Сто лет назад - Марриет Фредерик. Страница 32

Это было сказано таким сдержанным и холодным тоном, что я был положительно уязвлен до глубины души. Однако, подавив в себе чувство, я поклонился очень официально и только сказал:

— Раз я имел несчастье возбудить неудовольствие не только вашего батюшки, но и ваше, мисс Треваннион, то мне ничего больше не остается, как сказать «прощайте», и дай вам Бог всякого благополучия.

Мой голос дрогнул при последних словах, и откланявшись, я поспешил выйти из комнаты. Мисс Треваннион не сказала мне даже «прощайте», хотя мне показалось, что губы ее как будто зашевелились, когда я уходя в последний раз взглянул на ее лицо. Выйдя, я запер за собою дверь и, не будучи в состоянии двинуться дальше, под влиянием душивших меня рыданий совершенно обессиленный, упал на стоявшую у дверей кушетку и как бы застыл в каком-то оцепенении. Я положительно не знаю, сколько времени пробыл в этом состоянии. Меня вывел из него звук тяжелых шагов мистера Треванниона, шедшего по коридору, но без свечи, а потому, войдя в комнату, он не заметил меня и прошел мимо в гостиную, где все еще находилась его дочь. Он толкнул дверь, желая ее захлопнуть за собой, но она отскочила и осталась полуоткрытой. Узкая полоса света легла по той комнате, где находился я, но кушетка стояла за дверью и потому оставалась во мраке.

Я хотел встать и уйти, но боялся нашуметь и привлечь внимание, да и ноги у меня подкашивались, и я не в состоянии был подняться со своего места.

— Отец, — услышал я голос мисс Треваннион, — ты как будто рассержен и взволнован!

— Да, и не без причины, могу тебя уверить! — коротко отрезал мистер Треваннион.

— Я слышала от мистера Эльрингтона об этой причине, т. е. слышала от него его версию и теперь рада, что ты пришел; мне очень хочется услышать и твою версию. Скажи же мне, что сказал и что сделал мистер Эльрингтон, чтобы вызвать такое раздражение с твоей стороны и подать повод к увольнению.

— Он вел себя дерзко и неблагодарно! — сказал мистер Треваннион. — Я предложил ему быть моим компаньоном, а он отказался, если я, в свою очередь, не откажусь от каперства!

— Так он уверял меня, но в чем же он был дерзок по отношению к тебе?

— Дерзок? А разве это не дерзость сказать мне, что отказывается потому, что ему его совесть не позволяет быть участником моего дела? Разве это не все равно, что сказать мне в лицо, будто я бессовестный человек?

— Он говорил тебе в обидном тоне, позволил себе обидные для тебя слова и выражения?

— Нет, тон его был вполне приличный, его обычный тон; он был, как всегда, почтителен и сдержан в словах и выражениях, но эта самая почтительность являлась как бы дерзостью. И потому я сказал ему, что так как его совесть не позволяет ему быть участником в моем деле, в котором играет известную роль каперство, то, конечно, его совесть не может ему позволить и вести мои книги, в которых тоже идет речь о каперстве, и уволил его.

— Неужели ты хочешь сказать, отец, что он почтительно отклонил твое предложение, высказав тебе, что его совесть мешает ему быть участником в каперстве, и что он ничем более не оскорбил тебя, кроме отклонения твоего предложения и подтверждения своего взгляда?..

— А тебе этого еще мало?! — воскликнул мистер Треваннион.

— Видишь ли отец, я хочу знать, в чем заключалось то оскорбление, та неблагодарность с его стороны, на которые ты жалуешься.

— Да в самом отказе стать моим компаньоном, в отклонении сделанного ему предложения! Разве ты этого не понимаешь? Он должен был быть благодарен мне за мое желание дать ему возможность стать независимым, самостоятельным человеком, а он этого не почувствовал. Он не имел права приводить мне такие причины, какие привел, потому что они являлись осуждением моей деятельности. Но вы, женщины, совершенно не понимаете этих вещей!

— Да, отец, я тоже начинаю думать, что мы не можем их понять: ведь я не вижу ни оскорбления, ни неблагодарности в поведении мистера Эльрингтона по отношению к тебе, и думаю, что ты и сам будешь того же мнения впоследствии, когда ты успеешь все это хорошенько обсудить и будешь более спокоен. В сущности, мистер Эльрингтон высказал тебе сегодня то же самое, что он высказал тогда, когда просил уволить его от командования каперским судном, а именно, что его совесть мешает ему продолжать эту деятельность. И вот то, что ты тогда, под свежим впечатлением его самоотверженного чувства, не счел за оскорбление, потому что после того еще более приблизил его к себе, теперь ты считаешь оскорблением! Не вижу я также и неблагодарности с его стороны: ты сделал ему предложение, все материальное значение которого он не мог оценить, но он отклонил его по причинам, тебе известным, и, как ты сам говоришь, отклонил во вполне почтительной форме, доказав этим, что он готов пожертвовать своими материальными выгодами ради своих убеждений. Когда мне мистер Эльрингтон сказал, что ты уволил его, я была так уверена в том, что он позволил себе что-нибудь возмутительное по отношению к тебе, что не поверила ему. Я как дочь не могла поверить, чтобы мой отец мог поступать так предосудительно и так несогласно с его обычным образом действий во всех случаях жизни. Теперь я сознаю, что была очень несправедлива к этому молодому человеку и держала себя по отношению к нему так нехорошо, что теперь горько сожалею о том и надеюсь каким-нибудь образом выразить ему мое сожаление…

— Эми! Эми! — строго остановил ее отец. — Ты совершенно ослеплена чувством уважения к этому молодому человеку, раз становишься на его сторону против родного отца. Что я должен из этого заключить? Уж не то ли, что ты, не спросясь меня, отдала ему свое сердце?

