильям. Страница 118

В кармане Джека Руби был пистолет. Джек всегда носил это оружие при себе, ибо жил в Далласе, а не в Нью-Йорке, и здесь не действовал закон Салливэна. К тому же сегодня у него было в кармане 2 тысячи долларов наличными. Еще тысячу он оставил в багажнике своей машины, стоявшей прямо напротив телеграфа. Поведение Руби соответствовало тому образу, который он пытался создать. Это был Джек, соривший деньгами, Джек, с которым шутки плохи. Теперь он собирался стать Джеком-мстителем. По словам самого Руби, его поездка в деловую часть Далласа имела «двойную цель». Первая цель — отправить деньги Карин. Карин сидела дома с мужем, не имевшим постоянной работы. В субботу был день ее получки, и она оказалась в трудном положении в результате решения Руби закрыть свои клубы по случаю траура по убитому президенту. Малютка Линн была на четвертом месяце беременности, задолжала за квартиру, ей нужно было купить еды, а у нее в кошельке не было и пятидесяти центов.

Место на страницах истории обеспечила Руби, конечно, его вторая цель. Не очень ясно, что именно послужило поводом для нее. Быть может, он никогда не отправился бы в деловую часть Далласа, если бы беременная Малютка Линн не позвонила ему и не рассказала о трудном положении, в котором она оказалась, хотя, судя по ее воспоминаниям, он ответил: «Ну, мне все равно надо поехать в эту часть города».

Учитывая беспокойный характер Руби, представляется маловероятным, чтобы он провел все утро в мрачном раздумье у себя дома, а его слова «мне все равно надо поехать в эту часть города» не следует толковать так, будто он действовал преднамеренно. Руби был, вероятно, не способен к обману в это воскресенье.

Проходя мимо тюрьмы, Руби заметил на тротуаре толпу, но, как он позднее настойчиво доказывал председателю Верховного суда Эрлу Уоррену, он «был уверен, что Освальда уже увезли». Руби неоднократно заявлял, что он совершил убийство под влиянием внезапного порыва. Возможно, что он лгал. Конечно, он имел полное основание лгать, поскольку речь шла о его собственной жизни. Однако самое пристальное изучение его действий в воскресенье не обнаруживает никакого, даже малейшего несоответствия с тем, что он говорил. Все указывает на то, что убийство было совершено им под влиянием внезапного порыва.

Что касается рокового пути следования Освальда вниз, то здесь можно только сказать, что, подобно всему остальному в его жизни, этот путь проходил в неприглядной и пошлой обстановке. Прикованный наручниками к Ливелу, Освальд вышел из кабинета Фритца № 317 с неприятными бледно-зелеными стенами, миновал ряд потрепанных стульев с прямыми спинками и вошел в темно-коричневый тюремный лифт, лифтер которого находился за крепкой железной решеткой. В полуподвальном этаже Фритц и четверо детективов провели заключенного по полукругу через тесную тюремную контору и вошли в мрачный гараж коричневатого цвета, потолок которого поддерживали столбы, бывшие некогда желтыми, но вод воздействием выхлопных газов ставшие ныне желтовато-серыми я покрытые маслянистыми пятнами. Освальд остановился у объявления: «Не садитесь на перила, не стойте на пути». Но он не мог его увидеть, ибо в этот момент началось что-то невероятное. Две дюжины репортеров ринулись к Освальду, они совали ему в лицо микрофоны И, стараясь перекричать друг друга, задавали вопросы. Мелькали вспышки ламп фоторепортеров, освещая всю эту сцену. Заключенный, которого тянули за наручники, прошел футов десять к машине. И тут слева к нему подошел Руби. Протискиваясь сквозь толпу, коренастый Джек с пистолетом в руке проскользнул между каким-то репортером и полицейским агентом в штатском. Выбросив вперед правую руку, он крикнул:

— Ты убил президента, крыса!

Раздался выстрел. Пуля пронзила аорту, печень и селезенку Освальда. В мгновение ока убийца убийцы президента уже лежал на полу подвала, сбитый с ног кулаками полицейских. В страхе, чуть ли не с жалобным упреком он запричитал:

— Я Джек Руби, вы же все меня знаете!

