Рукопись Бэрсара - Манова Елизавета Львовна. Страница 27

Я испытал его, он — меня, и оба мы остались довольны. Старик был хитёр, я — терпелив, а в очаге метался огонь, и уютная тишина спящего дома обволакивала нас. И Эраф, наконец, расслабился.

Приятная улыбка дипломата стекла с его лица; спокойной стала поза, мягче складка губ, и насторожённый холодок в глазах растаял в спокойное любопытство. Я подлил ему в кубок вина, покачал головой и сказал:

— Трудная нам предстоит работа, досточтимый гон Эраф! Я ведь не дипломат, и только надежда на ваш опыт и вашу мудрость утешает меня.

— Боюсь, вы мне льстите, дорогой биил Бэрсар, — отозвался он с довольной улыбкой.

— Всего лишь отдаю вам должное. Когда аких спросил, кого я хочу видеть рядом с собой, мне на ум пришло только ваше имя.

Он расцветал на глазах, и это было забавно. Оказывается, я и на это способен. Я, который нажил столько врагов неумением не то что льстить — соблюдать обычную вежливость, говоря с чиновными дураками! Впрочем, это не тот случай. На ум и опыт Эрафа я действительно мог положиться. Только предосудительная неподкупность до сих пор мешала его карьере. Я знал, что мне будет с ним нелегко, но он был нужен мне весь, я не мог позволить, чтобы любые обиды встали между Эрафом и делом.

— К сожалению, время против нас, гон Эраф. Только поэтому я осмелился, невзирая на поздний час и вашу усталость, затруднить вас этой беседой.

— Я весь внимание, биил Бэрсар!

— Я думаю, в наши отношения надо внести ясность. Конечно, перед посольской свитой и особенно перед слугами мы обязаны соблюдать этикет. Но сам я считаю и всегда буду считать вас не лицом подчинённым, а своим наставником и клянусь ничего не предпринимать, не испросив перед тем вашего совета. Надеюсь, что и вы согласитесь разделить со мной ваши заботы. Эти условие не кажется вам обременительным?

Я говорил, а глаза его сверлили моё лицо, пытаясь найти в нём фальшь, он верил мне — и не верил, хоть очень хотел мне верить, он был уже почти приручён — остальное сделает работа.

— О нет, дорогой биил Бэрсар! Такое условие — честь для меня, и дабы доказать это, я сразу поделюсь сомненьем, что снедает меня. По распоряжению акиха главой посольства являетесь вы. Однако согласно дипломатическому этикету посольство такого ранга не может возглавлять… э… человек без титула.

— Я готов уступить главенство вам, досточтимый гон. Внешняя сторона дела меня не волнует.

— Увы, дорогой биил Бэрсар! Моё звание тоже не соответствует рангу посольства. Господин Лагара сочтёт для себя оскорбительным вести переговоры со столь незначительным лицом. Я говорил об этом акиху, но он соизволил ответить, что вы найдёте способ обойти это затруднение.

— Ну, Баруф, услужил!

Я поглядел на Эрафа и спросил неохотно:

— Титул гинура будет соответствовать рангу посольства?

— О да! Но…

— Поскольку отец мой умер, а я его единственный законный сын, я имею право на титул гинура.

— Я знаю геральдику, — осторожно заметил Эраф, — но я не слыхал, чтобы среди Бэрсары были гинуры. Гоны — да…

— Это квайрские Бэрсары, дорогой гон Эраф. Я из другой ветви. Пожалуй, её можно назвать балгской.

Он глядел на меня с сомнением, и я усмехнулся.

— Не считайте меня самозванцем, досточтимый гон Эраф. Я так мало ценю титулы, что не стал бы утруждать себя ложью. Эта старая история, и вы могли её не знать. Лет… да, уже шестьдесят лет, как мы покинули Квайр. Мой прадед, гинур Таф Бэрсар, хранитель малой печати, был обвинён в государственной измене и бежал в Балг. Он утверждал, что был оклеветан… не знаю, у нас в семье святых не водилось, но, во всяком случае, при дворе он был принят. Деда ещё приглашали на дворцовые торжества. Отца — уже нет. Наш род обеднел, и о нас забыли.

Таф Бэрсар происходил из биссалской ветви, побочной относительно Бэрсаров квайрских. Его предок в четвёртом колене получил потомственное дворянство за услуги, оказанные им его величеству Тисулару I.

