Сто лет назад - Марриет Фредерик. Страница 6

— Вот оно! — покорно отозвался матрос.

— Благодарю вас! — повторил я и наградил его теми же двумя пинками. — Скажите вашей возлюбленной, что я посылаю ей вот это!..

— Эй, послушай, братец, — закричал один из наших, — позволь побеспокоить тебя просьбой вернуть мне мой пиджак, который одолжили у меня несколько дней тому назад; взамен его я предложу вам эту пару железных подвязок, которые вы будете носить вместо меня; я уверен, они вам придутся по мерке!

— Monsieur, мне кажется, ваш костюм вам не к лицу, а мне он как раз впору!

— По вашей милости я остался совсем наг, — сказал я, обращаясь к третьему, хорошо и щеголевато одетому. — Я буду вам очень признателен, если вы разденетесь до рубашки: ваше платье как раз будет по мне!

Обобрав таким образом до нитки наших врагов, мы принялись награждать их пинками и тычками в продолжение получаса и так старательно, что все они остались лежать в куче, на балласте судна, а мы после того все вышли на палубу.

Капер, взявший нас в плен, был капер «Герой» из Нью-Провиденс. Французов сняли с «Ривенджа», а несколько своих людей поместили к нам, чтобы они отвели «Ривендж» в Порт-Рояль. Мы как раненые и не высказавшие желания перейти на «Герой» были оставлены. По прибытии в Порт-Рояль мы получили разрешение лечь в королевский госпиталь для излечения.

Подымаясь по лестнице госпиталя в первый этаж, где мне было отведено помещение, я встретил жену того самого доблестного француза, которого я убил выстрелом из револьвера, и которая ухаживала здесь за своим больным сыном. Несмотря на то что я за это время страшно изменился, она тотчас же узнала меня и, увидя меня бледным, истощенным, с рукой на перевязи, кинулась на колени и громко возблагодарила Бога, воздавшего нам хоть отчасти за то бесконечное зло, которое мы обрушили на ее голову. Она испытывала такую дикую радость, когда слышала, как многие из нас погибли в неравном бою, радовалась смерти капитана Витсералля, который был к ней так добр, так почтителен, так снисходителен, что мне эта злая радость ее показалась возмутительной.

Оказалось, что меня поместили не только в ту же палату, но даже и на соседнюю с ее сыном койку. Волнение при вторичном взятии нашего «Ривенджа», усилие при избиении французов мне очень повредили и сильно меня истощили. У меня сделался тиф, а она, эта женщина, ликовала и злорадствовала, видя мои страдания и издеваясь над моими стонами. Это продолжалось до тех пор, пока заведующий больницей не сказал ей, что ее сын был принят в госпиталь вместо тюрьмы только по особой милости, и если она не будет держать себя как следует, он запретит пускать ее в госпиталь, а если она позволит себе еще хоть раз мучить больных своими издевательствами, то он отправит ее сына в тюрьму — оканчивать свое выздоровление. Это заставило ее очнуться, и она стала просить о прощении, обещая не затрагивать, не оскорблять меня, но она едва могла выдержать один или два дня, и, когда хирург, делая перевязку моей руки, удалял осколок кости, и я не мог удержать вопля мучительной боли, она громко расхохоталась. Тогда один из моих товарищей по «Ривенджу» так возмутился этой бесчеловечностью, что, не желая ударить ее как женщину и зная, чем причинить ей еще большую боль, занес свой тяжелый кулак над ее раненым сыном и ударил его по только что затянувшейся ране, которая под этим ударом раскрылась.

— Вот вам муки и страдания, над которыми хохотать, злая чертовка! — крикнул он.

И этот роковой удар стоил жизни бедному молодому человеку.

Доктор был страшно возмущен этим варварским поступком, но сказал француженке, что она сама во всем виновата своей дикой жестокостью и бесчеловечностью. Между тем она, рыдая, упала перед сыном. Не знаю, поняла ли она это наконец или просто опасалась повторения этой дикой сцены, но только после того она больше не задевала меня. Но я видел, что она страшно страдала, видя, как я с каждым днем поправлялся, а ее сын заметно таял и слабел. Наконец я совершенно оправился и покинул госпиталь, надеясь никогда больше не встречаться с жестокой француженкой.

