Доклад Юкио Мисимы императору - Аппиньянези Ричард. Страница 15

– Нет, я не верю в это, – ответил Цудзи, когда я перевел вопрос американца. – Мы хорошо знаем этого Хо Ши Мина, или Нгуен Тхат Тханя, как его на самом деле зовут. Сначала Чан Кай-ши поддерживал его, хотя в 1941 году гоминьдановские силы Чана тринадцать месяцев держали Хо Ши Мина под арестом. В 1942 году он был освобожден и возглавил антияпонское сопротивление в Индокитае, получив от гоминьдановцев сто тысяч долларов и взяв себе новое имя. По существу, Вьетминь Хо Ши Мина не отваживался вести против нас активные действия, члены этой организации берегли ее для возможности контролировать ситуацию после 1945 года. Хо – человек Сталина, а не Мао .

– Если ситуация в Индокитае, по вашему мнению, недостойна нашего внимания, то за развитием каких событий вы посоветовали бы нам следить более пристально?

– За событиями в Корее, – убежденно сказал Цудзи. – Я уверен, что как только Мао расправится с Чан Кайши, он ударит там. Шлеп перестал раскачиваться в кресле-качалке.

– Ну наконец-то мы добились от этого парня хоть какого-то вразумительного ответа! – воскликнул он.

Цудзи медленно повернул голову в сторону Шлепа, и впервые за время допроса их взгляды встретились. Они долго смотрели в глаза друг другу.

Наконец генерал-майор Виллоугби встал.

– Хорошо, капитан, я забираю протокол этого допроса. Его необходимо срочно передать Королю Артуру, – сказал он и тут же приказал стенографистке позвать другого переводчика.

Капитан Лазар застыл с открытым от изумления ртом. Его душила бессильная ярость.

– Вы свободны, капитан.

– Есть, сэр!

Л направился назад в кабинет вслед за бледным, молчаливым, охваченным яростью капитаном Лазаром. Я пытался осознать то, что увидел и услышал. У меня перехватывало горло от волнения, а все тело била мелкая дрожь – не от страха, а от чувства какого-то неведомого надвигающегося зла. Я находился словно в бреду, это был первый урок, преподанный мне в области особого искусства «гияку косу» – обратного курса, отката от прежней политики. Одно мне стало совершенно ясно. Как только задули первые ветры холодной войны, Япония внезапно перестала считаться угрозой – фашистским государством, в котором требуется провести коренные демократические реформы, и превратилась в союзника на Дальнем Востоке в крестовом походе против коммунизма. Теперь отдел Джи-2 Штаба главнокомандующего союзными оккупационными войсками, в обязанности которого входило выявление и ликвидация ультраправых националистических организаций, стремился завербовать их членов, наладить с ними сотрудничество для того, чтобы реконструировать консервативный государственный режим. Однако я не мог понять, почему возникают странные противоречия, трения между экономическими и военно-стратегическими элементами этого «обратного курса». Эти противоречия проявлялись в антагонизме, существовавшем между капитаном Лазаром и генерал-майором Виллоугби.

Капитан Лазар сразу же прошел к бару и налил виски в два больших стакана. В течение следующего часа он несколько раз подливал нам виски, но даже огромная доза выпитого спиртного не могла успокоить его. Он нервно расхаживал по комнате, и его губы беззвучно шевелились так, словно он молча молился. Подбитое лисьим мехом пальто упало на пол, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Капитан ходил по нему так, словно это был пушистый ковер. Он сбросил мундир и ослабил узел галстука. В пылу волнения капитан Лазар совершенно позабыл не только о царившем в здании пронизывающем холоде, но и о моем присутствии, хотя постоянно подливал виски в мой стакан.

Я не знал, что сказать и что сделать, чтобы вырваться из норы этого взбешенного зверя.

Внезапно остановившись, капитан повернулся ко мне, и я увидел багровое от алкоголя лицо.

– Я сумел пробудить в вас интерес к банковскому делу? – спросил он.

– Капитан Лазар-сан, вы дали мне возможность познакомиться с таким объемом конфиденциальной информации, что я просто лишился дара речи.

– Остолоп! В этой информации нет ничего конфиденциального. Она известна любому японскому бюрократу, работающему в органах исполнительной власти. Теперь вы – один из них. Я предлагаю вам не участие в заговоре, а участие в работе правительства.

– Простите, но я хотел бы задать вам один вопрос. Если вы – «Царь банковского дела», то почему генерал-майор Виллоугби обращается с вами как с конкурентом?

