Спартанец - Манфреди Валерио Массимо. Страница 34

Он побрел к дому своего друга, живущего поблизости, чтобы попросить лампу и снова зажечь огонь, дабы родители, когда проснутся, не увидели, что он погас.

Он несколько раз постучал в дверь. Собака на привязи начала лаять, и, наконец, вышел его товарищ, завернутый в простыню.

— Агиас, — сказал он, — что ты здесь делаешь в такой поздний час? Что тебе нужно?

— Я только что вернулся домой, — отвечал Агиас, — и уже собирался войти внутрь, как ветер вдруг потушил наш огонь. Дай мне лампу, чтобы снова зажечь его.

Друг посмотрел на него с сочувствием и одновременно с презрением и произнес:

— Нет, Агиас, прости, но я не могу дать тебе наш огонь. Мой брат был при Фермопилах… помнишь?

Он захлопнул дверь. Ветер подул с еще большей силой, разнося по округе упорный лай собаки. Агиас попятился, споткнулся на пороге, отлетел к стене, которая окружала дом, и долго тихо рыдал, прислонившись к ней.

На следующее утро обнаружили, что он повесился на потолочной балке в собственном доме, разорвав на полосы свой малиновый плащ.

Слухи об ужасной смерти Агиаса распространились по всему городу, достигли они и дома Бритоса. Эту новость принесла его мать.

— Бритос, — заговорила она, — произошло нечто ужасное. Агиас… умер.

— Умер? — эхом откликнулся сын, резко поворачиваясь к ней.

— Да, сын. Он повесился в своем собственном доме прошлой ночью.

Бритос замер на мгновенье, словно пораженный молнией. Он не мог справиться с дрожью, охватившей его тело. Затем он вышел со двора и направился к дому друга. Перед дверью стояла небольшая группа женщин в черном, тихо рыдая. Он вошел в темную комнату; в центре, на погребальном ложе лежало тело его друга, одетое в доспехи, которые его родители старательно привели в порядок, по возможности восстановив, по меньшей мере, часть былых украшений.

Его мать сидела с сухими глазами и лицо, покрытым вуалью, в изголовье, рядом со своим мертвым мальчиком.

Его отец подошел к Бритосу и обнял юношу.

— Бритос, — проговорил он упавшим голосом. — Бритос, для твоего бедного друга похорон не будет, не будут его сопровождать товарищи по оружию и почетный эскорт. Командир вашего отряда сказал мне, что, и почести не будут отдаваться «тем, кто струсил».

Он умолк, снимая край своего плаща в руках.

— Тем, кто струсил… — пробормотал Бритос, словно отвергая эти слова. — Тем, кто струсил!..

Он снова обнял убитого горем старика.

— Для Агиаса будет выполнен похоронный ритуал, — сказал он твердым голосом. И добавил: — И такой, какого заслуживает истинный воин.

Он ушел к себе домой, когда четыре илота стали готовить катафалк для доставки тела на кремацию, для которой уже были готовы ветки скромного погребального костра.

Под изумленном взглядом матери, Бритос достал из сундука парадные доспехи Клеоменидов, те самые, которые были на его отце в дни праздника, когда он появился в Доме Бронзы с царем Клеоменом.

Он тщательно вымылся, причесался, надушил свои длинные волосы, черные как смоль, собрал их в пучок низко на затылке. На ноги он надел чеканные защитные наголенники, надел кирасу, украшенную медными и оловянными орнаментами, затянул пояс, с которого свисал тяжелый спартанский меч. На плечах он застегнул черный плащ пряжкой с огромным желтым янтарем, потом взял большой щит, украшенный изображением дракона, и копье.

— Сын, зачем ты делаешь все это? Куда ты собираешься? — спросила Исмена.

— Командир нашего отряда отказался эскортировать Агиаса на похороны. Он сказал, что Спарта не отдает почестей тем, кто струсил. Поэтому будет справедливо, если трус будет эскортировать труса, сопровождая его к последнему месту успокоения. Я стану хранителем чести Агиаса.

Он надел шлем с тремя гребнями на голову и направился к дому Агиаса, не обращая ни малейшего внимания на насмешки и удивление прохожих. Он всю ночь простоял на часах около тела друга, как статуя бога войны.

