Многосказочный паша - Марриет Фредерик. Страница 20

На следующий день поутру одна фелюга встала на якорь против крепостцы для запаса свежей водой, а так как она шла на Тулон, то я попросил принять меня на судно.

Мы отплыли с благоприятным ветром, но вскоре поднялась буря и наделала нам много хлопот; несколько дней носило нас по морю, так что наконец капитан выбился из сил и пустил судно на произвол судьбы. Наконец буря утихла, и на другое утро мы увидели вдали землю. К вечеру ветер нагнал фелюгу на берег, и она разлетелась вдребезги. Мне посчастливилось на обломке мачты достигнуть берега, на который я упал без чувств.

Когда я пришел в себя, была еще ночь; холод пронял меня до костей, однако я собрал последние силы и пустился в дорогу в надежде набрести на какое-нибудь жилье. Я прошел несколько миль, не встречая ни души; все било тихо, только по временам лай деревенских собак нарушал эту мертвую тишину.

Ветер немного приутих, и я лег отдохнуть на землю. Вдруг крики поразили мой слух. Они раздавались на небольшом от меня расстоянии. Полагая, что разбойники напали на кого-нибудь и что они, обобрав несчастного, не замедлят добраться и до меня, я решил дать тягу. Летя опрометью, не слыша ног под собой, я вдруг растянулся во весь рост, споткнувшись о мертвое тело. При слабом свете звезд я рассмотрел, что убитый, должно быть, офицер, потому что он лежал на шинели, какие носят одни военные. Разумеется, я не замедлил вытащить ее из-под него, закутал в шинель свое грешное тело, окоченевшее от холода, и снова пустился в дорогу.

Не пробежав и двадцати шагов, я снова упал: еще двое убитых!.. Судя по их одежде, они, вероятно, были из низкого сословия. Боясь, чтобы не застали меня в этом месте и не сочли за убийцу, я намеревался уже дать тягу, как вдруг услышал крики женщины. Как ни был я всегда осторожен, но женщины с самого рождения имели на меня какое-то чудное влияние; непреодолимая сила влекла меня туда, откуда крики раздавались. Сделав несколько шагов, я увидел карету; лошади во всей своей упряжи лежали мертвые на земле; йодле них лежал мертвый кучер. К задним колесам привязаны были веревками старик и молодая женщина.

— Батюшка, идут на помощь, — сказала она, увидев меня.

Когда же я подошел к ним, она воскликнула:

— Ах! Это он, это наш храбрый защитник, которого мы почитали убитым! Я узнаю его по шинели. Вы ранены? — спросила она меня голосом, в котором выражалось живейшее участие.

Я, как сметливый малый, рассудил, что лучше выдать себя за того, за кого они принимали меня, нежели объявить им, что они ошиблись. И потому с обыкновенным присутствием духа я отвечал:

— Слава Богу, не опасно, сударыня! Оглушенный ударом, я упал на землю, и мошенники оставили меня, считая мертвым. Как счастлив я, что стался в живых, потому что могу быть полезным такой прекрасной особе.

И не медля распутал веревки, которыми были привязаны отец и дочь (что заключил я из их разговоров).

Мошенники раздели их почти догола, и они так окоченели от холода, что, когда я освободил их от веревок, они не могли держаться на ногах, в особенности бедная девушка — она тряслась как в лихорадке.

Я предложил им войти в карету, в которой они могли защититься от пронзительного холодного ветра, и они последовали моему совету.

— Благородный человек! — сказал старик. — Извините, если осмелюсь просить вас довершить начатое: одолжите вашу шинель моей бедной дочери, без этого она умрет от холода.

— С радостью, когда вы войдете в карету, — сказал я в намерении продолжать начатую комедию.

Я помог им войти в карету, захлопнул дверцы, снял с себя шинель и подал ее со словами:

— Я бы предложил ее и прежде, но злодеи во время моего беспамятства поступили со мною так же, как и с вами, и теперь мне нужно отыскать что-нибудь, чем бы прикрыться.

И я быстрыми шагами удалился от кареты и слышал, как молодая дама воскликнула:

— Ах, батюшка, он жертвует собой, чтобы спасти дочь вашу!

