Дети погибели - Арбенин Сергей Борисович. Страница 31
ПРУССКАЯ ГРАНИЦА.
Апрель 1879 года.
В Петербурге еще царила зима, а здесь, неподалёку от Вержболова, в приграничном польско-еврейском местечке, уже раскисли дороги, снег лежал только в овражцах, а на солнечной стороне холмов пробивалась молодая зелень.
Морозов, Саблин и Зунделевич сидели за столом, а хозяин, старый Мойша, угощал их контрабандной немецкой водкой.
Морозов после долгих уговоров попробовал водку, сказал:
– Да, хороша! Хотя я водку не люблю, она горло жжёт.
Саблин засмеялся.
– Ах ты, неженка, Коля! Какой же русский от водки нос воротит?
Морозов выпил две рюмки и окосел.
– Мойша! – прикрикнул он. – Давай, веди. Нам в Германию пора…
Мойша сидел с гостями, а его дочери прислуживали: обносили закусками, убирали грязные тарелки. Встрепенувшись, Мойша начал объяснять:
– Я вас просто так вести-таки не могу, господа социалисты. Обходчик сегодня не мой, а Абрамкин: Абрамка ему платит, значит, и ночь сегодняшняя – Абрамкина.
– А что, обходчиков много на границе? – спросил Саблин.
– О! – Мойша поднял вверх кривой палец. – Этого добра тут много. Так и шныряют туда-сюда. У каждого свой участок, но они и на соседние заглядывают. Так им велено. Которые обходчики, а которые и объездчики: они-таки за обходчиками приглядывают.
Мойша подумал, и свернул на любимую тему:
– Если бы я платил всем обходчикам, господа социалисты, мы-таки здесь бы сейчас не сидели. А сидели бы в Вильно, в крепости, за решёткой. Так я говорю?
Он взглянул на Зунделевича, с которым был давно и хорошо знаком.
– Всё так, Мойша.
– Значит, завтра пойдём. Мой обходчик завтра.
– А если объездчик попадётся?
Мойша задумался, пробормотал, загибая пальцы:
– Один, три, пять мужчин… Да, это много. Это сразу паспорта спросят…
– А у н-нас паспортов н-нету! – пьяно выкрикнул Морозов.
– Про это мы знаем, – кивнул Мойша. – Надо придумать-таки что-нибудь…
Он наклонился к Зунделевичу и они заговорили на местном диалектном идише, в котором были намешаны польские и литовские слова.
Саблин поставил перед Морозовым стакан крепчайшего чаю:
– Пей. Скорее отрезвеешь.
– А зачем? – искренне удивился Морозов. – Мне сейчас очень хорошо!
Саблин опять расхохотался:
– Коля, да ты запойный, что ли? Я и не знал!
Морозов помотал головой, углядел на столе недопитую рюмку, схватил и осушил одним глотком.
– М-м-м! – замычал восторженно. – Ароматная! Умеют же немцы…
– Ну, перестань, Коля, – сказал Саблин. – Стошнит тебя, возись потом с тобой… Лучше подумай, какое сегодня число?
– Чис-ло? – удивился Морозов. – По российскому календарю выходит… четвёртое?
– Именно. А что, если наш друг уже сделал ДЕЛО?
Морозов почти сразу же протрезвел, хотя глаза неестественно блестели за стёклышками очков.
– Думаешь, здесь бы ещё не знали?
– Думаю, наши газетные правительственные писаки хорошо, если через неделю после ДЕЛА разродятся…
Мойша между тем отвлёкся от разговора с Зунделевичем, услыхав Саблина:
– Вы-таки хотите знать, что у Питербурхе случилось?
– А вы знаете? – насторожились Саблин и Морозов.
– Как не знать! Здесь у каждой семьи родня за границей. В гости чуть не каждый день ходят. Хилечка! – крикнул он в соседнюю комнату. – Принеси сюда газету!
