Дон Гуан как зеркало мировой революции - Арбенин Константин Юрьевич. Страница 4

80. Мужчина стремится к идеалу, женщина – к идее.

81. Товарищи поймали меня на опасной привычке – говорить за глаза о людях всякие хорошие вещи. Я пообещал и справиться.

82. Я бы мог рассказать о ней много хорошего. Но не буду. Зачем? О каждом человеке можно при желании навспоминать массу достойнейших деталей, но – вот ведь не задача! – это совсем не означает, что этот человек – хороший человек.

83. Она взяла помойное ведро и под предлогом выноса мусора пошла меня проводить. Внизу на морозе достала из-под куртки пригретую на груди бутылку пива. Мы опустошили помойное ведро, и об его обод я открыл бутылку. Потом быстро пили, заполняя паузы между глотками долгими поцелуями. Наши рты дышали друг в друга запахом лука. Пьянели уже порознь: я на холодной автобусной остановке, она в теплой кухне, где гости уже доели луковый салат.

84. «Но я же есть! – возопил бог. – Вот же он я! Я сижу прямо перед тобой, ты можешь пощупать меня, ощутить мое тепло, узреть мой свет, почувствовать мои вибрации! Вот тебе весь спектр качеств, присущих только тем, вещам, которые существуют на самом деле!» – «Много видел и ощущал я вещей, которых, как выяснилось потом, нет и никогда не было, – ответил я. – Прости, Предобрейший, но ты – самое сомнительное свое доказательство.»

85. Приживается, как правило, одно из двух – либо любовь, либо возлюбленные.

86. Итак, вы читаете драматическую мистерию «Дон Гуан, как зеркало мировой революции». Участвуют: Я. Она (в исполнении разных лиц). Ты. Бог Саваоф. Бог Люцифер. Богиня Действительность. Демоны Питон и Азриэль. Могильщик Жан и Пьер. Мартин Лютер в роли лакея. Христофор Колумб в роли адвоката. Все персонажи – вымышленные, как и сам автор.

87. Сейчас, господа заседатели, я раскрою вам тайну, самую страшную мою тайну, которую я не открывал никому, даже своим товарищам: у меня не было первой любви.

88. Сердце похоже на банку со сгущенкой – чтобы из него потекло, нужны не одна, а две дырки.

89. Когда у меня в очередной раз открылось сильное кровотечение – и на этот раз уже из совершенно неожиданного места, – мы страшно смеялись, представляя, как ворочается в гробу Генри Миллер, ворочается и икает от красной зависти.

90. Иногда она говорила мне: «Я тебя убъю». Говорила так полуразборчиво-нежно, что яне был уверен, произносит она «убью» или «люблю». И я всегда принимал это как нечто среднее между тем и тем, между убью и люблю… Но однажды она действительно сказала, что любит меняю. И я почувствовал разницу…

91. Её откровенность – мое откровение.

92. В трамвае он заметил знакомое лицо. Долго рассматривал, присматривался, смотрел в упор и исподтишка. Лицо молодого человека, пол виду его ровесника, казалось почти родным. Наконец в голове всплыли детали: давным-давно, еще в гимназии, они вмести очутились в какой-то экстремальной ситуации: в какой-то потасовке, драке, побоище. Они были там бок о бок, кулак о кулак… Но ему так и не удалось вспомнить: был ли этот человек на его стороне или на стороне его врагов. Помог он или предал? Память не сохранила этой подробности. Его памяти именно это показалось безразличным.

93. Время забирает чувства, а оставляет лишь мысли. Точнее, слова. И я уже не помню, что имел в виду, когда записал на обложке Набокова: «порвалась связь имен. Ты одержала поражение. Я потерпел победу.»

94. «Ты, – тихо сказал мне бог Саваоф, -нечестивейший из нечестивых. Ты меня очень огорчил. Я вправе окунуть тебя в геенну огненную. Почему я до сих пор не сделал этого? Только по одной причине: при всех своих отступлениях от моего замысла, ты оставался по сути ребенком, ты не погряз в безвкусице взрослости. А я не люблю взросленьких, я люблю детей. Ты мой трудный ребенок. Этим ты мне и симпатичен, черт бы тебя задрал! Придется дать тебе последний шанс.»

95. Мы сидели под масличным деревом. Истекала последняя зрячая минута Гомера. Он наклонился к моему уху и прошептал: «А ты знаешь, что боги слишком неразборчивы в любви?» Раздался долгий раскат грома – кто-то вспорол холст гомерического неба тупым кухонным ножом…

96. О вы, возлюбленные мои! Вы – всего лишь ступени моих потемкинских лестниц, по которым я взбираюсь к себе, – я, смертный, к Себе Богоравному. Я любил вас, я же и наступал на вас. Я люблю вас, я же вас и оставляю.

97. сновидение. Снились пьедесталы, рамы и переплеты.

98. мне нужно идти вперед. Мне необходимо двигаться вверх. Поэтому мне приходится прощаться с вами. Ибо тот, кто движется, должен миновать. Ибо тот, кто хочет обрести. Должен сначала потерять. Но никто не может потерять своего, как никто не в силах удержать чужого.

99. Если любимая говорит тебе: «Я не хочу тебя терять», – это значит, что она уже приготовилась к потере.

100. Она сказала: «Я люблю только тебя. По большому счету, – только тебя одного… Ты же знаешь: меня покрутит, побросает туда-сюда – но потом я все равно вернусь к тебе!» Я представил (синематограф, очень узкий экран): двадцать лет спустя – какой-нибудь городок в Исландии – дом преждевременно почившего врага – я с вставным хеппи-эндом – и, наконец, оно – тотальное возвращение! Бис!

101. Почему-то в моей сказке золушки всегда опаздывают.

102. Еще не вечерело. Он в тихом замешательстве стоял у батареи и глазел на пустую улицу. Напротив окна в садике появилась девочка лет десяти. Он понял, что она его не замечает, и испугался. Он подумал: не подозревая, что ее кто-то видит, она может сделать что-нибудь, за что ему, как невольному наблюдателю, потом всю жизнь будет стыдно. И он отступил на шаг вглубь кабинета, всего на один шаг, не более… Девочка достала из-за пазухи кусочек овсяного печенья и принялась кормить птичек.

103. Когда ваша трагедия превратится в факт, не спешите принимать все всерьез. Между фактом и трагедией всегда есть короткий промежуток для смеха – для последнего безумного смеха. Это самое глубокое место во внутреннем мире, его имя – раблезианская впадина.

104. Мне приписывают всякую прописную болтовню, всякие фразки, типа «Семя есть – ума не надо», или «Мир не без добрых блядей», или «Все в наших руках, а наши руки в…», или «Счастливые не наблюдают циклов»… Уверяю вас, господа заседатели, я никогда бы не снизошел бы до такого стиля, потому уже, что подобную ерунду в силах придумать каждый третий. А самое главное: то, что вы называете игрой слов, для меня является жизнью слов.

105. Увы, я не умею получать удовольствия от чужого несчастья, даже от несчастья злейшего врага.

106. Плоть слаба только тогда, когда за ней ничего не стоит. Случилось именно так: он весь куда-то вытек и сквозь его плоть просвечивала початая Луна. А у нее совершенно безграмотный муж – то ли парикмахер, то ли галантерейщик, – поэтому она весь вечер компенсировала свой брак цитатами из любовников («Плоть слаба!»). И утром выдала постскриптум: «Не важно, каков мужчина ночью, важно – каков он утром.» Но он не стал выяснять, благодарность это или жалоба; ему слишком многое нужно было простить ей – даже свое беспамятство, даже несвежесть ее дыхания.