Доклад Юкио Мисимы императору - Аппиньянези Ричард. Страница 95

Чтобы понять живой культурный смысл этики, необходимо устранить со своего пути два препятствия. Одним из них является позор, который несет с собой любовь без взаимности; другим – страх нарушить правила поведения, установленные в обществе. Чтобы обладать культурой, надо безгранично любить ее. В безумном стремлении овладеть тем, что любишь, человек должен быть готов любить сверх всякой меры.

Идеалистическая анархическая любовь – это и есть японская альтернатива раскаянию. Только ощущение Великой Пустоты может избавить японца от взятых на себя обязательств и чувства долга. Моя вера в анархическую любовь без взаимности не является изобретением эксцентричного писателя Мисимы, она зиждется на японской культурной традиции. Любовь в Японии всегда вызывала сочувствие и считалась несчастьем. Впрочем, на Западе на нее тоже смотрели как на несчастье, но относились по-другому – с холодным цинизмом. Мы боимся анархической любви, поскольку она может привести к трагедии, потребовать от нас самопожертвования, которое, конечно, побуждает человека выйти за рамки собственного «я». В этом смысле я нахожу слова Достоевского о парадоксе самореализации очень точными.

ГЛАВА 2

ЗА ЗЕРКАЛОМ

Что заставило меня высказать свои самые сокровенные мысли в письме к баронессе Омиёке Кейко? Вернувшись в середине мая 1952 года в Японию и перечитав его копию, я глубоко пожалел о совершенной мной глупости. Я всегда снимаю копии со своих наиболее важных писем, поскольку считаю, что все написанное мной не является только лично моим делом и может быть опубликовано. Сожаление о пространном послании, адресованном прекрасной куртизанке Кейко, явилось последствием раздражения и дурного расположения духа, в которое я пришел, вернувшись домой в Сибуя. Я посмотрел на себя в зеркало и увидел свой затылок. Это напомнило мне известную картину сюрреалиста Рене Магритта. Что вовсе не показалось мне забавным. Пятимесячное кругосветное путешествие принесло мне одни разочарования. Я пережил лишь несколько радостных мгновений, ими были посещение Греции и короткий роман в Бразилии с сыном одного богатого владельца кофейной плантации, выходца из Японии. Я чувствовал себя очень одиноким. Это не была ностальгия, тоска по дому. Боль одиночества, которое я испытывал, связана с моей неприспособленностью к жизни.

Я прекрасно знал еще до того, как накануне Рождества отплыл от берегов Японии из гавани Иокогамы, о своей физической слабости и о том, что могу не выдержать тягот путешествия. Но я убедил себя в том, что усилием воли смогу победить все свои недуги и выдержать все неудобства долгого плавания. Подобно всем прикованным к письменному столу калекам, я верил в то, что обладаю богатым воображением и сильной волей, не понимая, что воля и воображение во многом зависят от физического состояния человека. Однако вдали от своего письменного стола я был настоящим инвалидом, по существу, никем. Это и явилось причиной моего одиночества.

Но, похоже, не только я, но и вся нация, взглянув на себя в 1952 году в зеркало, увидела собственный затылок. С ней как будто сыграли злую шутку. Возвращение было для меня подобно новому погружению в ванну с тепловатой грязной водой, но теперь, после принесшего мне одни разочарования путешествия, я видел все вещи с ясностью сюрреалиста.

Я не верил в то, что народ Японии «временно сошел с ума» в первую неделю мая. Что с ним случилось? Накануне дня рождения императора, 28 апреля 1952 года, официально закончился период оккупации Японии. Через несколько дней в Токио вспыхнули беспорядки во время ежегодного празднования Первого мая. Что заставило миролюбивый народ пойти на столкновения с полицией? И те, кто сочувствовал участникам беспорядков, и те, кто критиковал их, видели причину волнений в одном – в засилье американцев. Хотя было объявлено о снятии режима оккупации, в стране почти ничего не изменилось. Американские войска, авиа-базы, тренировочные лагеря были расположены повсюду в Японии, как и до подписания договора 28 апреля. Однако народ ожидал чуда – того, что следы пребывания американцев на японской земле исчезнут за одну ночь. Эти ожидания и привели к антиамериканским волнениям. Так считали политики. Однако я видел причину массовых беспорядков в другом.

