Доклад Юкио Мисимы императору - Аппиньянези Ричард. Страница 43

И вот, – продолжал Мисима, – на прошлой неделе перед отъездом из Токио я получил телеграмму от Сундстрема с такими словами: «Получишь ты Нобелевскую премию или нет, не забывай, ты должен быть крепким, как кожа члена и яичек». Это и есть мой ответ на ваш вопрос.

Мисима встал, как будто хотел проиллюстрировать анекдот о колбасках. Он, без сомнения, заметил, что мой взгляд прикован к его пенису и яичкам, которые покачивались в такт движениям, словно исполняли балетное фуэте.

Мисима предложил мне выпить, и я согласился, несмотря на слишком ранний час. Во время интервью, походившего скорее на его монолог, я выпил довольно много шотландского виски. Многое из того, что он говорил тогда, сначала показалось мне непонятным. Он завил, что предпочел бы дать мне «бессловесное интервью», то есть исполнить передо мной танец, иллюстрирующий его страдания в детстве. Подобно тому, уточнил он, как это делается в драме театра Но или в католической мессе, если ее перевести на язык синтоистских жестов. И Мисима спросил меня, понял ли я его. Нет, я его не понял. Тогда он заговорил о распространении греческой скульптуры в Римской империи и о ее влиянии на искусство Северной Индии.

– Это взаимопроникновение культур, сходное с таким явлением, как распространение буддизма в Японии, – подытожил он и рассказал об открытии, сделанном им три дня назад. – Я уверен, что святой Себастьян, бывший преторианец, ставший христианским мучеником, на деле был индийцем.

– Вы действительно считаете, что он был индусом?

– Я считаю, что его заподозрили в опасной ереси – мятеже против императора. Но его бунт, очевидно, принял форму пассивного христианского сопротивления. Христиане проповедуют бескровные методы борьбы, и такое поведение Себастьяна является для меня доказательством, что он происходил из касты кшатриев и являлся приверженцем джайнизма. Но самое главное и удивительное заключается в том, Тукуока-сан, что я встретил здесь, в Бенаресе, человека, имеющего несомненное сходство с этим святым. Три дня назад на заброшенном кладбище рядом с мечетью я увидел прекрасного индийского юношу со светлой кожей и греко-римскими чертами лица. Он был копией святого Себастьяна. Невероятно, не правда ли?

Действительно, это показалось мне невероятным. Я выпил очередной стаканчик виски.

– Мне надо раздобыть еще бутылочку для сегодняшней ветречи с агори, которую для меня устроил доктор Чэттерджи, – сказал Мисима.

Я воспринял это как упрек в том, что слишком много пью. Мисима постарался сгладить неловкость и сам налил мне еще стаканчик виски, однако так и не объяснил, что такое «агори». Наконец мне удалось вложить в магнитофон чистую кассету и включить его.

– Вы знакомы с доктором Чэттерджи? – спросил Мисима. – Это мой гид в Бенаресе. Отъявленный негодяй. Он относится к той категории жуликов, которые наживаются на слабостях дураков. Так, например, поступают бангкокские гиды, поставляющие проституток похотливым японским бизнесменам.

Сегодня рано утром доктор Чэттерджи любезно отвез меня из аэропорта в гостиницу «Кларк». Он показался мне учтивым человеком, истинным индийским джентльменом. Интересно, что сделал этот бедняга? Чем он мог заслужить недовольство Мисимы и такое резкое суждение о нем?

– Что он сделал? – Мисима рассмеялся. – А вы знаете, что в данный момент делает доктор Чэттерджи? Он хмурится с недовольным видом. Сидит в своей маленькой комнате в Дал-Манди, квартале красных фонарей, и дуется, потому что ваш сегодняшний визит лишил его последней возможности помучить меня. Ведь сегодня вечером я уезжаю из Бенареса.

– Помучить вас? Но если он действительно мучает вас, почему вы в таком случае сразу не избавились от него?

– Мое трехдневное пребывание в Бенаресе было слишком кратким, я не смог бы найти себе за это время другого гида, – сказал Мисима и, улегшись навзничь на кушетку, похожую на диван в кабинете психоаналитика, стал пристально разглядывать испещренную солнечными пятнами бугенвиллею. – Кроме того, я не хотел обижать своего знакомого, работающего в Британском совете в Калькутте, который рекомендовал мне доктора Чэттерджи в качестве прекрасно информированного гида по Бенаресу.

