Имперская графиня Гизела - Марлитт Евгения. Страница 32

— Разве Библия не может остаться источником утешения, хотя в ней и проглядывают человеческие заблуждения?.. У кого хоть раз, в минуту горести, побывала она в руках, тот знает ей цену. Те, которые трепещут за нее, чтобы не нарушена была в ней буква, те, стало быть, не разумеют ее духа!.. Я простая женщина, ваше превосходительство, но настолько-то я понимаю, что притча о пастыре и пастве указывает лишь на христианскую любовь между ними — но никак не на посох пастуха и не на плетень, куда загоняют овец… И в этом смысле муж мой говорит с кафедры и вся община сердечно его любит; церковь всегда полна — и когда ему приходилось говорить о величии творений, которые сам он наблюдал в тишине ночи, в храме настает такая тишина, что можно услышать, если упадет булавка.

До сих пор все стояли молча, но тут раздался громкий смех гувернантки.

— Ив этих ночных наблюдениях ему сопутствует старый вольнодумец, солдат Зиверт! Прекрасное общество для служителя Бога! — вскричала она с диким триумфом. — Ваше превосходительство, женщина эта сама себя обличает — она рационалистка с головы до ног!

— Старика Зиверта вы ни в чем не должны обвинять, сударыня! — возразила пасторша строго.

— Это благороднейший человек, всю свою жизнь жертвовавший собой для других, — в его сердце несравненно более религии, чем в сердцах тех, которые носят ее на устах!.. Человека этого я хорошо знаю — он жил в моем доме до самой смерти нашего доброго горного мастера. В то время старик чуть не помешался от горя. Еще и теперь, после одиннадцати лет, когда уже никто не вспоминает об ужасном несчастии…

Лицо баронессы покрылось бледностью, ложка, которую она механически вертела в руке, выпала, черные, сверкающие глаза с угрозой остановились на говорившей.

Министр пришел ей на помощь.

— Добрая женщина, до сих пор вы говорили как книга, — прервал он ее, как бы не обратив внимания на ее последние слова. — Я очень жалею о потраченном вами труде, — продолжал он, пожимая плечами, — но изменить дела я не могу.

— Я и не прошу ничего, ваше превосходительство! — отвечала она, беря за руку ребенка. — Не без труда, конечно, расстаемся мы с нейнфельдской долиной, где в продолжение двадцати одного года делили горе и радость с добрыми людьми.

— Нет, вы не покинете этих мест! — вскричала Гизела, подходя к пасторше.

Ее карие глаза горели и казались в эту минуту чернее глаз мачехи, которые в свою очередь в безмолвном гневе остановились на лице девушки.

— Переезжайте ко мне в Грейнсфельд! — произнесла молодая девушка.

— Графиня! — вскричала госпожа фон Гербек.

— Не тревожьтесь, милостивая государыня, — сказала пасторша, обращаясь к гувернантке и пожимая протянутую ей Гизелой руку. — Я не принимаю этого уже ради самой графини!.. Да благословит Бог ваше доброе сердце!.. Из-за меня вы не должны иметь ни единой горькой минуты!.. Вам же я еще раз говорю, — прибавила она, обращаясь к гувернантке, — вы прогнали человека, «раздавили ехидну», как вы сами говорили, лишили его призвания, что в тысячу раз тяжелее для него, чем потеря средств к существованию… Да, теперь такое время, что вы делаете все, что вам угодно, ибо сила на вашей стороне!.. Но не думаете ли вы, что если теперь вы истину попираете ногами, так и всегда будет?.. Взгляните на Нейнфельд! Там с каждым часом зреет дух, который вы желали бы уничтожить! Но все ваши козни против него будут бессильны, в конце концов он проглотит и вас, ибо на его стороне будущее и лучшее меньшинство настоящего! В нем покоится та евангельская любовь, которую прежде всего проповедует христианство… Тащите своего идола из преисподней, стройте ему алтарь превыше того, на котором восседает Всемогущий, — все будет напрасно, не в вашей власти оживить труп.

Поклонившись министру и графине, она пошла по тропинке. Его превосходительство не произнес ни слова — эта смелость превышала границы; а ему не представлялось даже случая наказать женщину, ибо не мог же он дважды уволить ее мужа… Это очень походило на поражение, — в подобных случаях его превосходительство никогда не поступает иначе. Теперь приходилось волей-неволей действовать на так, как хотелось, Он очень спокойно опустился на стул и снова закурил свою сигару.

