Я дрался на «Аэрокобре» - Мариинский Евгений Пахомович. Страница 45
– Ишь ты, как быстро! Они ж еще с первого и второго числа меньше стали летать. А потом, Утин говорил, перехватили разговор по радио, немцы вообще стараются на своей территории выждать, пока мы патрулируем, и только потом идут бомбить.
Ипполитов смутился. Однако не сдался. Пользуясь тем, что Лусто придерживался строгого нейтралитета в споре, никак не высказывал своего мнения, он продолжал настаивать на своем.
– Слышал, они же за эти дни тридцать пять тысяч самолето-вылетов на плацдарм сделали! Это ж сила! Только авиадесант двадцать тысяч высадили!
– Ну и что же? Сколько они на Берлин летали? Тысячами. А тебе от этого легче было? У нас вроде немцев не убавлялось.
– Женька! Ты что, здеся, заболтался? Не слышишь?
– Что такое?
– Слетаешь четверкой сегодня на облет района. Степанова ведомым возьмешь. Над аэродромом бой с ним проведешь.
– Ладно. Когда?
– К вечеру, видно. Я пойду с Фигичевым договорюсь. – Архипенко поднялся, поправил свой реглан (он даже в жару лета 1944 года в Румынии ни на минуту не расставался с ним) и направился через летное поле к командному пункту.
– Федор Федорович! – остановил его я. – Реглан хоть оставь. Сваришься в нем. Как ты его в такую жару таскаешь?! И летаешь все время в нем! Не жарко? Бросил бы давно рвань такую.
– Чудак! Это ж кожа! Единственное спасение при пожаре. Почему у тебя ноги не обгорели, когда ты, здеся, на горящем бой вел, садился? Сапоги кожаные спасли. А то бы повалялся в госпитале!
– Так сейчас же не летишь. Оставь его здесь.
– Нема дурных! Выбросите, где я другой возьму? Это у меня талисман. В нем сколько летаю за всю войну, еще ни одной пробоины не привез.
Как-то летчики уже пытались отучить своего командира от реглана, которым побрезговал бы, наверное, даже Плюшкин, прятали его, но Федор Федорович пришел в такое отчаяние, что над ним невольно сжалились и вернули ему эту смесь эмалита и кожи.
– Давно пора выбросить. В нем же эмалита больше, чем кожи. Не то что от огня закроет, сам гореть будет будь здоров!
– Ты мне, здеся, брось! Реглан еще что надо! В нем, как до войны, можно еще на танцы идти, стать там, достать из кармана папиросы, – он показал, как достает коробку папирос. – Знаешь, какие мы тогда курили? Во! Метр куришь – два бросаешь!
Это была его любимая поговорка. И чем дальше наши войска продвигались на запад, тем чаще он вспоминал папиросы, которые курил до войны. Может, и курил-то он обыкновенный «Беломор» – эту марку почему-то всегда предпочитали летчики, – но за годы войны, когда приходилось курить черт знает что, обыкновенные папиросы выросли в его воображении в трехметровые: «метр куришь – два бросаешь».
Архипенко махнул рукой – что, мол, вы в этом понимаете! – и пошел дальше.
К слову сказать, комэска в этих боях выполнил свой четырехсотый боевой вылет, и по такому случаю командир БАО где-то на складах достал два новых реглана для него и Николая Гулаева, но начальство, командир полка Фигичев и начальник штаба, их отобрали, а летчикам отдали свои, уже поношенные. Тем не менее Архипенко был несказанно рад, и хотя его старый реглан носить было уже невозможно, он построил эскадрилью и торжественно вручил его своему заместителю Михаилу Лусто. Хохот стоял такой, что прибежали летчики соседних эскадрилий и тоже присоединились к представлению.
Вернулся Федор примерно через полчаса.
– Давай, Женька, собирай своих ореликов, вылетай. Только, смотри, далеко не уводи. Так, вокруг аэродрома проведи. На линию фронта не надо. А то, знаешь, Степанов, здеся, с тобой…
Архипенко, как и все летчики, с недоверием относился к наступившему затишью на фронте. Летающие на разведку экипажи докладывали, что на прифронтовых аэродромах еще порядочно фашистских самолетов. Конечно, их в любую минуту можно было встретить в воздухе.
– Ладно… Тут вот проведу, и домой, – я достал карту и ткнул в нее пальцем, а сам подумал: «Линию фронта не показать? Какой же это облет района боевых действий? Втроем-то убережем одного Степанова!»