— Прости моё неведение! — воскликнул Эраф, — не куда девалась теперь биссалская ветвь Бэрсаров?

— Она иссякла почти сразу после бегства прадеда. Родители его уже умерли, а единственная сестра через несколько лет скончалась бездетной. После её смерти имущество Бэрсаров было взято в казну, а наш род вычеркнут из геральдических списков.

— Какой камень вы сняли с моей души, благородный гинур!

Я поморщился:

— Окажите мне милость, досточтимый гон Эраф, избавьте от титулования. Эта мишура не добавляет ни денег, ни ума, а доблести предков не искупают ничтожества потомков.

— Недостойно меня было бы не ответить тем же!

— Спасибо, биил Эраф. Я рад, что мы понимаем друг друга. Давайте поговорим о деле, мне совестно задерживать вас в столь позднее время.

Я рассказал о том, что уже сделал; Эраф молчал, кивал, но с замечаниями не спешил.

— Мне кажется, что до начала переговоров стоило бы закрепить за собой армию. Надлежит безотлагательно возвести доса Крира в новое звание и привести войска к присяге. Тут все не просто, биил Эраф. Дос Крир самолюбив, а положение его весьма двусмысленно. Пожалуй, только вы, с вашим тактом и умением играть на струнах души человеческой, сможете сделать все, как надо.

— Иными словами, вы желаете, чтобы я завтра же выехал в армию?

— Да, биил Эраф. Я уже бывал там… неофициально, и боюсь бросить тень на Крира. Нам сейчас опасно пренебрегать приличиями!

— Мой бог! — весело сказал Эраф. — Вы — прирождённый дипломат, биил Бэрсар! Кажется, я начинаю верить, что мы достигнем цели!

И мы её достигли. Нелёгкое было время — ей-богу! — случались дни, когда я скучал по ирагскому подземелью.

Правда, я был не один. Людей подбирал Баруф, а это значит, что каждый был на своём месте. Доставалось мне только от Эрафа, но я молча терпел все его капризы, потому что один он делал втрое больше, чем десяток здоровых парней. Он был незаметен и вездесущ, он помнил все и всегда успевал; кладезь неоценимых знаний таился в его голове, и я щедро черпал оттуда всё, что мне надо было узнать.

Нет, мне совсем не нравилась эта работа. И союзники, и противники — все, кроме Тубара, — были мне одинаково неприятны. Жадность, мелочность, ничтожные побуждения и ничтожные интересы, политическая слепота, равнодушие ко всему, кроме возможности вот сейчас, вот сегодня урвать. Я очаровал и покупал, устраивал и посещал приёмы, я с улыбкой задыхался в тисках этикета и мечтал об одном: сбежать!

Но я только стискивал зубы, потому что именно здесь среди интриг и фальшивых улыбок, решалась судьба Олгона, Судьба тысяч людей и моя собственная судьба.

Нет, дело не в том, чтобы просто достичь соглашения — лагарцам тоже был нужен мир. Дело в цене. Мира просил Квайр, значит, это он побеждён, побеждённый должен платить. Он торопится? Тогда пусть заплатит больше. Ах, ему надо поскорей развязать себе руки? Придётся ещё уступить. В их притязаниях была своя правота. Это мы вторгались в Лагар, мы разорили треть страны и истребили уйму народу — стараясь нас обобрать они только восстанавливают справедливость.

Просто я почти ничего не мог уступить. Да, мир с Лагаром — вопрос жизни или смерти, да, чем скорей я его добьюсь, тем вероятней, что мы сохраним Квайр, но каждая уступка — это удар по Баруфу.

Будь он признанный, законный правитель, ему бы простили любые жертвы, ведь ситуация очевидна. Но в глазах большинства он пока узурпатор, ему все поставят в вину; только победы — политические и военные — смогут удержать его на волне. Слишком дорогой, «позорный» мир, стал бы оружием в руках врагов, а сколько у нас врагов…

Правда, у меня был Тубар — союзник, которому нет цены, но я не мог демонстрировать наше знакомство. Он был моё тайное оружие, мой последний резерв, я обратился к нему за помощью только раз — когда дело безнадёжно зашло в тупик. А остальное мы с Эрафом сделали сами.

И вот уже снова проплывают мимо поля, теперь они чёрные, с полосками зелени на межах; зелёный пух подёрнул деревья, и в сёлах цветут сады.