Многосказочный паша - Марриет Фредерик. Страница 44

В первый месяц голод принуждал меня делать частые нападения на туловище моржа, потом, однако, аппетит у меня уменьшился, так что я не прикасался к моему съестному запасу по целой неделе; это, я думаю, от недостатка свежего воздуха и движения.

Я находился в этой пещере уже около двух месяцев, как однажды почувствовал необыкновенный удар, подобный землетрясению; в продолжение нескольких минут кидало меня из одного конца пещеры в другой, словно горошину в детской погремушке. Я почти лишился чувств, наконец увидел, что лежу на той стене, что прежде была сводом пещеры. Из этого заключил я, что мой ледник столкнулся с другим, что я оторван от него и вместе с другими обломками плыву по морю.

Сделалось ли мое положение лучше, я того не знал, но самое изменение его уже внушило мне новую надежду. По моим вычислениям, прошло теперь пять месяцев, и должна быть самая середина зимы. Я не мог надеяться освободиться ранее весны.

— Аллах вакбар! Бог вездесущ! — прервал паша. — Да как же ты мог так точно знать, сколько прошло времени?

— Мин баши! Глава тысяч! — отвечал Гуккабак. — Я объясню это Вашему Благополучию. Однажды зашиб я ноготь у самого основания и думал, что лишусь его. Но он не отпадал и рос по-прежнему. Я полюбопытствовал, сколько раз в году люди меняют ногти. Это продолжалось ровно два месяца, и на этом-то основал я свои вычисления. Я замечал пятна на моих ногтях и по их росту исчислял время.

— Машаллах, как дивен Бог! Баллах таиб! Клянусь Аллахом, хорошо сказано! Об этом бы я никогда и не подумал! — воскликнул паша. — Продолжай.

Прошло пять месяцев. Однажды утром я услышал странный шум почти подле себя. Через некоторое время я увидел зубцы пилы, прошедшие в мою комнату, и полагал, что какой-нибудь корабль прорезывал себе дорогу через льды. Я не мог дать знать о себе, но все-таки с трепетом ожидал освобождения. Пила очень близко подходила к месту, где я был, и я рисковал по крайней мере быть раненым, если не распиленным надвое, но, приблизившись дюйма на два к моему носу, она вдруг удалилась. Так как лед надо мной был теперь перерезан, внезапный прилив свежего воздуха в скважину, сделанную пилой, произвел во мне кровохаркание и стеснил грудь. Слыша голоса, я считал свое спасение верным. Хотя я мало понимал по-английски, однако разобрал беспрестанно произносимое имя капитана Парри, имя, которое, без сомнения, очень хорошо известно Вашему Благополучию.

— Никогда и не слыхивал о нем, — отвечал паша.

— Странно! Я полагал, что всякий знает этого отважного мореплавателя. Я кстати замечу здесь, что впоследствии читал о его путешествиях. Он рассказывает, как о примечательном явлении, о теплом паре, выходившем из одной ледяной горы, который был ни что иное, как теплый воздух, выходивший из моей пещеры, когда в ней было сделано отверстие. Это обстоятельство явно подтверждает достоверность его замечаний, равно как мое пребывание в ледяной горе, о котором имею честь рассказывать Вашему Благополучию.

Но надежды мои скоро исчезли; голоса ослабевали, и я чувствовал, что был придавлен слоем льда во время прохода по нему корабля. Встав, я увидел, что вода, наполнявшая отверстия, сделанные пилой, замерзла, и что я был снова заперт, быть может, навсегда. Я чуть не помешался от отчаяния, рвал платье, колотил головой о ледяные стены и пытался прекратить мучительное существование. Наконец я лег утомленный усилиями, и пролежал несколько дней в каком-то странном отсутствии мыслей. Но в душе есть что-то, всегда возвышающее человека над царством отчаяния. Надежда не покидает нас и в ледяной горе. Она поддерживает до конца, и хотя в отчаянии мы отвергаем ее напутствие, она следит за нами и готова помочь нам, лишь только мы захотим послушаться ее ободряющих внушений. Я всегда находился под влиянием надежды и шесть месяцев питался ею и моржовым мясом.