Прошли над линией фронта от Тыргу-Фрумоса до Ясс, заходили на немецкую территорию, но все обошлось благополучно. В воздухе было спокойно. И земля молчала. Ни одна зенитка не тявкнула. Вернулись к аэродрому. Я отпустил вторую пару на посадку, а сам со Степановым остался в воздухе.
– Держись в хвосте, Сергей! – какой еще воздушный бой? Научить молодого летчика хорошо держаться в хвосте – в этом главное.
Я ввел «Бэллочку» в вираж, оглядываясь через плечо на Степанова. «Хорошо держится, молодец!» С виража я перевел самолет в переворот. «Правильно, молодец! Боевой теперь…» Все так же через плечо я смотрел вниз на ведомого. «Мессеры» научили не смотреть на приборы, чувствовать скорость в любом положении. Степанов тянется сзади внизу. Я кладу самолет на спину, чтобы вывести из боевого разворота, а Сергей продолжает идти с набором, нос его «ястребка» все так же направлен вертикально вверх. «Ишь ты, хитрый какой! На новом самолете нетрудно выше меня забраться!» За время боев мотор на моем самолете окончательно поизносился. Его мощности едва хватало для взлета с этого ограниченного аэродрома. «Пора и ему выводить! Так никакого мотора не хватит!»
Но что это?! Самолет Степанова резко опустил нос и начал отсчитывать витки штопора…
– Выводи! – невольно крикнул я по радио, будто Степанов сам не знал, что нужно выводить.
Вывел… И снова боевым разворотом тянется вверх. «Опять сорвется!..» Я не стал ждать нового срыва – слишком мало высоты осталось у Степанова – и поспешил вниз, ему навстречу.
– Пристраивайся!
Сергей занял свое место. Я выполнил еще несколько вялых эволюции (вдруг опять сорвется… Разобьется еще!..) и пошел на посадку.
– У тебя что, Сергей, мотор не тянет? Почему же тогда вверх лез? – спросил я на стоянке и с сомнением добавил: – Самолет-то новый, должен хорошо тянуть…
– Нет, хорошо тянет…
– Почему же в штопор сорвался?
– Не знаю… Стал выводить из боевого разворота, он и сорвался…
– Выводить?! – я удивленно пожал плечами. Когда же он выводил? Все время вверх шел… – Разве ты выводил?
– Ну да…
– Ты и не думал выводить! Выше меня, наверное, хотел залезть.
– Нет, правда…
Долго еще оставался тайной для меня и других летчиков этот срыв в штопор. Но и в последующих полетах Степанов регулярно по нескольку раз срывался в штопор и мастерски выводил из него, хотя, по общему мнению, «Кобру» вывести из штопора было очень трудно, почти невозможно: ручка управления вырывалась из рук, била по ним, по коленям, носилась по кабине… Только сделав с ним около пяти вылетов, я догадался, что Степанова обучал технике пилотирования какой-то инструктор-недоучка. В любом положении самолета при потере скорости он рекомендовал один-единственный способ – отдавать ручку от себя. Даже если самолет идет вертикально вверх. Конечно, при этом срыв в штопор неизбежен… С трудом удалось тогда убедить Сергея, что в таких положениях, нужно сваливать самолет на крыло или класть его на спину.
– Да нет же, неправильно! – возражал Сергей. – Нас учили всегда отдавать ручку от себя.
Пришлось привлечь на помощь аэродинамику и доказать ему, что при потере скорости в вертикальном положении не хватит ни рулей, ни скорости для выполнения заключительной части обратной петли.
Через несколько дней в обмен на Лебедева в полк перевели Николая Глотова. Он быстро прижился в эскадрилье, и его полюбили за веселый нрав.
Вскоре в полк из госпиталей стали возвращаться летчики, раненные в боях под Яссами. Вернулся и Голованов. За время лечения он еще больше округлился, пополнел и… сразу заработал прозвище.
– Ты смотри, Юрик пришел! – приветствовал его Архипенко, поднимаясь навстречу и протягивая руку.
Борис удивленно оглянулся по сторонам. Какой Юрик?!
– Ты чего, здеся, смотришь? Это повар у нас Юрик. Такой же толстый, как ты. Или, наоборот, ты, как он.
И хотя три Головановых нужно было, чтобы составить одного Юрика, прозвище закрепилось. С тех пор не стало Бориса Голованова. Остался Юрик.