Госпожа фон Гербек с бледными и дрожащими от гнева губами бросила украдкой взор, полный желчи, на министра — в эту минуту знаменательное дипломатическое спокойствие было не у места!

— Бесстыжая женщина! — вскричала баронесса. — Ты так и дозволишь ей безнаказанно уйти, Флери?

— А что же — пускай убирается! — возразил он презрительно.

Прислонясь к спинке стула и пуская колечки дыма, он принялся измерять насмешливым взором падчерицу, которая в глубоком волнении стояла перед ним, — Так вот как, милая дочь, — сказал он, иронически усмехаясь, — ты сию минуту намерена была воспользоваться своим правом для того, чтобы устроить прогнанного пастора!.. Веротерпимость вещь прекрасная, но, право, было бы чересчур ново и остроумно, если бы католическая графиня Штурм в своей домовой капелле заставила протестантского священника служить мессу!

Сложенные на груди руки Гизелы судорожно сжимались, как бы желая сдержать биение ее взволнованного сердца.

— Я не этого хотела, пап. Я, — возразила она стесненным голосом, — я желала дать приют и обеспечить бедное преследуемое семейство!

— Очень великодушно, милая дочь, — продолжал насмехаться министр, — хотя и не совсем тактично, ибо я — то лицо, которое их «преследует», как ты изволила сейчас выразиться.

— О, милая графиня, неужели действительно вы позволили опутать себя этой ересью? — вскричала вне себя госпожа фон Гербек.

— Ересью? — повторила молодая девушка, и глаза ее засверкали. — Пасторша говорила истину! — продолжала она решительно. — Каждое ее слово находило отголосок в моем сердце!.. Как ребячески неопытна была я до сих пор! Я смотрела на вещи и на людей вашими глазами, госпожа фон Гербек, — я не размышляла и была слепа! Это самый горький упрек, который я должна себе сделать!

Вдруг она смолкла, губы ее плотно сжались.

Всегда она была сдержанна, а вдруг теперь речь ее полилась потоком, звук которого жег и терзал ее сердце. Она сжала руками виски и постояла так минуту, затем взяла в руки шляпу.

— Папа, я чувствую, что очень взволнована, — сказала она обычным голосом. — Могу я пойти в лес?

Казалось, к министру вернулось его прежнее расположение к падчерице. Он не прервал ее ни единым словом, ни единым движением, и теперь отечески благосклонно махнул ей рукой в знак согласия, Девушка лугом отправилась в лес.

— Вы уже состарились, госпожа фон Гербек! — сказал барон с едкой беспощадностью, обращаясь к побледневшей гувернантке, когда голубое платье скрылось за кустарником. — Тут нужны иные руководители!

Глава 15

Гизела пошла вдоль берега. В одной руке она держала шляпу, другая скользила по низкому, гибкому ивняку, окаймлявшему эту сторону озера.

Легкий ветерок развевал волосы молодой девушки и поднимал рябь на позолоченной солнцем поверхности воды.

В лесу было тихо. Только желтый дрозд, выглядывая из-за ветвей, насвистывал свои отрывочные каденции, да испуганная лягушка, расположившаяся было на песке погреться на солнце, шлепала по воде, а монотонный шелест покачиваемой ветерком прибрежной травы придавал еще более мечтательности лесной тиши.

Девушка погружена была сама в себя — ее карие глаза выражали мрачную задумчивость.

Простая деревенская женщина сильно поколебала почву, на которой до сих пор сознательно и твердо стояла молодая графиня.

До сей поры слова «это неприлично» управляли всеми поступками девушки. Дух, парящий над Нейнфельдом, связан неразрывными узами с любовью, думала она, этим краеугольным камнем всей христианской проповеди… А ей вот уже восемнадцать лет, а между тем сердце ее еще никогда не согревалось этим чувством. В лице своей бабушки она боготворила лишь тот идеал аристократизма, представительницей которого та была, но никогда, даже ребенком, у нее не возникало желания обвить руками прекрасную белую шею гордой женщины, и теперь сердце ее тревожно сжалось при мысли, как было бы принято подобное проявление! И когда подумала она о тех людях, которыми исключительно была окружена ее юная жизнь, — об отчиме с его холодным лицом и непроницаемым взглядом, о красивой мачехе, об разжиревшей в благочестии гувернантке, о докторе, о Лене, — то невольный внутренний трепет охватил все ее существо при сознании той враждебности, с которой она относилась к этим людям.