— Нет, отец, — возразила мисс Треваннион, — я, действительно, уважаю и ценю мистера Эльрингтона и не могу поступать и чувствовать иначе, зная многие его хорошие качества и его преданность тебе. Но если ты спросишь, люблю ли я его, — я скажу чистосердечно, что такая мысль еще не приходила мне в голову. Не зная, ни кто он, ни кто его семья, не имея на то твоего согласия, отец, я никогда не отдала бы своего сердца так поспешно и так необдуманно. Кроме того, я должна тебе сказать, что и сам мистер Эльрингтон никогда не добивался у меня подобного чувства. Успокаивая тебя на этот счет, дорогой мой, я не могу не сказать, что в данном случае и ты, и я поступили с ним крайне несправедливо и жестоко!

— Ни слова больше! — сказал мистер Треваннион. В этот момент в коридоре раздались шаги. Я хотел уйти в свою комнату, но так как вошедший не имел в руках свечи и не мог меня увидеть, я остался. Это был наш конторский сторож. Он постучал в дверь гостиной, и ему сказали войти.

— Вот, ваша милость, — заговорил сторож, — мистер Эльрингтон ушел куда-то и приказал мне запереть контору. — Я нашел на столе в задней комнате вот этот конверт, адресованный на ваше имя, и этот мешок с деньгами, который вы, вероятно, позабыли спрятать, уходя из конторы!

— Хорошо, Хемпфрей, — сказал мистер Треваннион, — положите все это здесь на стол и идите с Богом!

Сторож повернулся и пошел. И опять он прошел мимо меня впотьмах, ничего не заметив.

— Он не взял этих денег, — заметил мистер Треваннион, когда сторож удалился, — а между тем, мог бы их взять, так как это следовало ему за службу.

— Я полагаю, отец, что его чувства были слишком уязвлены тем, что произошло между вами, чтобы думать о вознаграждении; кроме того, — добавила мисс Треваннион, — бывают услуги и обязательства, которые не оплачиваются золотом.

— А это, как вижу, ключи от несгораемого шкафа и его стола, — продолжал мистер Треваннион, не возражая ни слова дочери. — Я не думал, что он уедет от нас сегодня же вечером…

Наступило молчание. Я счел необходимым как можно скорее уйти из передней проходной комнаты, где и так уж слишком долго задержался. Неумышленно подслушанный разговор дочери с отцом очень ободрил меня. Соблюдая всякую осторожность, чтобы не выдать как-нибудь своего присутствия, я поспешил в свою комнату и стал собирать вещи, решив покинуть этот дом ранним утром, когда все еще будут спать. Впотьмах я добрался по длинному коридору до своей комнаты и зажег свечу, при свете которой стал собирать свои вещи. Я только что запер свой чемодан, когда заметил свет в дальнем конце коридора. Полагая, что это мистер Треваннион, и не желая вступать с ним еще раз в разговор, я поспешил загасить свою свечу и сам ушел в смежную с моей комнатой маленькую уборную, где хотел переждать, пока он пройдет. Эта маленькая уборная сообщалась с большой моей комнатой легкой стеклянной дверью, через которую я свободно мог видеть все, что делалось в большой комнате. Свет в коридоре приближался к дверям моей комнаты, и наконец я увидел, что кто-то со свечой в руке вошел в оставшуюся открытой дверь. Это была мисс Треваннион; остановившись посредине комнаты, она оглядела ее кругом, сверху донизу, печальным, грустным взглядом. Затем заметила мой чемодан и долго смотрела на него, как бы с сожалением, а потом подошла к моему туалетному столику и, поставив на него свечу, опустилась на табурет, стоявший перед ним, склонила свою хорошенькую головку на руки и заплакала. Некоторое время она плакала тихо и беззвучно — слезы медленно скатывались по тонким пальцам и падали на платье, затем губы ее стали шептать какие-то слова. Она подняла голову и проговорила: «Как я была несправедлива к нему! Бедняжка, что он должен был чувствовать, когда я так жестоко отнеслась к нему! Если бы я только могла попросить у него прощение, мне было бы легче на душе. Ах, отец, отец! Как могла я думать, что ты мог быть так несправедлив, и к кому же?.. И что я сказала сейчас отцу, что я не питаю к этому благородному молодому человеку никакого чувства! Но разве это так?.. Да, мне казалось так тогда, но теперь я не уверена, что это правда… хотя он… Ну, да, быть может, это к лучшему, что он уехал так… при таких ужасных условиях. Как он должен был изменить свое мнение обо мне! И вот это-то особенно огорчает меня», — и девушка снова печально опустила голову на стол и опять стала тихо плакать.