Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих. Страница 54

Это была караульня, ее освещал тусклый, неверный свет нескольких факелов,внутри никого не было, только четыре каменные фигуры поддерживали какое-топодобие церковной кафедры. В смежное помещение вели ступеньки, споткнешься обних — и не знаешь, куда свалишься. Высокие своды, наверху — бал, но сюдадоносятся только смутные отзвуки, напоминающие рыдание скрипок, почтитемно.

— Эй! Есть тут кто-нибудь?

— Конечно, есть, — ответили сразу два голоса, и Генрих, который был сейчасособенно чуток и насторожен, узнал их. Он различил шевеление беловатых фигур нафоне мрака.

— Д’Анжу и Гиз! — тут же воскликнул он, направляясь к ним. — Первыевесельчаки на моей свадьбе!

— Это ты, Наварра? — уронил д’Анжу с обычной сухостью. — Твое дело —танцевать либо валяться в постели. А наш удел — заботы. Эй! Свету! — проговорилон, не повышая голоса, однако никто его не услышал.

— Любопытно, какие это у вас заботы? Ведь я знаю, вы мне друзья — безстраха, без фальши. Таких я люблю.

— Мы и есть такие, — сказал Гиз. — И мы изо всех сил стараемся, чтобы вПариже не вспыхнул бунт по случаю твоего брака.

— Не любят они здесь еретиков. Эй, свету! — пробормотал д’Анжу.

А Генрих сказал: — Поэтому вы, особенно ты, Гиз, непрерывно и стягиваетесюда войска, а сами распространяете по городу слухи, будто тут кишит солдатамигосподина адмирала.

— Эй, свету!.. Это не имеет значения: они же помирились, Колиньи и Гиз. Мойавгустейший брат помирил их.

На этот раз свет появился: вошел Конде, кузен Генриха. Его сопровождаломножество слуг с канделябрами.

— Я тревожился за тебя, кузен. Хорошо, что ты оказался в столь надежномобществе.

— Они помирились, ты уже знаешь об этом, Конде? Гиз и Колиньи порешили бытьдрузьями — из послушания королю. — Свечи осветили все лица. Генриха охватилоновое неудержимое желание пролить и на все положение дел такой же резкий,беспощадный свет. — Еще твой отец, Гиз, и все твои родственники желали смертигосподина адмирала; но они были далеки от удачи, и он сам раньше умертвилтвоего отца. И с тех пор каждый из вас загорается от другого этой жаждой мести:каждый новый Гиз от того, который уже существовал до него.

— Эй, свету! — повторил Д’Анжу в растерянности, хотя он был яркоосвещен.

Гиз повторил с непоколебимым апломбом:

— Я помирился с Колиньи. Несмотря на это, он вызвал сюда свой гвардейскийполк, но я все равно доверяю ему.

— Адмирал неповинен в смерти твоего отца. Он клянется в этом, — настаивалКонде.

— Так же верны и мои клятвы.

— Давайте сыграем в карты, — предложил д’Анжу.

— А все-таки тебе хотелось бы его убить, — повторил Генрих, не подсаживаяськ ним. Принесли карты, перетасовали их, никто, казалось, не расслышал его слов.Вдруг Конде стукнул кулаком по столу:

— Старик всему верит, оттого что Карл называет его отцом. Его жена уехала вих замок Шатильон. Да и ему самому давно следовало быть в безопасном месте.

— Почему ты не садишься. Наварра? — спросил д’Анжу; он как-то неяснопроизносил слова, его толстая губа дрожала. Принца мучил страх.

— Оттого, что я иду наверх, к королеве.

— Ну и иди! Твой брак принес мир. Хорошо, если бы празднование твоей свадьбыпродолжалось вечно.

— И потом я хочу посмотреть, скольких еще не хватает и моих людей и ваших.Что до твоего капитана Нансея, то теперь мне ясно, какая служба его задержала.А куда запропастился тот человек, которого ты тогда нашел у себя под кроватью,Гиз? Кажется, некий господин де Моревер?

— Да я знать его не знаю и никогда, не видел! — завопил Гиз уже без всякойизысканности и рисовки. А д’Анжу боязливо сказал, обращаясь к Наварре:

— Или сядь, или уходи!

Конде удержал Генриха. — Разве ты не знаешь, в каком ты виде, кузен? Твоеплатье порвано, твое лицо в грязи. Откуда ты пришел? — Генрих поспешно шепнулему:

— Они насильно задерживают наших людей.

— Скорее! Нужно пробиться и — прочь отсюда! — прошептал в ответ Конде.

— Нет! — А находившемуся тут же дворецкому Генрих громко сказал: — Сейчас жесообщите мне, как только королева Наваррская удалится в свою комнату. — Тут онсел, и они начали играть.