Я вернулся в Токио слишком поздно и не был свидетелем кровопролитных столкновений демонстрантов с полицией. Когда я услышал об этих событиях, мне показалось, что вернулось безумное довоенное анархическое время с его бунтами и беспорядками. Впрочем, я не испытывал ностальгии по хаосу прошлого.

Затаив дыхание, я читал репортажи о майских событиях в газетах и комментарии политиков. Но ни один из них не назвал истинную причину беспорядков, о которой знал только я один. В основном ведущие издания обвиняли коммунистов и студентов, называя их зачинщиками. Однако я знал, что организовали эту конфронтацию ультраправые провокаторы. Либеральная пресса обвиняла радикалов в том, что они навлекли позор на демократическую Японию, что она потеряла лицо после стольких лет усилий реабилитировать себя в глазах мировой общественности. Однако между строк любого издания ясно читалась неудовлетворенность всего народа Японии тем, что иностранцы продолжают занимать нашу территорию. Не за горами был тот день, когда могли вспыхнуть более мощные выступления против их засилья. Неслучайно поэтому вице-президент Никсон на официальном банкете в Токио в своей речи назвал черное белым и заявил о том, что включение статьи 9 в Мирную Конституцию, которая строго запрещала вооружение Японии, было ошибкой. Таким образом, он открыто потворствовал созданию в нашей стране вопреки конституции Сил самообороны.

Затем последовал скандал, разгоревшийся вокруг атолла Бикини, где выпали радиоактивные осадки после испытания американцами водородной бомбы. В частности, была заражена команда рыболовного судна, и в стране возникла паника. Люди опасались, что вся наша рыба окажется радиоактивной. Опасения были напрасными, но эти события стали апогеем истерических антиамериканских настроений в обществе. Люди не понимали, что настоящее страшное ядовитое загрязнение нашей культуры уже произошло, оно началось в Нулевом году и длилось семь бесконечно долгих лет. В нашу духовную кровеносную систему проникли более смертельные элементы, чем уран или плутоний. Короче говоря, оккупация привела к тому, что мы всей душой полюбили наших оккупантов. Внезапный уход оккупантов как будто обидел нас, привел к разочарованию и даже вызвал ярость. Вот к какому заключению я пришел. Нация увидела в зеркале свой затылок, потому что там больше ничего не могло отразиться. Ничего, кроме пустоты. А народ желал снова увидеть там лицо своего насильника. Пустота требовала заполнения, и в конце концов ее заполнило одиночество, похожее на то, которое испытывал я сам.

Жадное чтение газет в поисках новой информации дало мне пищу для ума. В одном из коммерческих приложений я случайно наткнулся на сообщение об открытии в Осаке новой фабрики по производству дамского белья «Небесное тело». Там производились женские бюстгальтеры, пояса и корсеты. На помещенной в газете фотографии были изображены сановники, присутствовавшие на торжественной церемонии открытия «Небесного тела». Среди запечатленных на снимке гостей меня особенно поразил синтоистский священнослужитель в черном одеянии. Он благословлял валун, стоявший на постаменте в ультрасовременном вестибюле фабрики.

– Что это? – изумленно воскликнул я, прочитав написанный на постаменте лозунг компании: «Мой лифчик навсегда».

Среди гостей, присутствовавших на церемонии открытия фабрики, я узнал мадам Омиёке Кейко, представительницу консервативного крыла парламента, Ито Кацусиге, политического рэкетира и финансиста этого и многих других послевоенных промышленных проектов. Я испытал сложные чувства, увидев на снимке Кейко, которой по глупости написал откровенное письмо. Она была протеже и содержанкой этого жулика, бывшего графа Ито. Зачем она присутствовала на этой пародии синтоистского освящения фабрики по изготовлению бюстгальтеров? Как только запрет на синтоизм был снят, его стали эксплуатировать самым постыдным образом.