Голова - Манн Генрих. Страница 75

— Вот это личность! — сладостный трепет. Император обернулся. — Ну, Гаунфест, тенор, как дела? В следующую поездку на север беру вас с собой, будете воспевать вечернюю звезду.

— Незакатное величие северной звезды, — опустив веки, благоговейно выдохнул Гаунфест.

— И стихи сочиняете, Гаунфест? Конкурируете с Флеше? Но что с вами? — Флеше тоже стыдливо прикрыл глаза. — Вид у вас обоих такой, словно вы только что обручились.

Генерал и ротмистр растроганно молчали, пока император смеялся. Смеялся он благодушна.

— Мы все друзья, связанные одинаковым обетом… — растроганно начал Гаунфест, нежно смягчая голос и взглядом как бы замыкая в один магический круг и друзей и императора. — Во славу возлюбленного нашего повелителя.

— И он тоже? — спросил император, увидев подле Флеше Толлебена.

— Мой кузен, — пояснил генерал-адъютант, — просит у вашего величества милостивой защиты в своих сердечных делах.

Снизу, склонив голову набок, его величество оглядел длинноногого Бисмарка и лукаво прищурил глаза:

— Знаю, мой Леопольд не хочет отдать вам свою дочь. Приму меры. Уломаю Леопольда. — Милостивый жест рукой, затем крутой поворот в сторону Алисы Ланна. — Графиня, у нас общая тайна, настоящий заговор. Вы действительно согласны удовольствоваться Толлебеном? Да, да, мой Флеше его кузен. — Мгновенный взгляд ее умных глаз подтвердил императору, что она разгадана. Тогда он заговорил совсем в открытую: — Если вы поженитесь, у меня будет в вашем лице перестраховка против Леопольда. Потому что и вы, графиня, не преминете вести политику против папаши. На тот случай, когда он выйдет в тираж. Смейтесь, смейтесь, кстати, вы красиво смеетесь. Итак, нынче вечером мы с вами заодно против Леопольда. Он пока слышать об этом не хочет, но ему придется послушаться.

Они оба засмеялись, Алиса не менее кокетливо, чем он, а он не менее двулично. Казалось: две дамы, замышляющие интригу. Его величество напряг икры, округлил упругие бедра и покачивал головой; в то время как правая рука выразительно жестикулировала, недоразвитая левая пряталась, насколько возможно, под красный ментик.

Но тут новая идея завладела им — или, может быть, пока только беспокойство, словно все кругом, затаив дыханье, ждали новой идеи. Он повернулся, и тотчас навстречу потянулись осчастливленно-испуганные лица, ему стало противно. Но нужно было поддерживать приподнятое настроение и стараться, чтобы воодушевление не ослабевало. Он знал, с кем имеет дело: ничто не должно происходить помимо него, а где он, там должно что-то происходить… Два темных жгучих глаза преследовали его, как совесть, он встречал их всякий раз, как искал смены впечатлений, они гипнотизировали его, они дерзали не обмирать под его взглядом; в чем они обвиняли его? Напуганный и раздраженный император отмахнулся от их обладателя: «Назойливый субъект, подожди, я тебе еще насолю!» — и уцепился за Пильница:

— Ну-с, профессор, вас я давно собираюсь отделать как следует. Вы осмелились полемизировать с учением об откровении.

Пильниц был не из тех, что упускают случай, он начал распространяться строго научно. Императору пришлось слушать. Он и в этом, как во всем, был активен; слушая, он либо решительно опровергал, либо усердно подсказывал. Ученый сам в конце концов стал в тупик перед выводами, к которым пришел: следовательно, откровение существует! «Вот видите!» — сказал император, и измученный Пильниц только отбросил свою белую гриву с влажного лба.

— Я должен опираться на явившегося мне в откровении бога, иначе мне не справиться со своей задачей, — еще увереннее и тверже заявил император. Он взглянул в стенное зеркало; лицо избранника небес говорило, что он видит в зеркале не только себя, но и того, кого только что назвал. Онемевшие зрители что есть сил старались придать себе благочестивый и восторженный вид. Только директор банка Бербериц басом изрек:

— Вот это христианин! Гений, прямо сказать.