Незадолго до рассвета, когда город еще спал, небольшая процессия двинулась по тихим улицам: впереди шли четыре илота с катафалком-носилками, за ними родители Агиаса с покрытой головой, к ним присоединилась небольшая группа родственников. Шествие замыкал Бритос в превосходных парадных доспехах, которые блестели в бледном свете серого рассвета.

Они прошли через центр города. Треноги перед Домом Бронзы почти потухли и лишь слегка дымились. Они повернули к южному входу в город. В великом безмолвии были слышны только далекий лай собак, да крики первых петухов, которые сразу же растворялись в неподвижном воздухе.

Когда они вышли в окрестности города, на дорогу, которая вела в Амиклы, Бритос заметил фигуру человека, одетого в поношенный серый плащ: это был Талос. Бритос жестом пригласил его присоединиться к ним.

— Ты единственный, кого не хватало на похоронах «того, кто струсил», — хрипло сказал он.

Талос присоединился в конец небольшой процессии, которая шествовала по пыльной дороге. Он прошел часть пути, разглядывая убогие носилки, на которых умерший раскачивался из стороны в сторону от неровного шага четырех носильщиков. Затем, неожиданно для всех, Талос достал из своей сумки тростниковую свирель и начал играть на ней.

Музыка, издаваемая простым инструментом, напряженная, вибрирующая, встревожила Бритоса, продолжавшего торжественно идти в медленной похоронной процессии; это был боевой гимн сражения при Фермопилах.

На выбранном месте умершего уложили на погребальный костер, и вскоре пламя уничтожило тело, изнуренное постом и безрассудством.

Таковы были похоронные почести, отданные Агиасу, сыну Антимаха, воину двенадцатой сисситии спартанцу.

ГЛАВА 10

Одинокий гоплит

События, что сопровождали смерть Агиаса, были настоящим ударом для Бритоса. В следующие дни он замкнулся в себе, не разговаривая ни с кем, отказываясь даже есть. Однажды безлунной ночью он покинул дом, решив покончить счеты с жизнью. Он хотел избавить свою мать от того ужасного зрелища, свидетелями которого вынужденно стали родители Агиаса, поэтому он направился к горе Тайгет. Он выждал наступления глубокой ночи, когда все крепко спали, прошел через атриум босиком и вышел во двор.

Мелас, верный пес, подбежал к нему с лаем, но Бритос попытался его успокоить.

— Хороший мальчик, сиди смирно, — шептал он, поглаживая собаку до тех пор, пока та не легла на землю.

Он гладил ее по лоснящейся шерсти, вспоминая тот великолепный день, когда отец подарил ему Меласа. Бритос поднялся на ноги и прошел через двор по тропинке, ведущей в лес, той самой, по которой он столько раз ходил с друзьями, когда был мальчиком.

Он пристально оглядывал лес, блуждая по нему и приходя в ужас от мысли о такой темной смерти, без почестей, без упокоения — смерти, к которой никто и никогда его не подготавливал. Он искал место, где его никогда не найдут, содрогаясь, когда задумывался о своем непогребенном теле, оставленном на растерзание лесному зверью.

Он думал о своей душе, которая будет беспокойно метаться на пороге преисподней. Он думал о своем городе… Спарта потребовала кровь царя Леонида и его отца, которыми пожертвовали точно так же, как приносят жертвы на алтарь. Бессмысленная жертва!.. Его город виноват в агонии царя Клеомена, в ужасающем конце Агиаса, а скоро будет запятнан и его собственной кровью, даже ничего не зная об этом.

Он пришел на поляну на вершине холма, с огромным дуплистым каменным дубом, который был окружен зарослями куманики. Пришло время прекратить все досужие слухи; сделать то, что необходимо.

Бритос вытащил кинжал и приставил его к сердцу. Раздвинув пальцы правой руки, он приготовился нанести удар ладонью…

Но в это мгновенье огромный волосатый кулак опустился ему на голову, как молот, сбивая с ног на землю и лишая сознания.

— Во имя Зевса, Карас, я просил тебя просто оглушить его, а не убивать, — произнес чей-то голос.

— Дело в том, — пробормотал Карас, — что эти юные мальчишки сделаны из другого теста, чем в мои дни.