Дочь Мойши тут же выскочила из соседней комнаты, положила на стол изрядно помятую толстую немецкую газету. Мойша взял её, нацепил очки и прочёл:
– Russische Tzar Alexander…
– Дайте мне! – сказал Саблин, выхватывая газету. Бегло просмотрел заметку на первой полосе с пометкой «срочное известие». – Коля! Тут написано, что некто «Оссинов» покушался на жизнь императора в центре русской столицы. Выпустил в него все пять зарядов, но ни один заряд не достиг цели. Преступник схвачен, но говорить не в состоянии. По заключению военно-медицинского эксперта доктора Траппа, он проглотил цианистый калий, однако в недостаточном количестве; через два-три дня можно будет вести допрос. Яд преступник держал во рту, в заклеенной ореховой скорлупке. Государь же счастливо избегнул злодейских пуль, применив маневрирование…
Морозов сидел с каменным лицом, почему-то красный, как рак: то ли от водки, то ли от волнения.
– «Маневрирование» – это как? – спросил он.
– А это, брат, означает, что государь, как человек военный, убегал зигзагами, не давая Сашке вести прицельный огонь… Эх!.. Русские новости из немецкой газеты узнаём…
Он отшвырнул газету.
Морозов спросил:
– Что ещё пишут? Аресты, обыски?
– Ничего не пишут. Военное положение, пишут, вводится теперь на территории всей империи, а не только в двух южных губерниях и в Питере…
Морозов открыл глаза: над ним с лампой в руке стоял Мойша, говорил ворчливо:
– Если не хотите идти, так-таки и скажите!
Морозов подскочил:
– А который час?
– Без четверти четыре утра. Одевайтесь, мы вас ждём.
Когда Морозов появился в гостиной, Саблин уже допивал чай. Подвинул стакан в подстаканнике Морозову и сказал:
– Знаешь, что эти хитрые жиды придумали? Ни за что не догадаешься!
– Ах, оставь ты свои шуточки… – буркнул Морозов, наливая себе чаю.
– Что, голова болит со вчерашнего?
– Н-нет… – сквозь зубы ответил Морозов.
– А… Переживаешь, – понимающе кивнул Саблин. – Не переживай. Оставь на потом. Сейчас главное – чтобы все наши из Питера уехать успели. Там нынче облавы, хватают, кого ни попадя, загребают частой сетью.
Из соседней комнаты вышел Мойша. Он нёс чёрные сюртуки, круглые шляпы и ещё что-то, похожее на парики.
– Что это? – в недоумении спросил Морозов.
– Это будет переезд в гости через границу одной еврейской семьи, – пояснил Мойша ворчливо. – Нам это разрешается.
Саблин прыснул, не удержавшись от смеха. Морозов посмотрел на него непонимающе.
– Мы переоденемся жидами! – объяснил Саблин, от избытка чувств хлопнув Морозова по плечу.
Теперь пришла очередь поперхнуться Морозову.
– И что это за семья из пяти мужчин? – насторожённо спросил он, прокашлявшись.
– Не пять мужчин, – возразил Мойша. – Четыре мужчины. Вернее, три: я-то как кучер поеду. Три мужчины и молоденькая прехорошенькая райзгефертхен, дзевчинка…
– И кто же эта «райзгефертхен»? – спросил Морозов, вытаращив глаза.
– Вы, – кратко ответил Мойша.
И начал прилаживать парик на голову Саблина. Через минуту Саблин стал похож на солидного местечкового лавочника. Саблин подошел к зеркалу над рукомойником, рассмеялся.
– Вылитый жид! Пейсы-то, пейсы!..
Морозов вздохнул и молча подставил голову. Ему Мойша тоже приладил пейсы, но на голову накинул тёмный платок, поводил огрызком красного карандаша по щекам, наводя румянец, поскоблил бритвой пушок на верхней губе.
Морозов не сопротивлялся. Саблин, увидев его, так и покатился со смеху.
– Однако, господа социалисты, нам-таки пора, – строго сказал Мойша. – Поедете в повозке. Мужчины – с одной стороны, девушка – с другой. Если чужой обходчик попадётся, и что-то спросит, – качайте головами: не понимаем, мол. А девушка может вообще не отвечать на любые расспросы. Ей не положено с посторонними мужчинами говорить, а положено даже лицо прикрывать.
Через несколько минут колымага, оставив позади грязные кривые улочки местечка, покатила на запад. В колымаге чинно сидели трое евреев, а в сторонке от них – чья-то молодая жена или дочь…
Ночь уходила на запад. Позади повозки над горизонтом показался краешек солнца. И тень от повозки внезапно вытянулась на запад до самого края земли…
Не отпускает Россия, – думал Морозов, глядя на эту гигантскую тень. Как рука барона фон Берлихингена… Везде найдёт, дотянется… Всюду достанет…