– Как с конкурентом? Скорее он относится ко мне с огромным презрением. Бы – писатель, и я расскажу вам одну историю, которая должна заинтересовать вас. Речь пойдет о человеке, которого я бесконечно люблю. Обо мне самом. – Капитан Лазар подошел ко мне так близко, что я оказался зажат между ним и столом для игры в пинг-понг. – Я происхожу из семьи евреев-эмигрантов из Вильно. Среди моих предков были анархисты и ультралевые мечтатели. В конце концов большевизм вылечил их от инфантилизма. Я вырос в Бронксе, месте, таком же далеком от вас, как Море Изобилия на Луне.

Капитан Лазар заговорил о таких предметах, которые я с трудом понимал, и мне было трудно следить за ходом его мысли. Он стал рассказывать о вундеркинде из Бронкса, одержимом честолюбивыми стремлениями, проторившем себе путь в Гарвард и Оксфорд, а потом окончившем аспирантуру в Токийском императорском университете. Так он взбирался на вершины учености, переходя с идиша и бродвейского сленга на гарвардский жаргон и оксфордское произношение.

Слушая его, я действительно усовершенствовал свой английский язык и стал лучше понимать американцев. Капитан Лазар рассказал мне, чему он научился, работая в крупной инвестиционной фирме, проявлявшей интерес к японской экономике. Фирма называлась «Диллон Рид». Капитан Лазар являлся протеже Уильяма Дрейпера, банкира, который теперь, будучи генерал-майором, занимался осуществлением «обратного курса». В его задачу входило остановить роспуск и децентрализацию бывших нацистских корпораций в Германии и возродить национальную промышленность побежденной страны. Лазар вел меня по темному лабиринту своей судьбы, в котором я вскоре заблудился. Он поведал мне, что его завербовали в Управление стратегической службы Аллена Даллеса, учреждение-предшественник ЦРУ, и что он вел переговоры об условиях капитуляции с японскими банкирами в Швейцарском банке.

– Через три дня после Перл-Харбора директор «Мицубиси», обращаясь к акционерам, уже говорил о восстановлении в крупном бизнесе сотрудничества между Японией и Соединенными Штатами.

– Отец рассказывал мне, – промолвил я, – что накануне подписания Акта о капитуляции, когда стало ясно, что Японию оккупируют США, а не коммунисты, его партнеры по бизнесу на радостях открыли бутылку шампанского.

– Давайте выпьем, Мисима-сан. Я провозглашаю тост за новую индустриальную эру и всемирную культуру – финансы!

Капитан Лазар налил нам еще виски и, осушив свой стакан, заставил выпить меня. От Лазара исходил аромат цветочного одеколона и запах алкоголя. Он прижал меня к столу, и я только тут заметил, что он пытается расстегнуть мои брюки,

– Силы небесные, вы только посмотрите на дрючок этого парня, – прохрипел он, похотливо улыбаясь и поигрывая моей ящеркой. – У тебя есть лицензия на ношение этой штуки?

И капитан Лазар быстро разделся, сияв ботинки, брюки и рубашку. Я с изумлением смотрел на его трусы – они были шелковыми, как у женщины.

– Давай снимай с себя все, – приказал он. – Займемся сексом.

Он быстро подошел к проигрывателю и поставил пластинку. Когда Лазар вернулся, я увидел в его руках тюбик с каким-то лекарственным препаратом. Это была антигеморроидальная мазь.

– На, возьми немного. Этим мы убьем сразу двух зайцев, – проговорил Лазар и устроился на разостланном на полу меховом пальто.

Лисий мех был более светлым, чем его ярко-рыжие, как у орангутанга, волосы на бедрах и между ягодицами, которые он выставил передо мной.

– Быстрее вставь в меня свою динамитную шашку, – торопил он.

Его многострадальный задний проход загрубел от частого использования. Сфинктер был вялым, а внутри ощущались шрамы от свищей. Мы совокуплялись под шипение пластинки, производя механические движения. Сжав зубы и рыча, Лазар, обернувшись, изо всех сил вытягивал шею, вращая своими зелеными, налитыми кровью глазами. Он походил на умирающую от голода лису, бьющуюся в предсмертных судорогах. Моя плоть вошла в него глубоко, словно в рыхлую землю. Из проигрывателя неслись звуки, которые извлекала ходившая по пластинке игла, и у меня было такое чувство, будто они впечатываются в мозг, словно татуировка. Все знакомые мелодии перепутались в моей голове – Гершвин, Кол Портер, Джером Керн. Мне казалось, что эту музыку играет оркестр «гияку косу», исполняя румбу «обратного курса», фокстрот «обратного курса», буги «обратного курса». А все слова песен были лишь лозунгами «обратного курса», соединившимися в моем мозгу в одну зловещую поэму…