Стояло уже лето, и лед, в котором я сидел, очевидно, начинал таять. Однажды утром я чрезвычайно изумился, заметив, что солнечные лучи изменяли свое направление каждые четверть часа. Если бы это случилось только один день и не в определенные часы, я бы подумал, что ледник перевертывало различными течениями, но правильность явления поражала меня. Я продолжал наблюдать; странный феномен повторялся чаще и чаще; наконец, лучи стали изменяться каждую минуту. После некоторого размышления у меня возникла ужасная мысль, что я нахожусь теперь у берегов Норвегии и попал в течение страшного водоворота, который зовут Мальстрем, что я буду поглощен им. Пока я так думал, вращение происходило каждые пять минут. «Это он!» — вскричал я в отчаяньи, когда внезапно наступил страшный мрак. Я погрузился в водоворот! Все кончено.

Да не покажется странным Вашему Благополучию, что, когда прошли первые муки, причиненные ожиданием неминуемой гибели, я перестал ощущать страх, я смеялся над своим положением. Я был бесчувственен и ожидал дальнейшего с непостижимым равнодушием. По ногтю я узнал, что нахожусь уже шесть месяцев в кедрах земного шара, куда водоворот увлек меня, когда однажды вдруг ослепило меня сильным солнечным лучом, пробившимся через ледяную оболочку моей темницы, и я почувствовал, что опять ношусь на поверхности воды.

— Аллах кебир! Аллах всесилен! — воскликнул паша. — Святой пророк! Где ты выплыл?

— В гавани Порт-Рояль, на Ямайке, Ваше Благополучие. Вы с трудом этому поверите, но клянусь, что это сущая правда!

Трение и вода, пока я находился в пропасти дна морского, значительно уменьшили объем ледника; жар солнца в этой стороне очень силен; лед вскоре растаял, и я остался один среди моря, верхом на остове моего моржа. Я с нетерпением ожидал, что меня прибьет к берегу, который виднелся на расстоянии одной мили, но прежде чем подул попутный ветер, шайтан принес огромную акулу. Мне, извергнутому жерлом Мальстрема, приходилось погибнуть от зубов этой хищной рыбы! Если бы я не успел поднять ногу, ее бы не было, потому что акула разинула уродливую пасть и отхватила половину моей лошади. Она продолжала отрывать от нее кусок за куском, так что я наконец начал опасаться, чтобы не дошла очередь и до всадника, когда, к моему счастью, заметила нас лодка с неграми, которые охотились за летучей рыбой и поспешили ко мне на помощь; они взяли меня к себе в лодку и представили губернатору, которому я рассказал все свои приключения, но англичане думают, что чудеса случаются только с ними и что никто не может испытать того, о чем они еще не слыхивали. Он назвал меня лжецом и велел бросить в темницу, а так как недавно поймали здесь пиратскую шхуну и повесили весь экипаж, то и причислил он меня к этой шайке и готовил мне такую же участь. К счастью, по справке оказалось, что они повесили уже сорок семь человек, а экипаж состоял только из тридцати; таким образом я ускользнул от английского правосудия, и мне позволили оставить остров.

Меня приняли на корабль, отправлявшийся в Америку, на том условии, чтоб' я работал на нем за свой проезд.

Мы обогнули Багамские острова и были на западе от них при легком ветре, когда однажды утром явилось несколько тайфунов на различных расстояниях. Я был в то время внизу и, никогда не видев этого замечательного явления, поспешил выйти на палубу, чтобы удовлетворить свое любопытство.

— Что такое тайфун? — спросил паша. — Мы никогда о нем не слышали.

— Тайфун, Ваше Благополучие, есть поднятие огромной массы воды к облакам в виде столба; это одно из тех исполинских явлений морской природы, которыми она показывает всю ничтожность самых могучих изобретений человека.

— Гм! Так это тайфун? — сказал паша. — По твоему объяснению я и теперь столько же знаю о тайфуне, сколько и прежде.

— Я опишу его Вашему Благополучию гораздо подробнее, потому что никто не может знать этого лучше меня.

Черное облако плыло над нашими головами и быстро снижалось; оно вдруг остановилось; часть его начала густеть более и более и приняла вид огромного повисшего в воздухе мешка. Из нижнего конца этого мешка высунулся тонкий длинный язык из пара, который спустился до половины расстояния между облаком и поверхностью моря. Между тем волны вздымались все выше и выше, пока не закипели, как в огромном котле, далеко отбрасывая пену во все стороны. Через несколько минут поднялась тонкая нить воды в воздухе и устремилась прямо в язычок облака. Соединившись с ним, нить воды стала толстеть в объеме, пока не произвела водяного столба в несколько футов в поперечнике. Таким образом долго пило жадное облако морскую воду. Когда оно насытилось, столб лопнул; море сделалось спокойным no-прежнему; облако полетело на крыльях ветра разлить благотворным дождем свое бремя над сухими странами.