Смертельно раненного Освальда, у которого началось внутреннее кровоизлияние, унесли обратно в контору тюрьмы и там, если верить воспоминаниям Соррелза и Карри, его лишили последних шансов остаться в живых (если таковые вообще были) в результате неправильно оказанной ему первой помощи. В момент выстрела Руби Соррелз и Карри оставались наверху. Карри говорил по телефону, сообщая мэру города, что перевозка заключенного началась. Подчиненные Карри закричали снизу, что в Освальда стреляли, и оба они, Соррелз и Карри, бросились вниз в контору. Там Соррелз, к своему удивлению, увидел, что полицейский в штатском, опустившийся на колени перед Освальдом, делает ему искусственное дыхание. Соррелз не узнал этого человека. Позднее Карри говорил о нем лишь как о «детективе». При поражении брюшной полости нет ничего хуже искусственного дыхания. Это то же самое, что раздувать мехами огонь: кровоизлияние усиливается по мере увеличения давления на внутренние органы. Через десять минут после доставки Освальда в Парклендский госпиталь он очутился на операционном стояв. Подле него были те же врачи, что и в последние минуты Джона Кеннеди: Перри в Дженкинс. Теперь, как и тогда, они проделали все, что полагается в подобных случаях, ко, по словам Дженкинса, «травма, которую получил пациент, была слишком тяжела, чтобы ему можно было вернуть жизнь». Через двое суток и семь минут после того как было объявлено, что президент умер, лицо его убийцы тоже было закрыто простыней.

В последующие недели смерть Освальда и особенно обстоятельства его кончины привлекали к себе все возрастающее внимание, и в конце концов этому событию было придано неоправданно большое значение. Но когда происходило само событие, этого не наблюдалось. Тогда внимание всей страны было приковано к Северной галерее Белого дома, и убийство преступника казалось чуть ля не помехой. Почти все самые близкие к Кеннеди лица отключились от Далласа сорок восемь часов назад. Они были так поглощены предстоящими похоронами, что у них не было времени обращать внимание на людей, толпившихся в грязных закутках Карри.

Роберту Кеннеди заявление президента Джонсона в Синем зале, что «это испортит репутацию Соединенных Штатов в мире», показалось неуместным. Позднее министр юстиции говорил: «В то время я думал, что это не было и не могло быть для меня обстоятельством первостепенной важности».

Стив Смит, муж сестры Джона Кеннеди, только слышал об этом, и все. В Капитолии, где сообщения передавали технические работники, не выпускавшие из рук своих транзисторов, Лэрри О’Брайен проявил к ним «не больше интереса, чем к результатам футбольного матча». Таким же образом реагировал и Кен О’Доннел. Столь же слабый интерес проявил он и в пятницу, когда ему сообщили об аресте Освальда. Стоявший рядом о письменным столом Сарджента Шривера генеральный секретарь Международного секретариата Корпуса мира Дин Гудвин, в свое время с отличием окончивший юридический факультет Гарвардского университета, тоже не проявил никакого профессионального интереса.

— Мне было бы безразлично, — заявил он, — даже если бы сказали, что в убийстве обвиняют Коннэли. Сарджент поднял трубку, положил ее и сообщил:

— Кто-то только что застрелил Освальда.

Никто в кабинете не вымолвил ни слова. Как позднее сказал Гудвин: «Мы продолжали работать».

Это была одна реакция на убийство. То, что Шривер счел необходимым сделать такое сообщение, было другой реакцией. В середине дня в воскресенье те же люди, которые два дня назад передавали по телефону или громко сообщали друг другу новости об убийстве президента, вновь поддались инстинкту более древнему, чем изобретение языка, разглагольствуя как самозванные глашатаи перед родственниками, друзьями и прохожими.

Никогда еще за все семь столетий существования суда присяжных преступление не совершалось в присутствии столь многих зрителей, и помощник вице-президента Джордж Риди был потрясен так же, как и два дня назад. Разговаривая по телефону в канцелярии президента, он держал трубку возле уха и следил краешком глаза за экраном телевизора. Риди увидел, как был сделан выстрел, но это не дошло до его сознания. Он велел секретарю выключить телевизор и спросил возмущенно: