Маленькая золотая штучка - Марчик Георгий. Страница 4

— А если посерьезней, — улыбаясь, попросила Вера. — Вы можете придумать прямо на моих глазах какой-нибудь рассказ?

— Ради бога, — сказал писатель. — Нет ничего проще. Сейчас я вам это продемонстрирую. Ну, вот, например… — Он нашарил у себя в кармане и показал ей таблетку валидола. Видите?

Она кивнула, с интересом глядя на белый кусочек в его руке, словно сейчас он покажет ей фокус.

— Допустим так, — продолжал с вдохновением писатель. — Один человек приехал в дом отдыха, нашел у себя в тумбочке какую-то белую таблетку. Он хотел было ее выбросить, но пожадничал и решил, что всякая таблетка что-нибудь да лечит. Взял и проглотил ее. И вскоре умер, таблетка оказалась ядом.

— А это уж совсем мрачно, — Вера смеялась. — Придумайте что-нибудь повеселее.

— Пожалуйста, — охотно согласился писатель. — Видите эту роскошную машину марки «Мерседес». Один молодой человек влюбился в девушку. Она была красива, капризна, избалована, а он беден. Ока мечтала о роскошной жизни, а он о том, чтобы завоевать ее сердце. Когда он предлагал ей встретиться, она неизменно спрашивала: «А что мы будем делать? Куда пойдем?» Он отвечал: 'Погуляем… Сходим в кино…" Это ее, разумеется, не устраивало. И вот однажды он подкатил к ее дому на таком вот роскошном «Мерседесе». Увидев машину, она без лишних слов впорхнула в нее. В машине был маленький бар, телевизор, магнитофон. В начале они с шиком катались по городу, потом весело провели время в валютном баре. Он подарил ей миленький браслет из нефрита. Короче, они провели сказочный вечер. Разве после всего этого она могла отказать ему в любви. А утром за ним пришли — оказалось, он угнал чужую машину. Но дело было сделано. Он добился своего.

— Жестокая расплата, — посочувствовала Вера. — Мне жаль этого юношу. Он вел себя как настоящий рыцарь.

— Что поделаешь. На этом свете за все приходится платить. Больше или меньше, но платить надо. Даром ничего не дается.

— А вы способны на такой подвиг? — спросила Вера. — Похоже в ее голосе прозвучал игривый вызов. Писатель посмотрел ей в глаза долгим испытующим взглядом. Она не отвела глаз. Молчаливый договор был заключен без слов.

— Только прикажите! — сказал писатель, ощущая, как сердце его окатывают волны желания. — Впрочем, можете не приказывать. Я готов сам проявить инициативу. Итак, выбирайте: театр, ресторан, загородная поездка… Или пешая прогулка по городу… — Они дружно засмеялись.

Писатель не верил себе. Он уже почти смирился с тем, что перестал интересовать молодых женщин…

И понеслось… Скромные сбережения писателя таяли так же быстро, как след лайнера высоко в небе. И все равно он еще никогда не был так счастлив, как сейчас. И вот наступил момент, когда писатель пригласил Веру в свой одинокий «вигвам». Он тщательно подготовился к ее визиту. Цветы, фрукты, деликатесы, шампанское. И даже бутылка «Виски», на которую разорился пришедший в азарт прозаик.

Вера осторожно, как кошка, переступила порог его квартиры, оглядываясь по сторонам, словно решая — не лучше ли сразу же повернуться и уйти. «Прошу, прошу!» — поторапливал ее писатель, ласковыми руками снимая с гостьи копанное модное пальто. Он уже предвкушал, своим мысленным взором он уже видел, что будет дальше… А потому сердце его билось почти так же часто, как швейная машина, руки дрожала. Он с трудом сдерживал нетерпение. Вот урок — никому не идет на пользу долгое воздержание.

Но галантность прежде всего. У каждого действа должен быть свой ритуал. Вначале общее знакомство с холостяцким жилищем. Потом показ сувениров, раритетов и книг. Вера вежливо полистала одну из них. Писатель тут же подарил ее с пылкой дарственной надписью. Сейчас он искренне верил в то, что писал. Что она действительно необыкновенная женщина, его самый близкий друг…

Улыбаясь, он открыл коробочку орехового дерева, стоявшую на полке у изголовья кровати и показал Вере маленькую золотую штучку. Она повертела ее в своих холеных пальчиках с рубиново красными ноготками. "А теперь не откажитесь отужинать'', — манерно предложил писатель, широким жестом приглашая гостью к столу.