Стол стоял возле большого камина, а на его высоком карнизе горели свечи вканделябрах. Они тускло освещали игроков. В гордой каменной тени неподвижностояли Марс и Церера, две фигуры, поддерживавшие этот камин с тех пор, как ихтам поставил некий мастер по имени Гужон. Ибо создания умерших мастеровнеизменны и поддерживают человека, тогда как страсти живых сгорают, словносвечи, и после них ничего не остается. Но восемнадцатилетний юноша не видитэтого в зеркале, и в беге минут его собственной жизни он этого тоже не познает.Против Генриха сидел д’Анжу, его губа дрожала, покрытый неопрятным пухомподбородок тонул в пышных брыжжах, а глазами престолонаследник сверлил карты.Судя по испуганно сдвинутым бровям, он проигрывал. У него были безобразные уши,волосы росли так, что виски и щеки напоминали обезьяньи, по ним и повульгарному носу было видно, что ему хочется убивать и что он боится смерти. И,хотя на его берете сверкали драгоценные камни, в лице не отражалось никакоговнутреннего света. Это лицо казалось убогим, только черноватые духи окружалиего.

«Вылитая мадам Екатерина! — сказал про себя король Наваррский. — Вот уж внастоящем смысле слова ее отродье: ей хотелось именно этому сыну передать свойдар к черным деяниям. Да не удалось, и мне его жаль, ибо успешно убивать онсможет, пожалуй, только держась за ее юбку, а один, без старухи, проиграетигру».

— Козырь! — воскликнул король Наваррский и бросил свою карту на кучу других.Сверху лился, чуть колеблясь, свет свечей. Д’Анжу наклонился, коснулсяпоследней брошенной Генрихом карты, быстро отдернул руку и осмотрел своипальцы. То же сделал Конде, только с большим беспокойством.

— Кровь, — сердито сказал Гиз. — У кого это здесь идет кровь?

Генрих сразу показал руки: на них были царапины, словно от ногтей противникаили от шипов. Но кровь нигде не выступала. Тогда герцог Анжуйский взглянул насобственные руки, он не мог унять их дрожь. Лицо его даже не побледнело — оностало пепельным. Конде и Гиз мельком бросили взгляд на свои руки, обоимодновременно пришло на ум переворошить накиданные в кучу карты. И тут их пальцысразу же стали красными от крови. И не одна карта — все карты были липкие, онилежали в луже крови, на скатерти проступили кровавые пятна! Допросили слуг,стол вытерли, дворецкий принес свежие колоды карт.

На этот раз играющие заметили кровь, когда Гиз брал взятку. Но он уже несмотрел на свои руки, и остальные тоже не думали о своих руках, да и вообще окаких-то человеческих руках. Из-под карт медленно, безостановочно выступалакровь, сочилась, текла, разливалась. И они были бессильны, они могли, оцепенев,только созерцать ее, ожидая, пока пройдет то ощущение холода, каким на нихповеяло из потустороннего, неведомого мира. Гиз первый опомнился, вскочил,начал браниться. Он был белее той скатерти, которой дворецкий накрыл стол; темвременем Генрих заметил отчетливые следы крови на его левой щеке. Вотдьявольщина! Ведь это были его собственные пальцы, их отпечаток, но пощечину-тоон дал совсем другому — капитану, охранявшему ворота! Гиз решил, что с негохватит, и с шумом выбежал из комнаты. Конде вдруг вцепился в дворецкого, тотиспугался.

— Это все ты, со своей скатертью! Это у тебя в скатерти кровь! Чертовфокусник, ты откуда?

— Из Сен-Жерменского монастыря. — Ответ прозвучал почему-то оченьнеожиданно, и сам дворецкий перепугался еще сильнее, словно никак нельзя было вэтом признаваться.

Конде не стал спрашивать дальше, в ярости швырнул дворецкого наземь, сталпинать его ногами. Генрих окинул взглядом комнату: д’Анжу уже и след простыл.Но Леви, молодой виконт де Леран, красавец паж, вышел из мрака и доложил:

— Королева Наваррская ожидает вас, сир.

Подстерегает

«У тебя одна забота — плясать да в постели валяться», — бросил ему кто-то; нои этих забот с него больше чем достаточно, — лежание в постели захватило егоцеликом, можно было даже опасаться, что навсегда. Марго дарила ему радости,которые были больше чем просто радости; они являлись для него прибежищем,единственным, которое у него еще осталось, наградой за опасности, утешением вобидах, так что становилось стыдно за собственные мысли. «Марго, твоя матьтолько убила, ты же выдаешь им меня, как Далила Самсона; Марго, не надопредостережений, лучше в часы любви читай мне латинские стихи своим бархатнымбаюкающим голосом. Марго, я могу в следующий миг выйти вооруженным из этойкомнаты и перебить всех твоих. В замке Лувр хватит моих людей, они только меняи ждут, мы ворвемся к мадам Екатерине раньше, чем ее самые быстроногие шпионки.Я властен делать, что захочу, но я целую тебя, ибо ты ненасытна. Марго, высшеесущество, ибо вы, женщины, таковы, и поэтому никогда не принадлежите нам доконца! Для моих высоких чувств в вас слишком мало души. А потому дай мне своетело, Марго, пока оно не состарилось. Что останется, когда пройдут года, отмоих belles amours [10]? Я тебя покину, этоможно сказать заранее, а ты меня предашь. Разгневанная женщина — опасный зверь!Марго, прости, ты лучше, гораздо лучше меня, ты сама земля, на которой я лежу,покорный, мчусь верхом, взлетаю в самое небо!»