Я направил шаги к месту, где лежал несчастный, из-под которого я вытащил шинель и за которого меня, без сомнения, принимали. Я стянул с его остывших членов платье и надел на себя. Оно было мне совершенно впору и, к счастью, не было замарано кровью, так как он получил смертельную рану в голову. После чего стащил труп с дороги, бросил его в овраг и прикрыл высокой травой, чтобы не нашли его.

Между тем уже совсем рассвело. Я бросил взгляд на окрестности и, представьте мое изумление, увидел, что я не далее, как в трех милях от Марселя, моей родины. Это открытие было мне не так-то приятно, потому что я знал, что не должен ждать пощады. Но делать было нечего, я положился на судьбу и воротился к карете. Благодарностям не было конца.

Я сказал, что, раздевая одного из убитых, нашел подле него узел с моим платьем, который разбойники второпях забыли.

Молодая дама молчала, закуталась вся в шинель и прижалась к углу кареты. Я вступил со стариком в разговор. Он рассказал мне, как напали на него разбойники и все подробности до тех пор, когда и подоспел на помощь, чем дал мне возможность собрать необходимые материалы для сказки, которую мне предстояло сочинить. Я узнал от него, что со мной был верховой; старик думал, что мы оба убиты, и полагал, что ближняя станция должна быть от нас не далее, как в пяти милях.

Настало утро, и я увидел, что на мне было платье военного офицера. Мне хотелось увидеть черты лица молодой дамы; любопытство меня мучило; я обратился к ней и спросил, согрелась ли она хоть немного. Она высунула из шинели голову и отвечала мне утвердительно с такой сахарной улыбкой, которая была так очаровательна на ее ангельском личике, что я просто растаял. От удивления я прирос к месту и не мог отвести от нее глаз; она покраснела и снова закуталась. Я встал и сказал им, что пойду посмотреть, нет ли кого поблизости, кто бы подал помощь; мое предложение было принято с благодарностью.

Я вышел из кареты и пошел к убитым. На одном из них была такая же ливрея, как и на кучере, который лежал подле лошадей; на другом было платье жокея, и я решил, что это должен быть мой человек. Я обшарил его карманы, думая найти в них точнейшие о себе сведения, и нашел несколько писем, которые, идя по дороге, и прочитал.

Из них я узнал, что я родом из Экса. Из бумаг, которые нашел в своих карманах, увидел, кто я, как зовут моего отца и в каком служу полку; также я узнал, что нахожусь в отпуску, что у меня есть брат, нежное письмо которого я прочитал со вниманием.

К немалому удивлению я нашел довольно туго набитый кошелек и принялся было пересчитывать находившиеся в нем деньги, как заметил поселянина, который вел свою лошадь с плугом на близлежащее поле. Я рассказал ему в коротких словах о случившемся и обещал хорошую награду, если он вернется к себе и приведет помощь.

Он был не глуп и побежал в деревню, а я вернулся к карете; мне хотелось еще раз увидеть лицо, которое так меня очаровало. Я сообщил моим новым знакомцам о счастливой встрече и сказал, что надеюсь скоро вывести их из столь неприятного положения.

Старик любопытствовал знать имя и звание особы, которой он и дочь его столь многим обязаны. Так как плести небывальщину мне было уже не учиться, я выдал им околесицу о моем отце, графе Рулье, о полке, в котором служу, и мало ли еще о чем. Удовлетворив его любопытство, я просил его удостоить меня такой же доверенности.

Он был, по его словам, маркиз Тонсека; молодая дама была дочь его; они ехали в свой замок, лежащий в семи милях отсюда. Он просил меня сопутствовать им и дать ему этим возможность изъявить мне свою благодарность.

Я отнекивался, говорил о моих обязанностях по службе — все это вовсе не для того, чтобы отвергнуть его предложение, напротив, оно очень нравилось мне; но мне хотелось, чтобы к просьбам старика молодая дама присоединила свои. Я не ошибся в предположении: очаровательное личико снова выглянуло из шинели, и серебряный голосок, которому, вероятно, нет подобного на земле, присоединился к просьбам отца.

Я покраснел и пробормотал согласие. Довольная своей победой, она улыбнулась и снова закуталась в шинель, которую в досаде я готов был разорвать за ее проклятую непроницаемость.