Награда пришла немедленно:

— Бербериц, послушайте-ка, что Пильниц говорит об Иерихоне! Нет, не о вас, Иерихов, но вы можете тоже послушать, это забавно.

После этих слов несколько господ поспешили приблизиться, его величество явно поощрял непринужденность. Ученый с готовностью повторил все то, к чему пришел путем строго научных изысканий. Стены пали вовсе не от трубного гласа, как утверждали евреи. Город они завоевали с помощью публичных женщин.

— Это вполне возможно, — решил император. — В военном деле ничего не стоят, а головы изобретательные.

Ученый просил разрешения познакомить научный мир с высочайшими взглядами на этот предмет.

— Избави бог! Тогда Бербериц перестанет мне рассказывать анекдоты!

Кивок в сторону Берберица. Упитанный банкир с достоинством стал в позу перед сидящим императором. После каждого анекдота его величество с хохотом откидывался на спинку кресла и дважды хлопал себя по высочайшей ляжке. Он смеялся, широко открыв рот, смех его звучал каким-то плотоядным прерывистым лаем, но впервые за весь вечер он был самим собой. Все вздохнули свободно, мысленно благодаря банкира. А тот был совершенно равнодушен. И его анекдоты забавляли всех, кроме него самого. Миниатюрное лицо над грузным туловищем сохраняло выражение неисцелимой меланхолии, в то время как все рычали от хохота. Он держал голову высоко; видно было, что пушистая борода растет у него на шее так же густо, как и на лице. Бесцветные глаза, казалось, вот-вот вытекут, так они были выпучены.

Еще удачливее Берберица был Ланна, который его сменил. Ведь никто так не умел рассказывать еврейские анекдоты, как он, Ланна. Император держался за бока и требовал шампанского. «Обер, шампанского!» — кивнув в сторону обер-адмирала, который бросился исполнять приказание. Длиннобородый морской волк возвратился, кротко улыбаясь, с салфеткой под мышкой и ведерком для шампанского в руках. После его величества он подал бокал Тассе; Ланна было ясно, что союзники хорошо спелись.

Ланна предусмотрительно принял меры предосторожности. Отстранив от императорского углового дивана слишком назойливых гостей, он с озабоченной улыбкой попросил провести дам в дальние комнаты. Его величество в это время, выпив бокал, выплеснул остатки на обер-адмирала; тот поблагодарил. Второй бокал был тоже выплеснут, но Ланна, кому он был предназначен, ловко увернулся, брызги попали на генерал-адъютанта фон дер Флеше.

— Флеше на середку плеши, — сказал в рифму император. — Леопольд по мне слишком увертлив. Тассе он тоже не по вкусу. Тассе, а флот я все-таки построю.

Теперь уж вся шайка во главе с Тассе придвинулась вплотную. И Шеллен оказался тут как тут; Ланна почти силой отвел его.

— А вы знаете, почему я строю флот? — прикрыв рот рукой, обратился император к оставшимся и, косясь на рейхсканцлера: — Я не смею сказать, Леопольд мне не позволяет. Но когда у меня уже будет флот, я поеду… я не скажу, куда, не волнуйтесь, Леопольд… и напрямик поставлю свои условия.

— Боже мой, что же это такое! — обратился Терра к Ланна.

— Браво! — воскликнул обер-адмирал фон Фишер. — Старый приятель Пейцтер не обрадуется.

— Просто до гениальности! — воскликнул Пильниц. Слова «гений» и «личность» носились в воздухе; только Тассе держался строго и скептически. Он требовал немедленных действий:

— А то плохо вам придется, ваше величество, коварная сволочь опередит нас!

Ланна, несколько поодаль от императорского углового дивана, охранял подступы.

— Ах, если бы вы знали, что только мне не приходится предотвращать! — ответил он депутату.

— И вам это удается? — спросил Терра.

Но тут вслед за Тассе послышался новый голос:

— Один французский депутат заявил, что он считает дипломатическим идеалом союз между Францией, Англией и Россией. Человек этот удивительно провидит будущее, — уверенно прозвучал голос, старательно выговаривающий каждое слово. Император взглянул на говорившего.

— И вы, видимо, тоже, господин помощник статс-секретаря Мангольф? — спросил он с изумлением, без обычной агрессивности в тоне. Мангольф слегка поклонился.