– Мне трудно себе представить, как может такой безобидный парень мучить кого-нибудь, а в особенности вас, Мисима-сан.

– Как раз меня такой человек, как он, может замучить до смерти, – заявил Мисима и, резко сев на кушетке, посмотрел мне в глаза. – Недаром он носит фамилию Чэттерджи, перекликающуюся с английскими словами «chattering jay», то есть «болтливая сойка». Он необыкновенно говорлив и неизменно педантичен в своих объяснениях. Возможно, это хорошо, но слишком утомительно. Когда я впервые увидел его, он произвел на меня приятное впечатление. Одетый в белый полотняный костюм, Чэттерджи действительно походил на индийского джентльмена. Вы, конечно, заметили, что он слегка хромает и ходит с английской тростью из ясеня. Но при внимательном рассмотрении оказалось, что его костюм сшит не из белого полотна, а из ужасной измятой и перепачканной хлопчатобумажной ткани. В Индии цвета очень обманчивы. То, что издали кажется безупречно белым, вблизи предстает выцветшим или грязным. Его лицо изуродовано оспой и похоже на мешковину. Меня неприятно поразила привычка доктора Чэттерджи скрести интимные части тела с такой остервенелостью, как будто у него начался приступ чесотки. Обычно это происходит в конце его пространных комментариев, а после Чэттерджи начинает отвратительно хихикать. При первой встрече он вручил мне свою визитную карточку, на которой было написано: «Доктор Анант Чэттерджи, доктор философии, дипломированный специалист в области социальной антропологии, выпускник ЛШЭ».

– Лондонской школы экономики?

– Нет, Лахорской школы. – Мисима засмеялся. – Простите, сэр, я шучу. В дальнейшем выяснилось, что звание доктора философии он еще не получил. Чэттерджи признался мне, что даром потратил десять лет, так и не завершив докторскую диссертацию. Предмет его изучения – Бенарес. «Какой именно аспект этой темы вы изучаете?» – спросил я. «Смерть, самое завораживающее явление. Вы согласны со мной, сэр?» – «Не совсем, доктор Чэттерджи».

Свой рассказ Мисима иллюстрировал мимикой и жестами. Его справедливо считают талантливым имитатором. Однажды я был свидетелем, как он на репетиции разыграл все роли одной из пьес театра Кабуки, вызвав удивление зрителей – профессиональных актеров и режиссера. Диапазон голоса Мисимы был чрезвычайно широк – от баритона до тенора. Я слышал как-то его импровизацию партий всех действующих лиц оперы по его либретто. Мисима использовал весь блеск своего красноречия, свойственного и его литературному творчеству, чтобы изобличить доктора Чэттерджи. И он почти убедил меня в порочности этого человека, хотя я не мог припомнить, чтобы у доктора лицо походило на мешковину и чтобы он хромал и ходил с тростью. Я понял, что Мисима просто упражняет свои эстетические способности, и окончательно уверился в том, что он крайне неуравновешен психически.

Может быть, это словесная прелюдия Мисимы к «бессловесному интервью»? А за ней должен последовать танец? Подобная перспектива ужасала меня.

Мисима встал с кушетки и облокотился о перила балкона, не обращая внимания на удивленные взгляды пожилой четы – светловолосого англичанина и его леди, сидевших в шезлонгах на лужайке. У обоих сильно отекли и распухли ноги.

– Посмотрите туда, – промолвил Мисима, показывая на горизонт, – вы видите три холма, на которых основали Бенарес?

Я увидел лишь нагромождение ветхих зданий, за которыми невозможно ничего рассмотреть. Я бросил недоуменный взгляд на Мисиму, тот курил биди – дешевую сигарету, скрученную из табачного листа. Такие сигареты пользовались популярностью у индийской бедноты. Дымок от нее словно миниатюрное подобие клубящегося столба, поднимающегося в небо над Бенаресом с берега реки, где горел погребальный костер. Бенарес по праву называют «лесом огней». Здесь день и ночь пылают погребальные костры.