ГЛАВА IV

Плавание до Ливерпуля на «Самми и Китти». — Встречаемся с непогодой. — Мальчик за бортом. — Чуть не утонул, пытаясь спасти его. — Посещаю судовладельцев в Ливерпуле. — Отправляюсь к берегам Африки на «Дальримпле». — Прибытие в Сенегал.

Так как нам следовало много призовых денег, то я отправился к агенту в Порт-Рояле, желая получить аванс. Я застал его врасплох. Из-за смерти капитана Витсералля и очень многих наших офицеров он не знал, кто из оставшихся в живых имел право на призовые деньги, кто нет. Считая меня, судя по наружности, более честным и добросовестным, чем другие, или по какой-то другой причине, он попросил меня некоторое время побыть с ним и составить полные и правильные списки нашего экипажа, отметив убитых. Затем, осведомившись, не намерен ли я вернуться в Англию, агент предложил мне отправить меня туда и переправить через меня все отчеты и бумаги судовладельцу в Ливерпуль.

Так как я достаточно покаперствовал за это время, то, конечно, согласился на его предложение. Спустя два месяца по выходе моем из госпиталя, проведенных мною весело и приятно, я, совершенно оправившись от своих ран, отплыл на судне Вест-Индской компании «Самми и Китти» в Ливерпуль. Командиром здесь был капитан Кларк, человек грубый, но энергичный.

С первого же дня нас преследовала непогода: целую неделю громадные валы ходили по морю, и лишь на седьмые сутки ветер спал; но волнение на море было все еще очень сильное. Под утро я из любезности предложил заменить на время измучившегося рулевого, и вдруг слышу, что кто-то зовет меня по имени, но как будто издалека, точно из глубины моря. Удивленный, недоумевая, что это может быть, я кинулся на корму, перегнулся через перила и увидел под кормой барахтающегося в волнах маленького юнгу Ричарда Паллана. Мальчик сорвался с якорной цепи и, зная, что я у руля, стал звать меня на помощь.

— Человек за бортом! — крикнул я тотчас же.

Капитан поспешил вызвать людей наверх и приказал лечь в дрейф, но это было нелегко в такую погоду. Однако после долгих усилий нам это удалось; но мальчика сильно относило течением, и капитан Кларк, обычно очень смелый и решительный, на этот раз, видя опасность, грозившую мальчику, совершенно растерялся и не знал, что предпринять. Дело в том что родители Ричарда Паллана, зажиточные коммерсанты из Ипсвитча, его хорошие знакомые и друзья, поручили своего мальчика его особому попечению, а теперь ему казалось, что мальчик должен неизбежно погибнуть, и растерявшийся капитан метался по палубе в страшном отчаянии. Волнение было слишком сильно для того, чтобы спустить шлюпку и рисковать жизнью нескольких человек, да и экипаж его был очень невелик, и едва-едва хватало людей, чтобы выполнять необходимые маневры.

Мальчик был всего в каких-нибудь ста ярдах от судна, и я высказал мысль, что человек, имея при себе надежный морской канат, за который его потом можно будет подтянуть к судну, мог бы доплыть до мальчугана, затем вместе с ним вернуться назад. Но капитан клялся и божился, что это невозможно, и громко кричал: «Какой черт согласится плыть в такую бурю?» Желая спасти мальчика, я вызвался сделать это, проворно разделся и кинулся в воду, обмотав вокруг пояса канат, совершенно новый и потому недостаточно гибкий, отчего петля, обхватывавшая меня вокруг бедер, соскользнула, когда я поплыл; однако я вовремя успел поймать канат, когда он скользнул по моим ногам, и, чтобы не потерять его, продел в петлю голову, одну руку и бедро, поплыл прямо к мальчику.

Плыть мне было легко, благодаря плотности воды в этих широтах, и я проплыл почти половину расстояния, отделявшего меня от мальчугана, когда канат на клубке запутался, и меня рвануло с такой силой, что я разом ушел под воду. Впрочем, я вскоре всплыл и продолжал плыть вперед. Тем временем на судне, чтобы спустить канат не задерживая, отрезали некоторые запутавшиеся его части, причем в спешке и волнении отрезали не тот конец, который следовало, и конец каната упал в море. Теперь на мне висел громадный конец тяжелого каната; кроме того, меня относило течением все дальше и дальше от судна. Мне тотчас же стали кричать, чтобы я плыл назад, но за шумом валов и дальностью расстояния я не мог разобрать, что они кричали и думал, что они подбодряли меня плыть дальше. Я плыл без особых усилий, но подвигался медленно.