Не будем утомлять читателя описанием застолья. С каждым новым тостом, нетерпеливо ощущая приближение торжества, он приходил во все больший раж. Вера постепенно пьянела Наконец, чувствуя как спортсмен, что пришло время сделать решительный рывок к финишу, он поднялся на ноги и чопорно держа рюмку с виски на весу, заявил, что хочет поднять тост за любовь и дружбу, а потому предлагает выпить на брудершафт. Вера поднялась на ноги, но не удержалась и со смехом упала в объятия писателя. Писатель не растерялся и упал вместе с ней на тахту.

— Как сказал некто у забора, расстегивая штаны, — сказал писатель, целуя шею и грудь Веры, — главное все делать быстро и совсем не обязательно правильно. Я как царь Соломон изнемогаю от любви…

— Очень хочешь? — мягким кошачьими движениями поглаживая голову писателя заботливо спросила Вера

— О, да! Моя несравненная! Умоляю, прошу…

— Так просишь — надо дать… — сказала она, томно закатывая глаза, и прильнула к губам писателя обжигающим ртом.

Она оказалась даже лучше, чем мог в самых пылких мечтах представить себе стареющий прозаик. Или это просто показалось ему после столь долгого воздержания. Какое это имеет значение…

— О, чистое, о, нежное создание, — заплетающимся языком с блуждающими глазами лепетал писатель. — Любовь моя, вершина мироздания. Мне никогда еще не было так хорошо, так сладко, так божественно…

Комнату освещал лишь лампадный огонек ночника. Вера молчала, усиленно занимаясь любовным делом. А писателя перехлестывали эмоции. Он не мог молчать. Он сопел, пыхтел.

— Какое немыслимое счастье, что я встретил тебя, — бормотал он. — Ты самая лучшая на этой земле. Какие у тебя восхитительные формы, какая упругая атласная кожа, твое тело соткано из неземной материи. Ты ожившая Шахерезада, богиня любви, Афродита, рожденная из морской пены. Я слышу, как поют небесные скрипки, воспевая тебя…

Скрипела тахта. По комнате разносилось учащенное дыхание, прерывистый шепот сходившего с ума от страсти писателя, а в потолочных темных углах комнаты шушукались и хихикали ночные химеры.

— Послушайте только, какую чушь он несет. Совсем потерял голову, дурак. Гля, опять за ноги схватил… Не знает болван за что держаться. Хи-хи-хи! Эй, осторожнее! А то свалишься на пол. Бедная тахта! Давно на ней не скакали таким галопом. — Они корчили рожи и хохотали.

— Ты кажется что-то сказала? — спросил писатель, приостанавливаясь и переставая пыхтеть. — Нет? Значит мне просто показалось. Тебе хорошо? Ты любишь меня? Я схожу с ума, я сейчас умру от страсти… Ооо…

Химеры, смеясь, подбадривали его: "Ну, давай, браток, шуруй, жми, не останавливайся. Наш паровоз, вперед лети! Еще немного, еще чуть-чуть! Еще, еще! А ну, наддай, дружище!

Писателю казалось, что это он сам в упоении что-то лепечет, въезжая по тряской дороге прямо в рай.

Химеры, радостно кривляясь и жестикулируя, словно приподнимали его своими невидимыми лапами и снова опускали с размахом: «Эй, ухнем! Еще раз ухнем! Сама пойдет! Сама пойдет!».

«Ооо!» — вопил писатель, словно смертельно раненое животное и ничком в безволии притискиваясь к мягкому ложу, на котором он так истово исполнял танец живота

«Ооо!» — вместе с ним дружно завопили химеры, корча зверские рожи.

И сразу вслед за тем началась проза жизни. Вера голенькая босыми ногами побежала в ванную комнату. После нее туда потопал писатель. Когда он вернулся, Вера была уже одета. Она сидела в мягком кресле, закинув ногу за ногу, и курила. Усмешливо глядя на писателя, она сказала:

— А ты еще ни-че-го… Писатель польщенно улыбался.

Вере пора было домой, и она попросила не провожать ее. Писатель помог ей надеть пальто, при этом обнял и нежно прижался к ней. Когда она уже была на выходе из квартиры, он спохватился:

— Минутку, я сейчас… — «Я подарю ей маленькую золотую штучку , — думал писатель, возвращаясь поспешно в комнату, — на память об этом незабываемом вечере, похожем на сон, на сказку… Эта самая скромная награда за все…» — Он подошел к тумбочке у тахты, открыл коробочку из орехового дерева. Она была вызывающе пуста. Маленькой золотой штучки там не было. Он растерянно вертел ее в руках, ничего не понимая. Ведь она была здесь. Неужели выпала. Куда она могла запропаститься? Не могла же сама выпрыгнуть…